Солнечная аллея

— И что толку? — сердито спросила госпожа Куппиш. — Что бы это дало вашему Брехту? Много ему пользы от телефонного сервиса, если сам он без телефона сидит? Вот вам и вся ваша диалектика.

— Нет, не совсем, — с трудом сдерживая интеллектуальное торжество, протянул театральный работник. — Когда был бы создан противопыльцовый телефонный сервис, Брехт написал бы новое заявление: в связи с темчто создан телефонный сервис для аллергиков, необходимо установить ему телефон!

— Это еще почему?

— Какой же это телефонный сервис для аллергиков, если у аллергиков нет телефона!

Доводы театрального деятеля звучали подкупающе, тут уж никто не нашелся, что возразить. Только господин Куппиш буркнул:

— Да все равно телефоны ставят только тем, которые в органах.

Если господину Куппишу соседство с людьми из органов явно досаждало, то госпожа Куппиш, напротив, любила показать себя этим соседям с наилучшей стороны — в неизменной роли заботливой матери и хозяйки, сознающей свою верность партийной линии. Она, например, и вправду подписалась на «Нойес Дойчланд», но не для того, чтобы каждое утро ее читать, а только ради того, чтобы центральный орган каждое утро выглядывал из почтового ящика. Специально для этой цели в ящик набили побольше старых газет, чтобы целиком «НД» туда не влезала. Теперь каждый, проходя мимо почтовых ящиков, волей - неволей удостоверивался: Куппиши читают «НД».

Когда подоспел очередной фестиваль молодежи, госпожа Куппиш подкараулила соседа из органов и как бы невзначай столкнулась с ним на лестничной клетке.

— Как хорошо, что я вас встретила, — воскликнула госпожа Куппиш, просияв. — Вы, случайно, не одолжите нам два воздушных матраса, для квартирантов, ведь опять фестиваль молодежи.

Однако ключевые слова — квартирантыи фестиваль молодежи— прозвучали у нее с некоторой натугой, все-таки навыков самостийного участия в важном и общественно полезном государственном деле у нее было еще очень мало. Зато непростое словосочетание «воздушные матрасы» соскользнуло с губ будто само, так что от любого внимательного слушателя не могло не укрыться: с принадлежностями пляжного отдыха госпожа Куппиш совершенно на «ты». Она, должно быть, и сама это почувствовала, поэтому решила повторить попытку:

— Все-таки большое дело этот фестиваль, — затараторила госпожа Куппиш, пока сосед, ни слова не говоря, вытаскивал из кладовки два воздушных матраса. — Особенно как раз для молодежи. Ради такого дела и в маленькой квартирке потесниться можно, верно ведь? — А про себя в это время думала: «Давай-давай, мотай на ус и доноси, куда следует, какая у нас образцовая социалистическая семья». Вслух же говорила: — Я уверена, нашим квартирантам будет у нас уютно!

Она все еще упражнялась в составлении новых и новых предложений со словами «фестиваль молодежи» и «квартиранты», когда по лестнице поднялись Миха и Марио. Завидев Миху, госпожа Куппиш, стараясь, чтобы сосед из органов непременно услышал, приветствовала сына такими словами:

— Миша! Как хорошо, что ты пришел, обед как раз поспел, сегодня у нас солянка, твое любимое блюдо!

— Солянка? — резко переспросил Миха, и глаза его гневно вспыхнули. Опять мать выставляет его на посмешище, никакой он не Миша и до солянки совсем не охотник, особенно в присутствии Марио.

— Сперва на «красный монастырь» заглядываешься, — прокомментировал тот, — теперь вот и на русскую жратву облизываться начал. Этак ты, парень, совсем заделаешься в красные холуи.

Марио в те дни вообще был злющий до невозможности. Ему, бедняге, пришлось со своими длинными волосами расстаться. А ведь он сколько раз клялся, что никогда, ни за что в жизни этого не сделает — и вот все-таки сделал. Причем не то чтобы даже под открытым нажимом. Марио отрезал волосы, потому что хотел кататься на мопеде, сдавал на права, а экзамен по вождению у него принимал печально знаменитый инструктор, который, очевидно, считал делом чести завалить всякого длинноволосого. И прибегал ради этого порой к самым подлым трюкам. Например, перед экзаменом тайком замыкал проводок стопсигнала, а потом с треском проваливал длинноволосого испытуемого зато, что тот не убедился в технической исправности машины перед началом движения. Один раз Марио уже успел провалиться: его отправили на трассу испытаний с перекрытым бензонасосом, и уже через две минуты он безнадежно заглох прямо посреди перекрестка. Когда Марио узнал, что переэкзаменовку у него будет принимать все тот же зверь-инструктор, он за десять минут до начала экзамена в темном парадном надел мотоциклетный шлем и обкарнал все вылезающие из-под него волосы. Экзамен он сдал, зато по части прически, можно считать, провалился в первобытные бездны, поэтому, когда столкнулся на лестнице с госпожой Куппиш, которая звала своего Мишу отведать солянки, она его не признала, как, впрочем, и он ее, ибо госпожа Куппиш по-прежнему выглядела старше своих лет годков этак на двадцать.

