Оборотень

— Это я- то вру? — вскочил на ноги обвинённый во лжи дед. — Ведьмой она была, ведьмой! Вот те крест!

И он трижды перекрестился, глядя исподлобья на тяжело дышавшего Федота.

— А если не врёшь, тогда скажи, с чего это вы её терпели? Красного петуха бы ей под крышу да и вся недолга!

— Ишь ты, красного петуха! — вновь усаживаясь, проворчал Антип. — Боялись мы — вдруг порчу наведёт али еще чего. Вот ты бы, например, не побоялся?

Федор окинул взглядом юродивую фигуру деда, провёл широкой пятернёй по взъерошенным волосам и как- то отрешенно произнёс:

— Ведьму- то я спалить не побоялся бы. А вот ошибиться и невинную душу сгубить… — он не договорил и, уткнувшись в колени, зашёлся в нестерпимом кашле.

Воспользовавшись моментом, дед Антип вытащил изо рта самокрутку и быстро- быстро зашепелявил, стараясь высказаться, пока Фёдора душил кашель.

— Ишь ты, ошибиться! Ведьма она была, вот те крест, ведьма! Жила, почитай, сто десять годков. И тогда, когда смерть за ней пришла, никак помирать не хотела! Говорить- то уже не могла, кричала как зверь, лицо страшное, истинная ведьма! Которые сутки лежала, а душа никак тело не покинет! Нечисть её душу держит, видно, расставаться не желает. Хорошо хоть, знающие люди в соседней деревне нашлись, присоветовали в полночь доску на притолоке выдрать. Так и сделали. Федор, тебя там не было! Как нечисть- то завыла, заскрипела, ужас до пяток пробрал, вот те крест! Как доску- то отодрали, так бабка и испустила дух!

Дед Антип замолчал и победным взором окинул покрасневшего от кашля Федора. Тот, всё еще продолжая кашлять, раздосадовано махнул рукой и, ни говоря ни слова, встал и качающейся походкой направился в сторону столпившихся у овина мужиков.

— Людишки думают, что мне нужны их противные воняющие останки! Как они ошибаются! Мне нужна лишь их энергия! Я высасываю её, как высасывают кровь, а разорванные потроха, выеденные внутренности — это всего лишь дань традиции. Пусть люди думают, что это так необходимо. Не надо разрушать их иллюзий! Пусть они думают, что я могу появляться лишь ночью, к тому же лунной. Как они ошибаются и даже не замечают моего присутствия. Старый граф мне опостылел! Он был слишком проницательным. Его потомки могут быть такими же, но надо сделать так, чтобы они не только не стремились познать оборотня как явление, но и чтобы само слово вызвало у них ужас. Надо навсегда отбить у них охоту ковыряться в грязном белье! Я знаю, как это сделать. Я перенес в гробницу тела убитых мной людей, а гроб с телом графа унес на болото и там тело надёжно спрятал, а гроб оставил в том месте, где его смогут со временем найти. Пусть старый Людвиг станет "оборотнем" и займёт моё место!

Ружья, оставшиеся ещё от Наполеоновской гвардии, были у многих. К тому же, молодой барин, напуганный не меньше других, приказал выдать мужикам пять мушкетов и три фузеи, а так же фунт серебра для отливки пуль. После того, как были пересчитаны пули и розданы ружья, мужики стали дежурить, в надежде и страхе узреть оборотня.

Федор, привалившись к ветхому забору овчарни, смежил очи и погрузился в тягучую дрёму. Вдруг сквозь пелену сна до него донеслось неясное ворчание и мерный топот тяжелых ног. Он вздрогнул и, открыв глаза, увидел стоявшего в пяти саженях огромного черного волка, немигающим взглядом уставившегося на спящего мужика. Озноб страха ещё не успел пробрать Федора, когда он вскинул фузею и нажал курок. Грохот выстрела прокатился над деревней, и словно молот в голове застучали слова деда Антипа: — В сердце надо целиться, в сердце!

Волк хрипло взвыл и, разбрасывая фонтаны брызг бьющей из груди тёмной крови, бросился бежать по трясине болота прямо к виднеющемуся в лунном свете кургану. Федор видел, как тот преодолел первые метры топи, поросшие чахлой растительностью, а затем будто бы растворился в мареве ночи. Федор еще глядел в сторону кургана, пытаясь разглядеть фигуру волка, когда со всех сторон начали сбегаться мужики. Даже некоторые растревоженные выстрелом бабы, забывшие про срам, простоволосые, выскочив из хат, прибежали к овчарне.

