Архистратиг Михаил

Была половина сентября, но день выдался на редкость жаркий. Даже на этих высотах было душно и трудно дышать.

Долину с разбросанными по ней строениями Санкт-Михаэля заливал яркий солнечный свет; небо еще было чистым, но у отвесов гор уже беспокойно клубились туманы, а вокруг вершин, которые то затуманивались, то прояснялись, начинали собираться темные облака.

— Боюсь, как бы не разыгралась непогода, — сказал отец Валентин. — Ведь и денек-то выдался, что твое лето!

— Да, нам пришлось испытать это на себе во время поездки, — согласилась Герта. — Как вы думаете, не следует ли нам подумать об обратном пути?

— Нет! — объявил Михаил, внимательно осматривая горные вершины. — Если облака скопляются у Орлиной скалы, как теперь, они часами продолжают висеть там, пока наконец не польет дождь. К тому же ненастье обычно разражается над долинами, минуя огненный меч архистратига Михаила!

— Огненный меч архистратига Михаила? — вопросительно повторила Герта.

— Ну да! Разве вы не знаете старого народного поверья, повсеместно распространенного в горах?

— Нет, ведь я бываю здесь самое короткое время, и мне не приходится общаться с народом.

— Так вот, по этому поверью, молния — меч гневающегося архангела, сверкающий из-за туч, а грозы, зачастую творящие много бед в долинах, — его кара.

— Святой Михаил любит бурю и пламя! — улыбаясь, сказала Герта. — Я всегда очень горжусь, что именно небесный архистратиг, могущественный воинствующий ангел, является патроном нашего рода. Кстати, вас ведь тоже, как и моего дядю Штейнрюка, зовут Михаилом?

Отец Валентин кинул быстрый озабоченный взгляд на своего бывшего питомца, но лицо последнего осталось совершенно спокойным, когда он равнодушно ответил:

— Да, случайно мы — тезки.

— Скоро храмовой праздник, — сказала молодая графиня, обращаясь к священнику. — Вероятно, паломники стекаются к этому дню большими толпами, ваше высокопреподобие?

— Да, жители соседних деревень обыкновенно собираются к этому празднику, но настоящее храмовое торжество бывает у нас в мае. Тогда к нам прибывает все горное население, так что церковь и деревушка не могут вместить всех. Старое предание говорит, что в этот день архангел Михаил невидимо сходит с Орлиной скалы, чтобы взбороздить землю огненным мечом!

При этих словах священника все подошли к распятию, высившемуся среди зеленой долины и обращенному лицом к Орлиной скале. Куст шиповника обвил дерево креста и почти перерос его. Зеленые ветви окружали священное изображение живой рамкой, роскошный расцвет которой теперь уже давно кончился. Хотя теплые солнечные дни все-таки выгнали несколько бутонов, однако эти бледные дикие горные розы не были похожи на своих благоухающих, ярких сестер из долин. Нет, распустившись вчера, они завтра уже растеряют лепестки в порывах бури, и все же розовый просвет в темной зелени казался последней улыбкой окончившегося лета.

Молодой крестьянин робко подошел с обнаженной головой и обратился к священнику, которого искал перед тем в деревушке. Мать крестьянина тяжко занемогла и нуждается в пастырском утешении. Их домик совсем близко отсюда, и двухсот шагов не будет, и если его высокопреподобие зайдет хоть на минуточку, это очень обрадует больную.

— Мне придется пойти! — сказал священник. — Оставляю графиню под твоим покровительством, Михаил, и если она пожелает вернуться...

— Нет, отец Валентин, мы подождем вас здесь! — сказала Герта. — Вид на Орлиную скалу так хорош!

— Да я к тому же скоро вернусь, — сказал священник, ласково кивая головой молодым людям и уходя в сопровождении крестьянина.

Неожиданно оставшись наедине друг с другом, молодые люди смутились и не знали, о чем им говорить.

