Люблинский штукарь

Так он стоял с подогнувшимися коленками, потрясенный безмерностью своего падения и — более того — своей слепотой. Он годами думал и думал, но не додумался до сути. Он, который выводил на чистую воду других, не видел, — закрывал на это глаза! — как сам утопал в трясине. Он оказался на волосок от бездны… И вот силы, снисходительные к человеку, повели дело так, чтобы с молитвенником в руке он стоял сейчас в талесе и тфилн среди набожных евреев.

Яша сказал «Слушай, Израиль» и прикрыл рукой глаза. Вникая в каждое слово, произнес Восемнадцать Славословий. К нему вернулись забытое детское благочестие, вера, которой не нужны доказательства, страх перед Господом, стыд за собственные грехи. Что нашел он в мирских книгах? Что мир возник сам по себе. Что Солнце, Луна, Земля, животные и человек образовались из какой-то туманности. Но откуда взялась туманность? И как получился из туманности человек с легкими, сердцем, желудком, мозгом? Ученые высмеивали верующих, все приписывающих Богу, но сами приписывали всякую премудрость и могущество слепой природе, каковая сама не осознает собственного бытия… Яша чувствовал, как тфилн источают свет его голове, отворяют закрытые тайники, озаряют мрак, разузливают узлы и распутывают путаницу. Все молитвы утверждали одно: Господь есть сущий, который видит, слышит, милосерд к смертному, умеряет свой гнев, прощает грехи, хочет, чтобы человек покаялся, наказывает злые деяния, а добрые награждает на этом свете и — что гораздо важнее — на том… Да, иные миры существовали — Яша всегда это чувствовал. Почти видел их собственными глазами…

— Я должен стать евреем! — сказал он себе. — Таким, как эти!..

Глава 7

Когда Яша наконец вышел, Гнойная была полна солнца, фур, лошадей, подгородных купцов, посредников, торговцев и торговок вразнос разным товаром. Одни кричали: «Копченая селедка!» — другие: «Горячие бублики!», «Вареные яйца!», «Горошек с бобами!», «Пирожки с картошкой!» В подворотни въезжали возы с дровами и мукой, телеги с ящиками, бочками, накрытой рогожами поклажей, плахтами, мешками. В лавках торговали растительным маслом, уксусом, зеленым мылом, колесной мазью. Яша стоял у ворот и глядел. Евреи, только что истово молившиеся и возглашавшие: «Да будет вовеки благословенно великое Имя Его, аминь», сейчас разошлись по своим лавкам, фабричкам, мастерским. Одни были хозяевами, другие — слугами, одни — мастерами, другие — подмастерьями. Яше почему-то показалось, что улица и синагога взаимно исключают друг друга. Если в одной обретается истина, в другой должна присутствовать ложь… Он знал, что это нашептывает искуситель, но благодать, снизошедшая на него, когда в талесе и тфилн он стоял в доме молитвы, понемногу улетучивалась. Яша решил сегодня поститься, как в Йом Кипур (или вместо Йом Кипура), но тут же почувствовал такой голод, что не съесть хоть что-нибудь было нельзя. Нога болела. В голове стучало. Снова вернулись его всегдашние претензии к еврейской жизни и традиции. «С чего ты так расклеился? — вопрошал его некто. — Откуда известно, что существует Бог, внемлющий твоим молитвам? На свете было и есть множество вероучений, и каждое всегда противоречило каждому. Да, ты не смог отомкнуть сейф Заруского и вдобавок повредил ногу, но что из этого следует? Только одно — что ты взвинчен, переутомлен, легкомыслен…» Когда Яша молился, он многое для себя решил и дал суровые зароки, однако в те несколько минут, пока он тут стоял, они сильно поумерились. Ну разве мог он стать таким, каким был его отец? Разве мог жить без сцены, возлюбленной, газет, книг, щегольской одежды и сделаться лавочником или ремесленником?.. Обеты, данные им в синагоге, представлялись ему сейчас чрезмерными, как сбивчивые слова, которые шепчут женщине в минуту страсти и которые уходят вместе с семенем… Он поднял глаза к бледному небу и подумал: «Если хочешь, Господи, чтоб я Тебе служил, объявись, сотвори чудо, дай слышать Твой голос, яви знак…»

