Страница 56 из 66
Жара была мучительной для всех нас. Но особенно скверно приходилось Клео. Ее черная шкурка поглощала тепло и распространяла его по всему телу, подобно миниатюрной системе центрального отопления. Наша кошка, для которой всегда любимым удовольствием было греться у камина, сейчас валялась на боку, как неживая, вытянув негнущиеся лапы и свесив язык, как сигнал о капитуляции.
Жаркие дни наступили и ушли, а болезнь Роба тем временем прогрессировала, изнуряя его и лишая последних сил. Приступы становились все более частыми и сильными. В двадцать четыре года он получил диплом инженера, но говорить о нормальной работе было немыслимо. Я с ужасом осознала, насколько он ослабел, когда мы как-то с ним вышли, точнее, попробовали прогуляться, — он мог пройти без отдыха только от одного фонарного столба до другого. Гастроэнтеролог, который им занимался, сказал нам, что дозы стероидов, которые принимает Роб, непомерно высоки и так дальше продолжаться не может. Роб согласился обратиться в хирургическую клинику.
Меня много что беспокоило в жизни Роба, в частности невозможность полноценно общаться со сверстниками. Школьные и университетские друзья остались в Новой Зеландии, а здесь, в Австралии, он не знал практически никого из ребят своего возраста. Как-то я поделилась этим с Труди, одной из мамаш в школе Катарины, и вскоре она зашла к нам в гости со своей племянницей Шантель. Прелестная яркая брюнетка, Шантель, казалось, заполнила нашу кухню своей кипучей энергией. Забавно, что, увидев ее, я ощутила то же странное чувство узнавания, что при первой встрече с Филипом. Я отнесла это на счет ее общительности. Она была из тех людей, рядом с которыми чувствуешь себя легко. Шантель пригласила Роба на футбольный матч и познакомила со своим младшим братом Дэниелом. Я почти наверняка знала, что Робу понравилась девушка, но рассчитывать на что-то большее, чем дружба, не приходилось. Уж во всяком случае, не накануне серьезнейшего хирургического вмешательства, а сейчас речь шла именно об этом.
Я места себе не находила от беспокойства. Меня пугала, смертельно пугала одна мысль о том, что Робу придется вынести такую тяжелую операцию. Никому не хочется, чтобы его дитя страдало. А вдруг операция пройдет неудачно? С другой стороны, если не делать операцию, тогда перед Робом маячила еще более зловещая перспектива. Одного взгляда на его лицо, бледное, отечное из-за сумасшедших доз гормонов, было достаточно, чтобы меня убедить. Я вдруг ясно поняла: он же умирает на наших глазах.
Как-то утром, открыв кухонную дверь, я обнаружила взъерошенного птенца дрозда. Он был оглушен и лежал на спине посреди кирпичной дорожки. Клео теряла хватку. Еще совсем недавно она разила наповал и не допускала таких промахов. Птенец открыл блестящие глаза и испуганно озирался. На заборе прямо над местом происшествия сидели родители, взрослые птицы. Они подняли страшный гомон, на который я, собственно, и вышла.
Клео подбиралась, готовая нанести решающий удар, а у меня от возмущения даже мурашки побежали по коже. Как это так? Как может она, такая любящая и ласковая, быть хладнокровной убийцей, разрушителем семей? Наконец у меня появилась возможность хоть раз помешать ей совершить ритуальное убийство. В сердцах я подхватила кошку и унесла ее в дом, громко захлопнув за собой дверь.
Все утро мы с Клео наблюдали в окно, как взрослые птицы снуют между разросшимся кустом камелии и забором. В их резких криках слышалось отчаяние. Я понимала, как они страдают, призывая своего птенца не сдаваться и бороться за жизнь. Теперь им хотя бы не приходится в бессилии наблюдать, как над их ребенком измывается хищник. В то же время эти два коротких слова «хотя бы» всегда несут с собой мрачную тень ужаса.
Клео была в ярости из-за моей сентиментальности. «Такова природа, дура ты несчастная, — казалось, говорила она. — А ты только все портишь. Дай же мне выйти и добить его».
