Возвращение.Хмара-2

Вот такие, казалось бы, странные рассуждения. Но ведь, с другой стороны, права она. Зло на земле из-за жадности людской творится и никакая тьма сама по себе в мир не выползает. Кто-то её призвать должен.

Генерал — воевода Пётр Силантьевич Горлопанов вопреки ожиданиям не развалил, а даже приумножил Всеволодом заложенное. Жаль только, был он угрюм и в словах резок, да в чинопочитаниях чересчур учён. Не протестовал, не обжаловал указы царские, а принимал строго к исполнению. Справедливости ради отметить надо, что из всех сил стремился он приуменьшить королевские глупости, но много ли можно из приказа дуболомного исправить?

— Навязали они мне всё ж этого Грачика, всё одно навязали! — недовольно бурчал Феоктист Степанович, входя в штабную палатку и поглядывая на сидящего за столом генерал-воеводу. — Ни рубить, ни командовать путём не умеет, а в сотню отборную захотелось! А то как же! Сын вельможеский ить, раскудрит его через коромысло! От папанькиной руки да от соски оторванный ишь до подвигов охочий вдруг стал! Ну, ну… будут тебе подвиги. Папанька твой, поди, на другое рассчитывает. Думает, сынок в обозах пообтирается да с медалями домой вернётся, а он ишь чего удумал, в сотню отборную… И поди не допусти! Вмиг папаньке своему грамотку отошлёт, что, мол, притесняют, выслуги военной возыметь не дают! Ну что мне теперь делать? А коли погибнет по глупости? Оно же если в сотню особую напросится, в обозе уже не оставишь… Десятничек тоже мне выискался…

— А ты, Феоктист Степанович, по — другому поступи. Пущай просится, пущай рейдами тайными бахвалится! Только ты так сделай, чтобы и в поиск ему ходить доводилось, и с врагом видеться не получалось. Есть же здесь места такие, что по всем признакам от орков и нечисти свободные. Вот туда одну сотенку и направить следует.

— И то ладно, — подобрев лицом, согласился тысячник. — Пущай позабавится! Дельно ты присоветовал. Я и впрямь его сотенку в места такие отряжать стану, где ни то, что ворога, но и зверя лесного не сыщешь! Только сотенки для этого многовато будет, да и нет у меня стольких для праздности. Полусотней всё ограничится. А местечко есть у меня болотистое, издревле на проход гибельное, там никто не живёт, не селится. Давно туда отрядить кого-нибудь собирался, да всё находил дела более спешные. Пускай там наперво полазает, может, комарьё да пиявки своё дело сделают, отшибут у него охоточку по тылам вражьм славу выискивать.

— А кого ж ты отправишь полусотенным? Следопытов которых им выделишь? — в голосе воеводы появилась озабоченность. Болота, о которых сказывал воевода, были весьма обширными, и пройти их было делом нешуточным. Тут требовались хорошие провожатые.

— Думаю, всё ж полусотенным пусть Мирон Милославович пойдёт, а за следопытов не бойся, плохих у нас не водится. Кто плох был, так ещё на первом отборе отсеялись. А теперь у нас каждый следопыт, почитай, весь халифат пройдёт — не заблудится. Так что о топях болотных беспокоиться нечего, выведут. Завтра же разведчиков особенных и отправлю, я ведь всё одно отряд туда посылать собирался. Не люблю я, Пётр Силантьевич, если с фланга есть места неизученные, — Феоктист Степанович вытащил из-за голенища карту и, расстелив на столе, ткнул в неё пальцем. Сюда пойдут. За семь дней всё истопчут. Доложат, и у меня на душе успокоится.

— Значит, сюда, — генерал-воевода задумчиво пожевал попавшую в рот бороду. — Всё верно. Южный-то край ты, почитай, уже весь рассмотрел ещё при благословенной памяти Всеволоде Эладовиче. На юг Родович со своим десятком хаживал, кроме обороток никакого движения, зверьё лесное лишь топчется. Стало быть, значит, теперь за северо-восток примемся? Тоже дело. Ты, кстати, Феоктист Степанович, сейчас к себе пойдёшь? Так что прежде кликни сотника, задачку ему поставь, пусть от него полусотня к выходу готовится.

