Уход Мистлера

Ну, вот и все. В маленьком холодильнике был томатный сок. Он добавил в джин несколько красных капель. На некоторые вещи еще вполне можно полагаться. Если такой человек, как он, привыкший к удовольствиям, вдруг умирает тяжкой и безобразной смертью, разве есть основания утверждать, что жизнь его сложилась несчастливо? На секунду Мистлеру показалось, что он склонен думать иначе. Дождаться ночи, чтобы узнать, как прекрасен был день, нет, тут явно кроется какой-то хитрый подвох. Ведь ты воспринимаешь день час за часом, а жизнь — день за днем. Так почему тогда финальный отрывок не в счет?

Он закурил сигару, бегло отметив, что раскурилась она прекрасно и что его не затошнило при первой же затяжке. Затем уселся на диван читать факсы. Первый был от Клары, она надиктовала его секретарше. Она пыталась дозвониться ему уже после того, как он повесил трубку, но ей отвечали, что он просил его не беспокоить. Слава Богу, что догадался предупредить консьержа отвечать именно так, перед тем как выйти из отеля во второй раз! Иначе бы она дозванивалась ему всю ночь напролет. И уж точно висела бы сейчас на телефоне. А звонила она, чтобы напомнить, что он должен купить и привезти двенадцать новых пиал для шербета взамен набора, где одна разбилась. Почему бы нет? Да он и бокалы для шампанского тоже купит. Никогда не повредит иметь в доме лишнюю дюжину.

Второй факс был от Вуриса. Акции «Омниума» еще немного упали в цене. Аналитик инвестиционного банка, консультирующий «Омниум», обеспокоен этой тенденцией. И предсказывает очередное падение, как только о сделке будет объявлено официально. А потому Джок Бернс позвонил ему, Вурису, оторвав от обеда и гостей, и попросил отложить сделку хотя бы на несколько недель, чтобы дать возможность цене как-то устояться. Что он должен ответить на это?

Мистлер почувствовал, что лицо у него наливается кровью, и потянулся к телефону. Вурис должен был с ходу отвергнуть это оскорбительное предложение. А раз он этого не сделал, придется Мистлеру ответить самому. Сейчас в Нью-Йорке начало седьмого утра. Что ж, Джоку только на пользу, если его разбудит столь ранний звонок. Очень взбадривает. Но пока он набирал номер, гнев его немного утих. Почему бы не позвонить в более удобный час самому бедолаге Вурису и попросить его передать Джоку, что, если он, Джок, и его советчики настроены таким образом, ему, Мистлеру, тоже может понадобиться время пересмотреть условия сделки. И, возможно, теперь они покажутся ему менее привлекательными.

Тогда в «Омниуме» скорее всего начнется паника, последуют извинения, и все вернется на круги своя. В противном случае сомнения, до сих пор терзающие его, могут взять верх, и он сам откажется от сделки. Впрочем, все это просто бред. Агентство обречено на продажу, хотя, возможно, и за меньшую сумму, чем он рассчитывал.

Он взглянул на часы. Ленч в доме приятельницы Барни — черт, ее имя напрочь вылетело из головы — начнется никак не раньше двух. И если он не будет слишком долго нежиться в ванне, то лишь немного опоздает.

X

На речном трамвайчике, курсирующем от набережной Дзаттере до Джудекки, он заметил девушку с рыжими волосами и небритого мужчину — они обнимались. Мужчина прижал ее к металлической перегородке рядом со входом в пассажирскую каюту и целовал со всей страстью, так глубоко засунув язык в рот, что тот, должно быть, доставал до гланд. С того места, где находился Мистлер, все было отлично видно. Сам он тоже привалился спиной к перегородке у капитанского мостика. И поскольку не потрудился приобрести билет, избегал глядеть в ту сторону, где находился marinaio. Расстояние до следующей остановки совсем небольшое, вряд ли marinaio полезет сейчас за своей кондукторской сумкой в кабину за мостиком. Так что пока Мистлер вроде бы в безопасности.

Это игра, ничем не лучше и не хуже других. Мистлеру всегда нравилось играть в игры без правил. Вот он сдвигается чуть вбок, чтобы лучше разглядеть лица той парочки. И вдруг со всей ясностью понимает, что траханье — это сила, движущая миром. А к чему тогда на свете существуют эти задранные чуть ли не до причинного места юбки, открывающие бедра, которые так и взывают о ласке, босоножки на платформе и неустойчивых «пьяных» каблучках — все это напоминает изображения венецианских шлюх — голая полоска живота с темной ямкой пупка, вульгарный макияж, мочки ушей, проколотые для многочисленных серег, наводящие на неприличные сравнения? А он уже покидает этот мир. И все равно, нагло уставившись на эту девчонку, тихонько насвистывает какую-то песенку, не так мелодично и точно, как Лина, но для bella figlia del'amore [55]вполне сойдет.

