Страница 4 из 27
Леон не спеша отставил свой утюг и, чуточку подумав, ответил:
— Я сказал: «Их фур авек в края родные!»
Здрасьте-Здрасьте
— Во время оккупации меня спас один портной с улицы Севр, — рассказывал мсье Альбер. Он обращался к Абрамовичу, потому что мы с Шарлем эту историю уже знали. — Жена и дочка прятались в деревне, а нас с Рафаэлем туда не взяли. Ну, мальчика устроили в пансион под чужим именем, а меня этот портной с улицы Севр поселил в комнатке прислуги в том доме, где у него и сейчас помещается склад. В то время хорошей материи было не достать, даже богатым людям, которые жили в том квартале, поэтому одежду перешивали. Из пальто можно было смастерить пиджак, мужской костюм превратить в детский или сшить из него женскую жакетку — сукно до войны было добротное, не то что теперь, годами не снашивалось! Я шил на заказ еще в Польше, потом работал в большом доме мод в Берлине, и, когда вещь выходила из моих рук, никто не мог сказать, новая она или переделанная. Мсье Дюмайе, тот самый портной, снимал мерки и вечером приносил мне работу и еду. А чтобы я не открывал дверь кому попало, мы придумали условный сигнал. Дюмайе три раза стучал, минутку пережидал, а потом говорил пароль, который менялся каждый вечер. Слова выбирали свои, профессиональные: тесьма, галун, опушка, бейка, сатин, петлица, шнур, бретель. Как только на лестнице раздавались шаги, я хватал ножницы для кройки и становился в угол за дверью, готовый защищать свою жизнь.
Тут мсье Альбер, будто актер в театре, показал, как он готовился защищать свою жизнь. Стал за дверью, грозно потрясая над головой своими здоровенными ножницами. Он уже собирался продолжить рассказ. Но… Именно в эту секунду в ателье вздумалось заглянуть мадам Саре. Мсье Альбер осекся на полуслове и застыл, как стоял, держа двумя руками ножницы над головой.
А у мадам Сары расширились глаза от испуга — она вообще была особой заполошной, — и, прежде чем ей успели втолковать, что убийц и погромщиков тут нет, она завопила: «Гевалт!», [6]и ее как ветром сдуло.
На этот крик из кухни вылетела мадам Лея и увидела мужа, который еще не успел опустить ножницы.
— Это была Здрасьте-Здрасьте, — объяснил мсье Альбер.
— Что это с ней случилось?
— Испугалась и убежала.
— Ты что, ей угрожал? Зачем?
— Да не угрожал я ей, просто кое-что рассказывал Морису. А она даже «здрасьте-здрасьте» не сказала, сразу давай кричать и бежать. Вот и все.
— Вечно ты со своими рассказами! Напугал зачем-то мадам Сару, тоже мне рассказчик!
Хоть я стоял довольно далеко и из-под утюга шел густой пар, я все-таки увидел, как побагровел от обиды мсье Альбер — он терпеть не может, когда мадам Лея отчитывает его при всех.
На этот же раз ему было неприятно вдвойне, потому что она пристала к нему в самый неподходящий момент: только он вошел в роль!..а теперь неизвестно, когда выпадет случай дорассказать. Делать нечего, он вернулся к раскроечному столу, но, прежде чем продолжить размечать очередную подкладку, сам напустился на жену:
— Ах, ах! Бегите за ней, верните ее! Давай, беги, если хочешь! Только никуда она не денется! Явится как миленькая! Думаешь, найдется много дураков, вроде нас, чтоб покупать ее дрянное мыло?
Тут в ателье вошли Жаклина с мадам Андре и помешали хозяйке ответить. Но все было понятно и без слов — так выразительно она взглянула на мужа и скрылась на кухне. Обе швеи атаковали меня вопросительными взглядами, но я только помотал головой.
В мадам Саре всего полтора метра росту, и я в жизни своей не знавал другой женщины, которая сохранила бы такую верткость и проворность в таком возрасте, как, впрочем, не знавал никого, кто мог бы сказать, сколько ей лет.
Она приходит в ателье каждый месяц продавать мыло и свечи, и, когда видишь ее серые глазки и тусклые волосы, кое-как прикрытые платком, одним и тем же зимой и летом, обшарпанный чемоданчик, в котором сложен ее товар, начинаешь поневоле сомневаться, вправду ли кончилась война.
В районе улицы Тюрен, то есть на ней самой и на всех прилегающих улочках, где целый день стоит стрекот швейных машинок, мадам Сару знают все.
