Белые мыши

Я был прав: женщина, разглядывающая меня в зеркале туалетного столика, это Аманда ван Хемстра, бельгийская манекенщица, которая за последний октябрь так примелькалась в репортажах о весенне-летних коллекциях, что и люди, за модой не следящие, знают теперь, кто она такая. Даже если бы мне ни разу не попадались в журналах ее фотографии, даже если бы я в жизни не встречал манекенщиц, увидев Аманду, я бы сразу понял – модель. В ней ощущается некая законченность, а красота ее столь многим обязана костной структуре, что кажется несокрушимой. И не важно, что волосы ее жидки и безжизненны, как у женщин с колясками, которые с раннего утра выстраиваются в очередь за детским пособием.

Аманда подходит ко мне. Она не выглядит ни пьяной, ни обдолбанной. Просто подходит, причем так, что в движении участвует все ее тело. Говорит она с акцентом, который я расслышал по телефону, – теперь понятно, с каким: с фламандским.

– Привет, братишка. Неплохо тебя встретили, верно?

Наклонясь, Аманда лобызает меня в обе щеки. Я ощущаю легкий душок темного табака и свежий аромат мыла, создаваемый скорее основным тоном ее духов, нежели чем-то, имеющим отношение к телесной чистоте. Затем Аманда удаляется. Опускаюсь на кровать, оглядываю номер. В нем полно всякого гостиничного сора: суши с торчащими из него окурками, бутылки на полу.

Подняв глаза, я вижу Луизу, она стоит, глядя на дверь, которую закрыла за собою Аманда.

– С этой все, хоть сейчас в клинику.

– Ты-то как, Лу?

– Нормально. Это у нее проблемы, у сучки.

Глаза наши встречаются – впервые со времени моего приезда в Париж Луиза вглядывается в меня. Не могу сказать, любовницы ли они с Амандой, присутствовал ли я сейчас при разрыве. Знаю только, что Луиза давно уже не была счастлива.

Говорю:

– Я ее узнал.

– И знаешь почему? Потому что она побывала в постели у каждого фотографа и каждого продюсера Европы. Так она завоевывает прессу. Просто дает ей. – Луиза помахивает из стороны в сторону подолом халата, для пущей доходчивости покачивая бедрами.

В последние два года Луиза почти не снималась. Работала все больше на показах. Вчера она прилетела из проведенного в Нью-Йорке отпуска, а когда показы кутюрье здесь закончатся, она отработает на выездах Недели мод там и сям, потом вернется в Нью-Йорк, оттуда смотается в Лондон и Милан и снова приедет в Париж, на показ коллекций прет-а-порте. Два месяца выдадутся тяжелыми, зато остальные десять заняться ей будет практически нечем. Университет Луиза несколько лет как бросила, и сомневаюсь, что она когда-нибудь снова пойдет учиться; пока она проводит время, оттягиваясь со своими лондонскими друзьями. Уж и не помню, когда она последний раз виделась с мамой. И денег она не зарабатывает. Если бы не подворачивающаяся время от времени работа у Джанни Осано – выступления в его миланском салоне или его же магазине в Нью-Йорке, – она не стала бы международной моделью. Даже за пределы Англии не выбралась бы.

Луиза начинала в подростковых журналах вроде «Ровно семнадцать» или «19», появляясь почти в каждом номере. Большие, только что не выпученные голубые глаза ее выглядели на обложках, как оттисненные. Однако три года назад она перебралась в агентство Форда, а там сказали, что ей следует сменить стратегию. Нужно, чтобы редактор поработал над ней, привел ее в соответствие с общим стилем журналов агентства, кроме того, ей хорошо бы похудеть. Луиза надеялась в первые же полгода занять место Кейт Мосс, но что-то не заладилось. Как и вчера вечером, когда трансвестит в «Ля Квин» показал мне список приглашенных, я начинаю подозревать, что в агентстве Луиза не приживется. Что она попала в беду.

Сестра подходит ко мне. Мы обнимаемся. Луиза спрашивает:

– Что это было с тобой вчера?

– Да так, немного ушел в себя.

Мне не хочется рассказывать, как поступил со мной Стэн. И вообще о наркотиках говорить неохота. При всякой нашей встрече с Луизой я рано или поздно вижу, как она опускается на колени у столика с выпивкой и насыпает дорожку кокаина. Ей такие штуки нипочем, она способна выдержать и кое-что покруче. Не понимаю. Я рядом с ней кажусь просто-напросто слабаком.