— Будь сделано! — ответил Феоктист Степанович, и только выйдя из командирского шатра, вдруг почувствовал в своей душе некую, пока ещё невнятную, но болезненно зудящую тревогу. Места, куда следовало отправиться Мирону Милославовичу, и впрямь были самыми пустынными и тихими во всём орочьем халифате. И вот теперь, отправляя туда разведчиков, полковник невольно задумался: "А уж не слишком ли они тихие, места — то? Словно вымершие? С чего бы это?"

На эту базу орковскую мы вышли случайно. Ну, не то чтоб уж совсем случайно, но уж нарочно к ней мы точно не шли, только показалось мне, будто говорок чей-то послышался. Не росский, не звериный, не птичий, да и ручеёк так не журчит. Будто кто-то зло отрывисто сплёвывает и буквы глотает… А если уж совсем честно, то проворонил я её. Только тогда и опомнился, когда петушиный крик в голове раздался. Едва успел остановиться да спутников своих на землю положить. Значит, это уже второй раз было, когда опаска Ягусина меня предостерегла. Одним словом, как шёл я, так и на землю повалился. Лежу, смотрю — никого. Опять смотрю, слушаю — тишина. Чёрт, неужто обознался? Послышалось?! Да нет, не верится, чтобы уж так ошибиться. Лежу, время идёт. Спутники мои тоже лежат, не шелохнутся, а чувствую — волнуются. Ещё бы не волноваться, и я бы на их месте волновался. А то, как же, уложил "вперёд смотрящий" на землю во владениях вражеских и ничего не объяснил. Теперь лежи и жди, с какой стороны тебе стрела в тело воткнётся. Уж лучше грудью на пулемёты, чем вот так лежать в неизвестности. Наконец-то я их, то есть орков, заметил. Сидели они, чуть впереди под кустами орешника, ветками с нашей стороны закрытые. Вот потому-то мне их и не видно было. И нам ещё повезло, что эти двое меж собой в какую-то игру свою тихую резались, вместо того, чтобы окрестности обозревать. Я ещё полежал несколько минут, присматривая, нет ли кого поблизости и, показав на них отцу Клементию, вперёд пополз. Эти разделяющие нас полсотни метров у меня час отняли. Ну, уж и подобрался я, как учили, ни одна ветка не хрустнула! Короче, дальше не интересно было. А уже через пяток минут ко мне и спутники мои по-пластунски добрались. С места вражеских наблюдателей картинка поинтереснее виделась. За кустом орешника полянка небольшая открылась, а там с полдесятка орков вокруг косульей тушки рассевшись, сырое мясо жрали. Время от времени кто-нибудь из них вставал и к яме, что чуть в стороне от них была вырыта, подходил, в ту яму заглядывал. Что они там углядели, непонятно, но и мне интересно стало. Вокруг орков вроде бы больше видно не было, и я, кивнув своим приятелям, вниз кинулся. В общем, орков мы этих порубили и сразу же в яму заглянули и увидели там мужика — похоже, пленника.

Он сидел задницей на земле и рвал бороду. Это было странно. Борода у него и без того была жидковата.

— Мужик, ты что делаешь? — без обиняков спросил я, глядя на его садистское занятие.

— А тебе какое дело? — сердито отозвался он, даже не посмотрев в мою сторону. — Снова изгаляться пришёл, чернокнижник проклятый?!

Мне стало почти весело, кажется, меня приняли за кого-то другого.

— Это я — то проклятый? — меня стал разбирать смех. — Ну, мужик, ты нарываешься…

После этих слов сидевший в яме, кажется, сообразил, что наверху происходит что-то не то. Он оставил своё творческое занятие и, слегка наклонив голову, покосился вверх левым глазом. Кажется, долгое пребывание в темноте немилосердно отразилось на его зрении. Во всяком случае, разглядывал он меня долго.

— И кито ты такой будешь? — наконец спросил, и его руки снова потянулись к всклокоченной бородёнке.

— Да как сказать? Имя назвать — так оно тебе, почитай, ничего не скажет, а фамилию? Фамилия моя слишком известная, чтобы вот так каждому встречному — поперечному выбалтывать.

— Не томи, — не выдержав моих разглагольствований, взмолился сидевший в яме пленник. — Ответствуй, человек ли? Росс ли праведный?

Что ж, измываться над несчастным дальше охоты не было. Я присел на корточки, и чтобы наверняка быть понятым, дважды произнёс одно и то же.

— Да росс я, росс, а ты кто такой будешь?