Страница 64 из 65
— Ты же все время намеревался сбросить меня, ведь так? — спросил я, подавляя бурлящую внутри ненависть. — Тебе хотелось, чтобы я умер против своей воли. Ты хотел быть настолько отвратительным, насколько это возможно, ведь так, подонок?
— Ну, только этого нам и не хватало. Что за недомыслие — говорить такое демону, в руках которого находится твоя драгоценная жизнь, — изрек Мефистофель, глядя на меня со злобной усмешкой. — Нет, я действительно сохраню тебе жизнь. Но сначала я хочу немного просветить тебя относительно свойств молитвы.
— Что… о чем ты говоришь? — спросил я, стуча зубами от холода.
— Молитвы, обращенные к Богу, на меня не действуют, — бесстрастно пояснил Мефистофель. — Поэтому, прежде чем я спасу твою жизнь, я хочу услышать, как ты помолишься… Люциферу.
Я уставился на него. Ведь не мог же он предлагать такое всерьез?
— Я говорю это вполне серьезно, поверь мне, — подтвердил Мефистофель с усмешкой. — Я служу Люциферу. Поэтому если ты укротишь свое самолюбие и помолишься ему, то увидишь, насколько более действенной может оказаться такая молитва.
Меня охватила дрожь, я возненавидел Мефистофеля за это всей душой. Я ощутил, как на грудь давит холодная тяжесть распятия из оникса, которое на прошлой неделе мне подарила Кейси. Но я не мог долго раздумывать — к тому моменту я так замерз, что новорожденная могла выскользнуть из моей онемевшей руки и сама, без меня, упасть с базилики, с этой огромной высоты. Картина представлялась совершенно ужасной, и в тот момент я должен был немедленно помолиться дьяволу, а возненавидеть себя за это позже.
— Люцифер, — произнес я сквозь стиснутые зубы, — пожалуйста… пожалуйста, помоги мне… — И тут мне пришлось прикусить язык, чтобы не завопить, когда особенно свирепый порыв ветра швырнул меня к стене, носки ботинок ударились о древнюю стену базилики, а отброшенная ветром назад куртка потянула за собой и меня. Малышка захныкала громче, и я почувствовал, как от ее слез стала намокать моя рубашка. — О черт! — вскрикнул я, безуспешно пытаясь посильнее сжать онемевшими пальцами руку Мефистофеля. — Люцифер, пожалуйста, пожалуйста, не дай мне упасть! Я еще не хочу умирать! Умоляютебя, прояви к нам милосердие!
— Неплохо, Габриель, — одобрительно произнес Мефистофель. — Но умолять его нет никакой необходимости. Вот, смотри, что может сделать для тебя дьявол, если ты просто вежливо его попросишь. Поверь мне, он гораздо надежнее Бога. — И с этими словами он вытянул меня наверх через парапет.
Он попытался поддержать меня, когда я, шатаясь, встал на каменный настил площадки, но я оттолкнул его и заковылял к центру башни, отчаянно стараясь прогнать страшный образ города, дико колышущегося у меня под ногами. Вот еще одно видение, которое станет преследовать меня по ночам. Я упал на колени, закрыл глаза и склонил голову над дочуркой Кейси, все еще роняющей слезы мне на рубашку. Мне и самому хотелось заплакать, но мои глаза были сухими и болели. Это — все это — должно быть сном. Другого разумного объяснения не существует.
Однако, взглянув наверх, я увидел Михаила и Мефистофеля, по-прежнему стоящих у края башни и следящих за мной. И в тот же момент девочка вдруг перестала плакать. Осознав это, я испугался. Но, посмотрев на нее, я не увидел никаких повреждений, если не считать небольшой царапины на щеке, — наверное, она коснулась каменной стены базилики. Опасности царапина не представляла, но от чувства вины у меня все сжалось внутри, и я понял, что нужно как можно быстрее уносить ее от этого пронизывающего холода. Все еще покрытая кровью матери, она смотрела на меня широко открытыми карими глазами так, словно знала меня, словно доверяла мне и словно уже на самом деле любила меня. В этот момент я уже принял решение и, взглянув на обоих ангелов, крепче прижал девочку к себе.
— Никому из вас я не отдам ее! — с вызовом произнес я, радуясь, что с этими словами какая-то часть гнева, скопившегося внутри, выплеснулась наружу.