– Вечером ты выглядел совершенным зомби, – говорит она. – Хотя, по-моему, ты и сейчас под кайфом.

Я киваю. Наверное, под кайфом – проснулся рядом с девушкой, в памяти одни обрывки. В голове вертится столько разрозненных воспоминаний, что, скорее всего, хотя бы часть их должна иметь отношение к реальности. Я всегда любил целоваться и вроде бы припоминаю сейчас вкус Бибиных губ, однако мне не удается привязать каждое наше объятие к определенному часу и даже дню. Задним числом можно сказать, что грибы, возможно, сослужили мне ночью хорошую службу. Может, я и прием Осано благополучно пережил только потому, что обратился в забившегося в угол, увлеченно играющего с собственными пальцами интроверта. Видимо, потому и Биби нашла во мне что-то интересное.

– Да, но что подумает о тебе Джоди Кидд? – произносит Луиза. – Ты даже не позавтракал с ней, урод.

– Это не Джоди Кидд, ее зовут Биби.

– А то я не знаю, – отвечает Луиза. – Болван!

Разумеется, знает. Просто дразнится, вот только тон ее так быстро меняется с трагического на грубый, что я не понимаю – то ли смириться с ним, то ли попытаться выяснить, что ее так расстроило. Луиза вечно твердит, будто я аутист, но что я могу поделать, если смена ее настроений приводит меня в оцепенение?

Так что я говорю:

– Я не завтракаю с Биби, потому что ты велела мне прийти сюда.

Это я пытаюсь свалить всю вину на Луизу, однако тут же и признаюсь, что, как только у нас в номере появился Осано, меня обуяло желание удрать.

– Он бушевал. Принял меня за тебя, потом Биби за мальчика и понес какую-то чушь насчет педерастов.

– Он принял тебя за педа?

– Принимал, пока я не наставил на него пистолет.

Луиза хохочет. Она же не знает, что это правда.

– У Осано бзик насчет гомиков, – говорит она. – Думает, он единственный нормальный дизайнер, а прочие гомики и только мозги публике пудрят. Шучу. Нет, Осано чем-то напуган, это точно.

Луиза перебирает на прикроватной тумбочке сигаретные пачки, отыскивая не пустую. Никакого желания подводить под предрассудки Осано теоретическую основу я не питаю, однако и сам временами задумываюсь, почему среди дизайнеров так много голубых. Как-то не похоже, что я в скором времени проснусь и обнаружу, что тоже поголубел. Вот я и гадаю, нет ли у них какого-нибудь преимущества перед натуралами. Ну, например, желания их не томят, и оттого они обретают способность видеть женщин совсем в ином свете. И вместо того чтобы затаскивать их на пьедестал или обращать в стриптизерш, помогают им подавать себя по-новому.

Луиза отыскивает в смятой пачке «Мальборо» сигарету, расправляет ее, чтобы закурить. Зажигалки у нее нет. Я замечаю на тарелке с суши картонную книжечку спичек, беру ее, подхожу к Луизе.

Она говорит:

– Да, напуган до усеру. И если Осано рухнет, что будет со мной?

Я отдираю спичку и, чиркнув, зажигаю. Поднося спичку к сигарете Луизы, спрашиваю:

– У тебя неприятности с агентством?

– Они со мной даже работать не начали, – произносит Луиза, затягиваясь. – Меня выставили, лапушка. Так и вижу скорое их уведомление: «Пока мы уделывали эту модель, ни одно животное не пострадало».

– О господи, Луиза! Представляю, что ты должна чувствовать.

– Ярость.

Она откладывает сигарету. Только-только закуренную. Возможно, раз уж она облачилась в пеньюар тридцатых годов, курение для нее сейчас не более чем киношный жест – быстрый глоток никотина, и сигарета нервно гасится. Это у нее здорово получается.

– Ты не мог бы побыть сегодня со мной?

– Конечно. Мне только нужно встретиться со Стэном, а потом мы бы подвалили к тебе.

– Нет. Ты нужен мне на весь день.

Ну, значит, придется остаться. Раз так, то так, и может быть, в течение дня мне удастся выяснить, что творится с Луизой. Но все-таки повидать Стэна необходимо. Я должен бы злиться на него за грибы, а вместо этого чувствую себя виноватым в том, что бросил его. Как он справится с Парижем, понятия не имею. По-французски он не говорит, а из-за дислексии даже в карте метро разобраться не сможет. И еще проблема – уже моя: у Стэна ключ от ячейки на Северном вокзале, в которой лежат наши сумки.