Затмение

— Чай готов, — объявил Квирк мрачным, странно безжизненным голосом, будто фарсовый злодей.

Я не понимал, что он говорит, будто слова стояли не на своих местах, и сначала я решил, что он пьян, или это какая-то чудовищно глупая шутка. Силясь сообразить, о чем он, я пережил такую же панику, которая бывает за границей, когда повторяешь вопрос горничной или продавцу на трех языках, а те в ответ лишь опускают глаза или недоуменно пожимают плечами. Потом из кухни долетели обыденные звуки расставляемой посуды и выдвигаемых стульев. Я заглянул туда и увидел женщину, которая показалась знакомой, хотя я, кажется, никогда ее раньше не встречал. Пожилая седовласая дама, на носу покосившиеся очки в розовой оправе. На ней был мамин передник, тот самый, который надевала Лидия. Дама распоряжалась здесь, как дома, и на мгновение я решил, что это еще один тайный жилец, которого я не замечал до сих пор. Увидав меня, она закивала, тепло улыбнулась и вытерла руки о свой — то есть мамин — передник. Я посмотрел на Квирка, но тот лишь завел глаза и склонил голову к плечу.

— Чай, — произнес он подчеркнуто, как будто это слово все объясняет. — Вы наверняка есть хотите, хотя сами того не замечаете.

Его невыразительный самодовольный голос начал вдруг сильно раздражать меня.

Вести для нас принес Квирк. Роль вестника всегда играют Квирки. Кто-то позвонил ему в кабинет, объяснил он и сам растерялся от столь громкого слова — кабинет.Он не знает, кто звонил, забыл спросить, — и принял виноватый вид, как будто такие детали сейчас важны. Ему показалось, что женщина, но даже в этом он не уверен. Иностранный акцент, плохая связь. Я так и не узнал, кто нам звонил. У трагедии всегда есть анонимные глашатаи, в мантиях и сандалиях они выскакивают из-за кулис и падают на одно колено перед троном владыки, склонив голову и опираясь на кадуцей. Или не кадуцей? Слова, слова… Неважно, у меня сейчас нет сил заглянуть в словарь, и, если подумать, вполне сойдет и кадуцей.

Я почти иссяк.

Странная пожилая дама выступила вперед, все так же улыбаясь, так же сочувственно кивая, словно добрая бабушка из пряничного домика в дремучем лесу. Назовем ее… как же назвать ее… — впрочем, какая разница, пусть будет мисс Кеттл. [5]Думаю, она и в самом деле «мисс», я чувствую в ней старую деву, хотя обосновать не могу. Я обнаружил, почему очки у нее сидят криво — с одной стороны нет дужки. Она взяла меня за руку; ладонь у нее теплая и сухая, кожа гладкая, как у белоручки, мягкая подушечка плоти, самая настоящая из всего, к чему я прикасался с тех пор, как услышал крик Лили и вышел из комнаты.

— Мне очень жаль, — сказала она, и я машинально отозвался, вежливо и чуть ли не беззаботно:

— Что вы, все в порядке.

Она приготовила типичный ужин из моего детства. Салат-латук с помидорами и патиссонами, нарезанные яйца вкрутую, черный и белый пресный хлеб, два больших чайника, у каждого из носика вьется дымок, и прессованная ветчина — не думал, что такую до сих пор производят, — бледные, крапчатые, недобро поблескивающие квадратные ломтики. Мы неловко постояли вокруг стола, созерцая пищу, словно группа разношерстных гостей на званом обеде (Интересно, о чем эта актриска сможет поговорить с епископом?),затем Квирк галантно отодвинул стул для Лидии, она присела, а за ней и все мы, нервно откашливаясь и шаркая подошвами, а мисс Кеттл принялась разливать чай по чашкам.

Это была первая из череды невеселых трапез, которые нам с Лидией пришлось пережить за последующие дни. Я обнаружил, что перед лицом чьей-то тяжелой утраты к людям возвращается примитивная доброта, которая проявляется в форме подношения еды. Нам приносили полные тарелки сандвичей, термосы с куриным бульоном, яблочные пироги и пузатые горшки с тушеным мясом, заботливо завернутые в кухонные полотенца, которые Лидия стирала, гладила, аккуратно складывала и возвращала владельцам в их выскобленных горшках, каждый из них я перед этим опрокинул в мусорный бак. Мы казались себе жрецами, что проводят обряды в святилище, принимают жертвоприношения верующих, каждое сопровождается печальным кивком и улыбкой, похлопыванием по руке или по плечу, неловкими словами сочувствия. В те первые дни я совсем, ни разу, не плакал — я уже выплакался много месяцев назад, в светящейся людной темноте вечернего кинозала, — но если не выдержу, то как раз в тот момент, когда в руку мне заботливо вложат блюдо с пирогом или кастрюлю супа. И все это слишком поздно, шепот заклинаний, обещанные молитвы, погребальное запеченное мясо, ибо дева уже принесена в жертву.