А когда дядюшка Хайнц приехал в следующий раз, теперь уже его самого было не узнать. Он пять недель морил себя голодом и со своих восьмидесяти трех килограммов отощал до шестидесяти пяти. Он ничего не ел, «хуже, чем в сибирском концлагере», как он торжественно всем объявил, и ежедневно упражнялся с гантелями.

— Я потел, как в сибирской каменоломне! — хвастался он.

Дядюшка Хайнц до того исхудал, что даже кресло всеми своими пружинами застонало иначе, принимая его в свое лоно.

— Хайнц, бедняжка, доходяга ты мой, иди скорей, я тебя покормлю, — запричитала госпожа Куппиш, отгоняя от стола супруга, который, как всегда в подобных случаях, возобновил тщетные попытки оный стол раздвинуть.

— Хайнц, у тебя что, ленточный глист? — перепугался Миха, увидев дядюшку.

— Нет, — гордо провозгласил Хайнц, начиная раздеваться. — Я кое-что провез!

Под костюмом, который болтался на нем мешком, обнаружился еще один, сидевший как влитой.

— Это тебе! — торжественно объявил Хайнц Михе. — Чтобы в школе танцев все девки были наши! Ну, а теперь я наконец-то у вас отъемся, отведу душу! — И он залился счастливым детским смехом. — Надевай-надевай, я хочу посмотреть, как он на тебе! — продолжал радоваться дядя уже с набитым ртом. — Миха, ты даже представить себе не можешь… как я все это время мечтал… наесться до отвала… когда костюмчик тебе переправлю!

Миха только кивнул. У него язык не поворачивался сказать дядюшке, что провести один костюм разрешено по закону. И много позже, когда дядюшка благополучно набрал свои восемьдесят три килограмма и прежние костюмы опять стали ему впору, Миха не уставал прославлять его героический контрабандистский подвиг.

Вот так и вышло, что на выпускном бале в танцевальной школе у Михи не только была самая красивая дама, но и самый красивый костюм. А костюмчик и вправду оказался классный, до того модный, что даже со смотровой площадки ни смешка, ни гиканья не раздалось, когда Миха в нем из дому вышел.

Мирьям явилась на вечер в темно-синем бархатном платье, и даже Марио, Очкарик и Толстый оделись так нарядно, как давно не одевались прежде и еще долго не оденутся потом. Они даже туфли почистили. И вот сорок пар начищенных, сверкающих туфель, а вдобавок еще и туфли госпожи Шлоот и обеих ее танцевальных голубок снова, теперь уже в последний раз, заскользили по паркету.

Но Миха и Мирьям были, безусловно, первой парой. Миха, кстати, и танцевал лучше всех. Во всех танцах он с такой элегантностью вел свою партнершу, что она вверялась ему все больше — ибо и сама чувствовала себя с ним все увереннее. Впервые в жизни Миха смутно почувствовал, что это значит на самом деле — быть мужчиной,и вовсю старался быть им для своей дамы. Миха, прежде смотревший на мир с юношеской робостью, в тот вечер ощутил на себе всю притягательную силу восхищенных девичьих глаз и был потрясен: сколько всего, оказывается, можно пережить и выразить в одном только взгляде!

А Мирьям явно наслаждалась действием своих чар и тем, что, кроме нее, Миха вообще никого и ничего вокруг не замечает. Неудивительно, что и рокот мотоциклетного мотора за стенами школы он поначалу тоже не услышал. Как назло, это случилось во время танго, любимого Михиного танца. На фоне нервных ритмов «Кумпарситы» все отчетливей пробивался ровный, сытый, уверенный бас стоящего со включенным движком «АВО». И как только танец кончился, Мирьям с Михой попрощалась.