К Яше приближался перекошенный человечек со свернутой на сторону головой, которая, казалось, вот-вот оторвется от шеи; с искривленной рукой, то ли выворачивавшейся из сустава, то ли протягивавшейся за подаянием. Казалось, все члены этого калеки имели целью только одно — быть как можно кривей, как можно отдельней один от другого. Даже борода была свернута на сторону и словно пыталась удрать с лица. Каждый палец изгибался в свою сторону, как бы намереваясь зацепить из воздуха некий невидимый плод на незримом дереве, зацепить себя не дававшийся. Одну ногу калека выбрасывал в бок, другую за ней подволакивал, извиваясь при этом и вертясь в каком-то нелепом танце. Кривой язык, просунувшись сквозь кривые зубы, торчал из кривого рта, причем изо рта этого криво стекала слюна. Яша достал серебряную монетку и попытался вложить ее в руку нищему, но странные телодвижения больного человека мешали этому. «Еще один штукарь!» — то ли подумал, то ли пробормотал Яша. Он ощутил страх, отвращение и желание сбежать. Ему хотелось поскорей отдать монету, но человечек, похоже, затеял с ним игру: он отступал, подступал, прикасался, словно собираясь передать свое злосчастье. Огненные точечки, как если бы они никуда не девались и только ждали повода возникнуть, снова запрыгали у Яши в глазах. Он бросил монетку к ногам нищего и хотел улизнуть, однако собственная его нога затряслась и задергалась, словно бы передразнивая калеку…

Яша заметил какую-то харчевню и вошел. Пол был посыпан опилками. Несмотря на ранний час, посетители уже ели бульон с лапшой, вареники, к и шку, [17]коржики, морковный цимес. От запахов у Яши засосало под ложечкой. «Не стоило бы такое есть с утра», — остерег он себя и оглянулся, готовый уйти, но дорогу ему преградила толстая еврейка.

— Не бегите, молодой человек, вас не укусят… Мясо у нас свежее, только что с убоя…

«Что может быть общего между Богом и убоем?» — подумал Яша. Женщина подвинула ему табурет, и он сел. Отдельных столов не было — был один длинный, за которым сидели еще и другие посетители. Женщина спросила:

— Булку и рюмку водки? Или рубленую печенку с белым хлебом? Бульон с лапшой? Бульон с гречкой?

— Все равно.

— Понятно! Не бойтесь, неположенным мы вас не накормим.

Она поставила бутылку сивухи, стаканчик и корзинку со сдобными булками. Яша взял бутылку, но рука у него дрогнула, и он пролил водку на скатерть. Соседи по столу, евреи из провинции в залатанных лапсердаках и расстегнутых выцветших рубахах, негодующе и насмешливо загалдели. Один был с черной росшей до глаз бородой, у другого борода была огненная и узкая, как петушиный хвост. Поодаль сидел человек в ермолке и талес-котне. Он очень был похож на меламеда, у которого Яша когда-то начинал изучать Писание. «Неужели это и правда он? — удивился Яша. — Нет, наверняка тот давно умер… Может быть, его сын…» Насколько Яше было хорошо в синагоге среди старозаветных евреев, настолько теперь было неуютно среди этих. «Говорится ли над водкой благословение?» — подумал Яша и на всякий случай пошевелил губами. Он отпил из стаканчика и ощутил терпкость и горечь. В глазах потемнело. В горле запершило. Он коснулся булки, но пальцы не слушались, и ему никак не удавалось отломить ни кусочка. «Что со мной? Заболеваю я, что ли?» Он словно стеснялся присутствующих и испытывал к ним неприязнь. Когда хозяйка принесла печенку и белый хлеб, Яша вспомнил, что полагается совершить омовение рук и сказать благословение, однако не понимал, где можно это сделать, и не увидел необходимой для этого утвари. Он было откусил хлеб, и тогда еврей в талес-котне спросил:

— А что будет с омовением?

— Он уже умытый, — подал голос человек с черной бородой.

Яша молчал, чувствуя, как его недавний душевный порыв обращается гневом, гордыней и стремлением обособиться. Он перестал глядеть на соседей, и те сразу заговорили о своем. Они всё смешивали в одно: торговлю, хасидизм, чудеса, совершаемые святыми людьми. «Столько чудес, и при этом столько болезней, горя, эпидемий!» — съязвил кто-то внутри Яши. Отгоняя мух, Яша хлебал бульон с гречкой. В ноге дергало. Он ел и чувствовал, как наполняется желудок. «Что же делать? — спрашивал он себя. — Идти к доктору? Но чем поможет доктор? У них одно средство — гипс. Йодом я могу намазаться и сам. А если не поможет? С такой ногой сальто на проволоке не крутят…» Чем больше Яша думал о своем положении, тем безысходнее оно ему представлялось. Денег у него нет, нога повреждена, возможностей заработать никаких. Что он скажет Эмилии? Наверно, она с ума сходит из-за того, что он вчера не появился. И что сказать Магде? Как объяснить, где он провел ночь? Чего вообще стоит человек, если все зависит от ноги, даже любовь?.. Самый бы раз покончить с собой…

17

К и шка — род недорогой колбасы набитой кашей, ливером, рубленым мясом и т. п.