Мужчина со щетиной на щеках и маленьким колечком в ноздре слишком поглощен своим занятием, мнет и терзает круглый задик девушки, а потому не замечает взгляда Мистлера. А вот девушка все прекрасно видит. И украдкой подмигивает Мистлеру. Если б он, Мистлер, знал адрес борделя, где подвизается эта шлюшка, он бы прямиком устремился туда, вместо того чтобы идти на ленч к Барни. Как же все это странно. Ведь он почти без всяких усилий мог бы удержать при себе Лину вплоть до возвращения в Нью-Йорк, к Кларе.

Этот чертов Барни ничего толком не может объяснить. Или же Мистлер просто забыл, сколько домов надо отсчитать от церкви. Так, готические окна. Пятый или шестой дом. Вроде бы похоже, но на табличках рядом со звонками итальянские имена. И они ничего не говорят Мистлеру, за исключением разве что одного, неопределенного происхождения. То имя какой-то оперной дивы, которое, как припоминает Мистлер, гремело лет сто назад, если не больше. Нет, вряд ли то имя подружки Барни. Дом со стеклянной дверью. Через нее виден поразительной красоты дворик. Браво, Барни! Медная табличка сообщает Мистлеру, что здесь находится вход в архивы, о которых его друг, естественно, забыл упомянуть. А на соседней двери, вдобавок к «Фабри-Винчи» и «Винчи-Фабри» и рядом с кнопкой звонка, он видит тайную подсказку: Piano nobile. Должно быть, здесь.

Он жмет на кнопку — поднимается трезвон, способный разбудить мертвеца. Нет ответа. Снова жмет. И снова нет ответа, но щелкает замок, и дверь приоткрывается. Piano nobile, значит, одним пролетом выше. Ну, конечно же! На лестничной площадке стоит, скалясь в улыбке, Барни. Надо сказать, выглядит он просто чудовищно — или вовсе не спал, или спал на полу прямо в одежде. И хотя сам Мистлер уже практически и давно утратил привычку наставлять своих приятелей на путь истинный, его так и подмывает сказать Барни, что, невзирая ни на какие обстоятельства, человек чувствует себя куда как лучше, если с утра почистит зубы, побреется и наденет что-нибудь чистое. Что угодно, пусть даже футболку с надписью «Моя!». Кстати, почему у него, Мистлера, никогда не было такой футболки?

Черт побери, Томас! Прямо глазам не верю!

Надеюсь, ты и твоя хозяйка все же меня ждали. Если забыл, не бери в голову. Таверна за углом, могу поесть и там. Могу и вас пригласить туда же.

Ладно, не дури. Банни вся в нетерпении, ужасно хочет тебя видеть. Просто я подумал, ты сегодня и до вечера из постели не выберешься. Ведь ты тот парень, который вроде бы собрался помирать? Или забыл? И позвольте представиться — эта падаль, что ты перед собой видишь, это все-таки я! Эй, Банни, он уже здесь! Томас! Такой большой, как всегда, такой настоящий!..

И он провел Мистлера через вестибюль в салон с видом на канал. Свет какой-то бесцветный и безжалостный, наверное, потому, что эта часть берега находится сейчас в тени. Мистлеру хорошо знаком этот вид, но он никогда не смотрел на канал со столь высокой точки. Вдали, по другую сторону от острова, стоит на причале греческий лайнер. Рядом с ним притулилось еще какое-то судно — нечто вроде морского парома.

Огромная комната обставлена просто: стулья с высокими прямыми спинками и старой плюшевой обивкой на сиденьях, провалившийся диван, кофейный столик, на котором валяется последний номер «Геральд трибюн» за прошлую неделю, и пара кожаных кресел. На полу — рваный и затоптанный древний ковер. На стене с обоями в пурпурно-желтую полоску беспорядочно развешаны портреты мужчин в красных шляпах с полями, свисающими ниже ушей. Сразу видно, что это дожи. Висит также пара живописных полотен, изображающих откормленных богинь, роящихся веселыми группками. Возможно, то всего лишь второсортные копии девятнадцатого века, еще не попавшие в лапы жуликоватым торговцам, что шустрят по ту сторону от площади Святого Марка. И тут же — огромное абстрактное полотно в фиолетовых тонах, похоже на Ива Клейна, но, может, и не он. По мнению Мистлера, аутентичность в подобных случаях своего рода плюс. К чему тратить деньги на такую ерунду, когда любой профан при помощи банки краски и кисти может добиться того же эффекта? Ага, а вон там, перед окном, и стол, накрытый на четыре прибора.

55

Красивая дочь любви (ит.).