Санкт-Михаэль казался одинокой горной альпийской площадкой — так зарылся он в зеленые горы, теснившие его со всех сторон. Только один вид и открывался отсюда — на Орлиную скалу, но зато этот вид стоил всякого другого. Величественный горный кряж мрачно вздымался вверху, заслоняя собой все остальные горные вершины. Он и сам представлял собой целую цепь гор с темными хвойными лесами, разверзшимися пропастями и низвергающимися в пропасти горными ручьями, рокот которых доносился до молодых людей. Сама скала, оголенная и очень крутая, казалась недоступной для человеческой ноги; ее вершины поднимались на головокружительную высоту, а самая высокая из них, напоминавшая голову орла, была украшена ослепительно сверкавшей ледяными искрами короной из глетчера. В обе стороны от вершины шли два скалистых отрога, которые, словно крылья, приникали к Санкт-Михаэлю. Скала по праву носила свое название — она и в самом деле удивительно напоминала орла с распростертыми крыльями.

Молчание продлилось довольно долго. Наконец Герта нарушила его, спросив:

— Вот о этой-то вершины и сходит, по преданию, архангел?

— С первым утренним лучом! — досказал Михаил. — Из-за Орлиной скалы восходит солнце. Народ крепко держится за старые предания и ни за что не хочет расстаться с весенними празднествами и культом солнца. Ведь это — извечное божество света, которое милостиво или враждебно обращает свое лицо к народу, грозит громом и молнией и взрывает землю огненным мечом, вызывая вместе с весной пробуждение всей природы. Церкви пришлось уступить народу и облечь старое языческое предание в светлую броню архангела!

— Это звучит ересью! — с упреком сказала молодая графиня. — Смотрите, чтобы ваши слова не услыхали моя мать или отец Валентин! Сразу видно, что вы выросли в доме профессора Велау! Ведь он был другом детства вашего отца?

Михаил утвердительно кивнул головой. Профессор издавна вменил ему в обязанность подтверждать такое предположение, которым устранялись всякие излишние догадки и которое казалось правдой даже в глазах Ганса.

— Вы рано потеряли отца? — спросила Герта.

— Да... очень рано.

— А мать?

— И мать тоже.

В словах Михаила звучала глубокая печаль, и, заметив, что она невольно причинила ему страдание, Герта поспешила смягчить впечатление:

— Я тоже ребенком потеряла отца, у меня осталось лишь самое смутное воспоминание о нем, о его безграничной любви и нежности, которыми он окружал и баловал меня. Где вы жили со своими родителями?

Губы молодого человека дрогнули. И у него тоже остались детские воспоминания, но в том, что окружало его, не было ни любви, ни нежности. Позор и нищета, которые лишь отчасти воспринимались сознанием ребенка, запечатлелись огненными знаками в его памяти и до сих пор еще не изгладились их следы, хотя более двух десятков лет отделяло его от того времени.

— Моя юность была не из веселых, — уклончиво ответил он. — В ней было мало достопримечательного, так мало, что я совершенно не могу посвятить вас в ее подробности, да они и не интересны для вас!

— Нет, мне очень интересно! — с живостью воскликнула графиня. — Но я не хотела бы показаться навязчивой, и если мое участие неприятно вам...

— Ваше участие... мне?.. — вспыхнул Михаил и сейчас же смолк.

Но, чего не выговорили его уста, то сказали взоры, неотрывно устремленные на графиню. Она была ослепительно хороша в шелках и кружевах, в цветах и драгоценностях, в блеске люстр и свечей, а сегодня, в простой темно-синей амазонке, плотно облегавшей ее стройное тело, казалась еще прекраснее. Из-под шляпы с голубой вуалью сверкали золотистые пряди волос, еще ярче был блеск ее глаз, и вся она казалась овеянной новыми, еще более опасными чарами.

— Ну? —улыбаясь, сказала она. — Я жду!

— Чего?

— Рассказа о вашей юности!

— Извините, но мне нечего рассказывать! Я не знал отчего дома, родительской ласки. Я вырос среди чужих людей, должен был все принимать из чужих рук, и хотя это «все» предлагалось мне с величайшей добротой и великодушием, оно ложилось на меня тяжелым долгом, который пригнул бы меня к земле, если бы я не дал себе слова оплатить его всей своей будущностью. Теперь я наконец сам держу, в своих руках руль своей судьбы и могу плыть в открытое море!