Ее муж до войны был шамесом [7]в маленькой синагоге на улице Розье. Он исполнял свои обязанности вплоть до июля сорок второго года и неукоснительно отпирал по утрам синагогу.
Мадам Сара уговаривала его снять долгополый кафтан и сбрить бороду: «Лучше еврей без бороды, чем борода без еврея!»
Но он упрямо полагался на произволение Господне, пока однажды утром, по совсем другому произволению, его не схватили и не отправили в Дранси, прямо так, со связкой ключей от синагоги в кармане.
Первое время мадам Сара заходила к нам только из-за свечно-мыльных коммерческих интересов да еще попить на кухне чайку с мадам Леей. Но с некоторых пор она взяла на себя обязанности традиционной свахи. Она частенько бывала во всех окрестных ателье и видела там множество свободных от супружества людей, а освободила их та эпидемия, что разразилась среди евреев, когда их всех заставили пришивать на грудь желтые звезды. Но эти свободные люди, как правило, еще надеялись и ждали, а вместе с ними выжидала мадам Сара, которая решила посвятить себя устройству их судьбы.
Списки кандидатов она держала во внутреннем кармане своего чемоданчика. Там у нее лежали два перехваченных резинкой конверта. В одном хранилось несколько карточек, на которых были указаны имена, возраст и ремесло тех, кто подумывал, что в браке им жилось бы легче, на некоторых даже были приклеены фотографии. В другом же — один-единственный листок с длинным списком. Как-то раз я, с разрешения мадам Сары, полюбопытствовал заглянуть в него и, к своему удивлению, нашел в нем имена Шарля и Мориса.
Тогда я понял, что сюда она записывает тех, кого сама считает перспективными. Мне захотелось чуточку ее поддеть, и я сказал:
— Ваш список женихов и невест пахнет мылом, мадам Сара.
И это была истинная правда.
— А что, вам больше нравилось, когда женихами и невестами пахло мыло, мсье Леон? — спросила она.
В кои-то веки я не нашелся, что ответить, потому что всякий в ателье вам скажет, никто у нас, и даже я, не позволит себе пошутить на мыльную тему. Поэтому я просто вернул мадам Саре листок и снова взялся за утюг.
Вообще говоря, мадам Сару чаще звали Здрасьте-Здрасьте: похоже, она только это и могла сказать по-французски. И каждый раз, переступая порог, здоровалась два раза подряд, а уж дальше разговор шел на идише. Но понимать по-французски она кое-что понимала, во всяком случае, могла понять мадам Андре, которая не владела идишем, когда та по доброте душевной покупала у нее мыло, хоть оно было ничуть не дешевле и не лучше, чем любое другое.
Однажды, напившись чаю у мадам Леи, она набралась духу и заговорила с Абрамовичем о девушках из прекрасных семей, которые к тому же «никогда и никого до себя не допускали».
Сказать, что девушка «кого-то до себя допустила», мадам Сара могла бы только о совсем уж пропащей.
Но до публики, о которой она заикнулась перед Морисом, ей явно было не дотянуться. Ей, привыкшей к пустому чаю, нечего было туда и соваться — не по чину. Каждому свое: кто работает в ателье готового платья, а кто — в доме моделей. О чем бы ни говорила мадам Сара, сам ее вид: платок, тусклые глаза — все напоминало о войне.
В другой раз мадам Сара просто положила несколько карточек около машинки Шарля и стала молча ждать.
— Заберите это, — сказал Шарль, даже не взглянув ни на нее, ни на карточки.
— Посмотрите хоть на фотографии, — попросила мадам Сара. — Ну, пожалуйста, ради меня.
Шарль перестал строчить и спокойным, рассудительным тоном сказал:
— Выходит, жениться теперь прикажете ради вас? Это что-то новенькое. Послушайте меня, мадам Сара, если вы хотите помогать людям искать себе пару, это одно, а если вам нужно зарабатывать себе на жизнь, то это совсем другое, и не надо путать разные вещи. Либо вы делаете мицву, [8]и точка. Либо получаете деньги, и опять-таки точка, но в другой канцелярии. Счастья за деньги не бывает, мадам Сара. Деньги — особая статья, дополнительная.
6
Помогите ( идиш). ( Примеч. автора.)
7
Служкой. ( Примеч. автора.)
8
Предписание, поручение, в более широком смысле — доброе дело. (Примеч. автора.)