Я не выпустила ее во двор и на следующее утро. Птенец неподвижно лежал на том же месте. Глаза его затянулись пленкой, сжатые лапки были воздеты вверх, словно он о чем-то вопрошал. К моему изумлению, обе взрослые птицы все еще несли караул, сидя на кусте камелии и недоверчиво поглядывая на трупик. Я и подумать не могла, что птицы могут тосковать по умершим детям точно так же, как тоскуют люди. Сэм часто повторял мне, что мир животных намного сложнее и прекраснее, чем думают люди, что мы их просто не понимаем.
Наблюдая за печальной сценой из соседнего окна, Клео с царственным равнодушием вылизывала лапы. В этот момент я даже не могла заставить себя ее любить.
30
Сила мурлыканья
Кошка-сиделка заботится о пациенте более преданно, чем ее человеческие коллеги, но подчас пользуется нетрадиционными методами.
Причины, по которым в организме развиваются язвенный колит и его грозная родственница — болезнь Крона, до конца неясны. Никто не знает, почему это жестокое изъязвление кишечника особенно часто поражает молодых людей от пятнадцати до тридцати пяти лет (хотя в случае с Робом я не могла отделаться от чувства, что тут дали себя знать все переживания и страдания, связанные с Сэмом). И эффективного лечения пока тоже не выдумали, кроме хирургической операции по удалению кишечника.
Роб не хотел поднимать шума. Мы отправились в больницу буднично, как будто это обычный день и мы просто собрались в город пообедать. Дорога, по которой мы ехали, повторяла изгиб реки, а я думала о руках хирурга. Я надеялась, что они не подкачают. Мы молчали. А что бы вы сказали сыну, ожидающему тяжелую операцию, которая радикальным образом изменит (искалечит?) его организм?
— Какие красивые блики света на воде, правда?
Он что-то промычал, соглашаясь. Если случится чудо и операция пройдет успешно, она подарит Робу новую жизнь. Я гнала от себя мысли о масштабах предстоящего события. Предстояло удалить восемь футов кишечника, почти два с половиной метра. Домой он вернется с колостомой — кишкой, выведенной в отверстие на животе, — и с мешком-калоприемником. Это казалось мне ужасной несправедливостью, так не должно было случиться. Он появился на свет совершенным, без каких-либо дефектов. Я использовала все свои возможности, все материнские силы на то, чтобы он таким и оставался. Я была полна решимости вылечить его без операции — у меня ничего не вышло. Если все сейчас пойдет хорошо, месяца через два будет вторая операция, чтобы убрать колостому и мешок. Это даст ему хотя бы ( хотя бы, хотя бы — опять эти жуткие два слова) видимость физически нормального человека.
Мы почти не разговаривали. Зубная щетка. Есть. Бритва. Есть. Почему нельзя было так же легко взять с собой то единственное, что действительно имеет значение? Хорошее здоровье. Нет. Лифт поднял нас на седьмой этаж, где для Роба была приготовлена отдельная палата. Маленькая серая комната. Распятие на стене напомнило о молодом человеке, который когда-то безвинно подвергался ужасным страданиям. Роб сел на стул, который, несмотря на наличие подлокотников, на звание кресла не тянул. Хорошо хотя бы, что из окна открывается вид на город.
— Шантель сейчас там… — Роб показал на серый куб здания. — В университете.
У меня захолонуло сердце. То, что молодой мужчина двадцати четырех лет, со всеми желаниями и потребностями, соответствующими возрасту, заключен в тело, отказывающееся ему служить, казалось вопиющей жестокостью. Возраст всех остальных пациентов на этаже был от семидесяти и выше.
Тишина в палате была не напряженной, скорее плотной, ее можно было пощупать.
— Я так тебя люблю, — сказала я. Слова не могли передать и сотой доли моих чувств к такому замечательному, красивому, чуткому сыну.
— Ну ладно, ты иди, — сказал Роб, не отводя глаз от окна.
— Ты не хочешь, чтобы я осталась, помогла тебе устроиться?
Роб помотал головой.
— Передай там Клео, что я скоро вернусь, — сказал мой кошколюбивый взрослый ребенок.