— Тогда что же конкретно ты предлагаешь? — холодно спросил Михаил.
Я крепче обхватил руками мою доченьку и ничего не ответил. И вдруг Мефистофель рассмеялся:
— Ты решил оставить ее себе! Ну-ну. Ты — любитель наказаний, не так ли? Только будь очень внимательным, чтобы в ней не возродился маленький Адольф, и тогда она может начать преследовать тебя в будущем. В конце концов, демоны заполучили одну из них. Маленькая победа на нашей стороне, Михаил, — сказал он с насмешливой улыбкой, обращаясь к явно рассерженному ангелу, — Я никогда не буду слишком удаляться, — продолжал Мефистофель, снова обращаясь ко мне. — По-моему, это Уильям Конгрев сказал: «Дьявол не упускает ни одной возможности». Он именно так и поступает, мой друг. На самом деле именно так.
Мефистофель слегка поклонился Михаилу и мне, потом повернулся и выпрыгнул из-под купола, как это раньше сделала Лилит, расправил за спиной свои огромные перепончатые, как у летучей мыши, крылья и исчез, удалившись в свой мир. Михаил, конечно, был возмущен. Он кричал на меня и ругался так яростно, что меня пробирала дрожь, но я упорно отказывался отдать ему дочку Кейси, и в конце концов он тоже удалился.
Когда в базилике не стало ни ангелов, ни демонов, она начала медленно приобретать нормальный облик. Обледенелая половина оттаивала, огонь, охвативший другую половину, гас, а вскоре и бесследно исчез вместе с дымом. В тот же самый момент последняя из замерзших молний с треском раскололась и быстро растаяла. И тогда остались только мы — я, Кейси и малышка. Я стоял, преодолевая непомерную усталость, навалившуюся на меня, и соображал, что делать дальше. Первым желанием было забраться в середину купола, свернуться там около ступенек лестницы и уснуть до утра… пока не явится полиция. Но это не сулило ничего хорошего — начнутся расследования, допросы, но мог ли я дать полиции такие объяснения, какие они смогли бы уразуметь? Поэтому мне пришлось оставить Кейси там. Прежде всего мы простились с ней — дочурка и я, — хотя мне было очень тяжело смотреть на ее остекленевшие глаза и на капельки пота, замерзшие на остывшей коже. Наконец я, с низко опущенной головой и сгорбленной спиной, отвернулся от нее и начал спускаться в ночь, с ее новорожденной девочкой на руках…
И вот я снова в своей квартире с моей малышкой, которая спит около меня на диване. Ее изящные реснички лежат на щеках, в то время как она видит сны. Сейчас она завернута в один из моих джемперов, но позднее мне придется проникнуть в квартиру Кейси и забрать оттуда кое-что из одежды, купленной для девочки, а также другие вещи. Скоро она захочет есть, значит, мне нужно будет ее покормить. О боже, ведь я совершенно ничего не знаю о том, как следует заботиться о ней, и совершенно не представляю, как я, черт побери, стану делать это…
Я не знаю, как будут развиваться события в связи со смертью Кейси. Видимо, утром, когда обнаружится, что дверь в базилику взломана, вызовут полицию. Они найдут тело Кейси, которое к тому времени, наверное, окончательно замерзнет. Станет очевидно, что умерла она естественной смертью. Загадка будет заключаться в том, как она попала туда и что произошло с ребенком. Но с этой загадкой пусть разбирается полиция, однако, по-моему, им не удастся выявить какую-либо мою причастность к этим событиям.
Я ощущаю несправедливость — весь мир ощущает несправедливость. Все теперь выглядит по-другому, даже хорошо мне знакомая квартира. Я стану скорбеть по Кейси. Но пока еще скорбь не пришла ко мне, я благодарен за свое оцепенение. Прежде всего мне нужно наметить план действий. Куда я должен теперь отправиться? Может, в Италию? Или в Голландию? О, я понимаю — я пытаюсь отторгнуть от себя то, от чего невозможно убежать, скрывшись в другой стране. Но я не могу оставаться в Будапеште теперь, после всего случившегося, хотя всегда буду тепло вспоминать этот город, ненадолго позволивший мне ощутить, что представляет собой жизнь обычных, нормальных людей. Я полюбил Будапешт так, как не полюблю, наверное, больше ни один город. Но оставаться здесь я не могу.