— Ну, ты того, по ком… по ком стрелял- то? — заикаясь и дергая Федора за рукав, спросил запыхавшийся от быстрого бега Сычкарь.

— Знамо по ком, — пытаясь совладать с колотившей тело лихорадкой, медленно протянул Федор и, упреждая возможный вопрос, добавил: — Попал! А как же не попасть- то! Вот ведь стоял: грудь к груди! Ещё чуть- не я бы его, а он меня. Как незаметно- то подкрался, — Фёдор покачал головой, — упырь, он и есть упырь!

Сычкарь, уже не слушая продолжавшего рассуждать Федора, опустился на колени и, светя себе невесть откуда взявшимся маленьким факелом, стал осматривать близлежащую траву. Долго искать место, где находился оборотень, не пришлось. В нескольких саженях от забора земля была покрыта кровью.

— Аккурат в самое сердце, ишь сколько крови набрызгало! — Сычкарь отряхнул ладони от прилипших к ним комочков земли и, радостно улыбаясь, похлопал Федора по плечу. — Молодец, Федор! Хорошо попал!

Он окинул взглядом гомонивших мужиков и уже гораздо громче добавил: — С такой раной ему далеко не уйти, где-нибудь тут и лежит. Сейчас пойдём и принесём твою дичь, Фёдор!

При этих словах мужики как по команде смолкли. Идти в ночи за раненым зверем, а тем более за оборотнем как- то никому не улыбалось. Но, немного потолкавшись и подбодрив себя принесённой медовухой, мужики, лениво перебрёхиваясь, потянулись за идущим с факелом Сычкарём. Они прошли пятьдесят шагов, сто, но к огромному удивлению Сычкаря, ни мёртвого, ни живого оборотня всё не было. Были только идущие к болоту огромные волчьи следы с разбрызганной вокруг кровью. Наконец, следы подошли к топи и исчезли.

— Оборотень, упырь… — только и сумел выдавить Сычкарь и стал креститься так истово, будто бы хотел накреститься на всю оставшуюся жизнь. Глядя на него, и остальные мужики стали осенять себя крёстным знамением. Идти искать оборотня в топях не решился никто и, отложив поиски до утра, дрожащие от страха и утреннего холода мужики побрели в направлении деревни.

Голоса, странные потусторонние облики буквально заполонили сознание Вольдемара Кирилловича. Даже водка, выпиваемая в изрядных количествах, не могла заглушить терзавший его страх. Он не мог ни спать, ни есть. Прислуга боялась зайти в его комнату, так как он постоянно держал в руке револьвер, из которого время от времени стрелял в закрытое ставнями окно. Страх ожидания близкой смерти вытеснил все остальные страхи. Даже цыганка с её мерзкой личиной казалась не такой уж страшной в сравнении с ужасом грядущей смерти.

— Всё! — опустившись на разобранную кровать, простонал граф, едва сдерживая подступающие к горлу слёзы. — Я не могу больше в страхе ждать, когда придёт старуха с косой и унесёт мою жизнь! Раз это неизбежно, раз я всё равно умру, пусть это свершится сегодня! Ожидание смерти хуже самой смерти!

Он встал, вышел на середину комнаты и, подняв пистолет к виску, нажал на курок…

Тыкая впереди себя сучковатой ослежиной, Сычкарь медленно брёл вперёд, утопая по колено в холодной и булькающей тине. Время от времени он зябко подёргивал плечами и то и дело зыркал по сторонам. Путь раненного оборотня указывала осока с темными пятнами спёкшейся крови. Изредка из- под его ног с громким урчанием вырывался клуб дурно пахнущего болотного газа. Тогда Сычкарь вздрагивал и оглядывался на бредущего позади Фёдора, как будто бы боясь, что тот убежит и оставит его одного. Фёдор же, в свою очередь, с интересом наблюдал за поведением следопыта и изредка, сам того не замечая, крестился, убирая правую руку с курка фузеи. Неожиданно Сычкарь встал. Федор, едва не ткнув ему в спину стволом, замер, и, затаив дыхание, прислушался, ожидая очередного бормотания, идущего из глубины болота. Ни- чего не было. Стояла звенящая тишина. Даже комары, обычно стаями вьющиеся вокруг живых существ, куда- то исчезли. Краем глаза он заметил надвигающуюся из- за спины тень. Вздрогнув, он резко, так, что даже захрустели позвонки, развернулся и вскинул фузею, готовый в любое мгновенье нажать курок. Но за спиной ничего не было. Лишь тень от закрывающего солнце облака коснулась его ног и, укрыв мужиков с головой в своём прохладном мареве, понеслась дальше.