Горе убивает вкус. Не просто притупляет, мешает воспринимать оттенки, смаковать хороший кусок стейка или чувствовать остроту соуса, а полностью уничтожает сам вкус — мяса, овощей, вина, амброзии, птичьего молока, так что кусок на вилке кажется обрывком картона, крепкий напиток в бокале — мертвой водой. Я садился и механически ел, размеренно жевал и глотал; пища поступала в рот, челюсти начинали двигаться восьмеркой, продукт направлялся в желудок, и, если бы он тут же вышел с другого конца, меня такое бы не удивило и не смутило. Здравомыслящая мисс Кеттл поддерживала разговор, или скорее монолог, что не слишком развлекало, но и не отвращало. Она, очевидно, наша соседка или родственница Квирка, к которой он воззвал о помощи, когда пробил час испытаний, хотя, по-моему, он ей совсем не нравится, ведь каждый раз, когда Квирк попадается ей на глаза, она неодобрительно поджимает и кривит губы. Мисс Кеттл — наследница и современный образец профессиональной плакальщицы, которых в старину нанимали в наших краях родственники, чтобы они проводили ритуал скорби, надлежащим образом причитая и вскрикивая. В своих беседах мисс Кеттл касается вопросов смерти с умением и тактом, достойными владельца похоронного бюро. Единственная фальшивая нотка в ее образе — очки с одной дужкой, что придает ей сходство с диккенсовскими чудаками. Она несколько раз упомянула о том, что у нее умерла сестра, хотя, как и когда это случилось, я прослушал; она говорила о покойной и ее уходе так, словно моя осведомленность подразумевалась. Подобная беседа — если это можно назвать беседой — при других обстоятельствах могла бы стать причиной большого недоразумения, но сейчас от меня не требовалось соблюдения правил хорошего тона; я чувствовал себя большим безобидным зверем, которого подобрали раненным в лесу и привели сюда, чтобы ухаживать за ним и втайне изучать. Лидия сидела напротив, так же, как я, механически жевала, молча глядя в тарелку. Квирк восседал во главе стола и выглядел настоящим хозяином, спокойным и заботливым, не оставляющим без внимания ни единой мелочи. Есть люди, которые ладят со смертью, просто расцветают под ее ледяным дыханием, и я, к своему удивлению и смутному неудовольствию, видел, что Квирк именно таков. Стоило встретиться с ним взглядом, а я очень старался такого не допускать, и он слегка улыбался мне с коротким ободряющим кивком, близким родственником того, что подарила мне мисс Кеттл, когда мы впервые увиделись, и в моем измученном мозгу мелькнула мысль: возможно, все это — сочувствие, отвлекающие разговоры, плотный ужин с чаем, — все это на самом деле их профессиональные услуги, и вскоре наступит неприятный момент: покашливание, неловкое пожатие плечами, вручение счета и расплата по нему. Я представил себе Квирка, как он осторожно протягивает мне документ (наверняка в конверте, перевязанном черной шелковой лентой), жестом, противоположным тому, как прячут карту в руке; его благодарную гримасу, с которой он примет небрежно протянутый мною мешочек с позвякивающими гинеями. Да, в Квирке определенно есть нечто викторианское: развязное нахальство слуги, который прислуживал хозяйской семье так долго, что вообразил, будто имеет право считать себя ее членом.

А вот Лили сбивает меня с толку. После первой истерики в холле девочка угрюмо замкнулась в себе. Она сидит рядом со мной, уткнувшись в тарелку, свисающие пряди волос закрывают лицо. Мне отлично известно, как смерть досаждает молодым, словно мрачный пришелец, что явился окончательно испортить и без того скучную вечеринку, но даже через свое горе я чувствовал, что жар ее молчаливой ярости направлен только на меня. Но чем я мог ее обидеть? Как правило, я не понимаю обычных людей, о чем наверняка не раз уже сообщал, но молодежь для меня сейчас, как и всегда, непостижимая тайна. Позже, в холле, когда мы с Лидией, отупевшие от скорби, собрались уезжать и шли к выходу, эта девочка откуда-то выскочила, бросилась ко мне и на мгновение прижалась мокрым лицом, неловко, отчаянно обхватив меня руками, и снова унеслась, сверкая голыми, грязными пятками. Наверное, она и правда хотела сделать меня своим папой.

5

Kettle (англ.) — чайник.