Кисмет

Видимо, это была последняя партнерша Аренса для «сафари», но не та, которая была мне нужна.

— Мне не хватило времени.

— Не хватило времени? А на него хватило? — он презрительно показал на лежащего на полу Аренса.

— Оставьте меня в покое. Это не она. Это просто шлюха, которая не имеет никакого отношения к делу.

— Ладно. — Албанец отпустил женщину, вытащил носовой платок из кармана пиджака и вытер руки. — В общем… спасибо.

Он положил платок обратно в карман, кивнул мне, затем отвернулся и вышел. Я смотрел на пустой дверной проем и прислушивался к его шагам. Мимо проскользнула чья-то тень, а когда я поднялся и медленно поплелся в коридор, вдруг подумал: а если все-таки это была она?

— Что ты подразумевала, когда сказала, что твоя мать исчезла в последнее воскресенье? Может, это было в последнюю пятницу или субботу, или когда в последний раз светило солнце?

— Последний раз, когда светило солнце.

— О’кей. — Я старался говорить как можно спокойнее, но мои зрительные ощущения изменились. Сейчас я видел только конкретные вещи — телефонную трубку, аппарат, с которого звонил. Все поплыло перед глазами, стало серым, а потом вообще исчезло. — Я тебе перезвоню.

— Ты нашел мою мать?

— Еще нет. Есть сложности. Буду искать дальше. Ну, пока.

— Пока.

Телефонная трубка, аппарат, машина. Я бегом пересек улицу. Ключи, зажигание, переключатель скоростей. Было около восьми часов. Я влился в субботний поток машин. Светофор, машина впереди, тормоз, зеленый свет, педаль газа, поворотник, поворот. Когда Франкфурт был позади, я видел только серый асфальт, по которому мчался со все большей скоростью вдоль Таунуса. Потом начался лес. Огни фар, лесная дорога… та самая лесная дорога. Я свернул с основной дороги и остановился. Дерево, корни, твердая земля. В лесу было темно. Зажигалка, обрывки пластикового мешка, груда земли, голова… Я не медлил ни секунды и в следующий момент держал в руках парик. Длинные черные волосы обрамляли обезображенное недельным пребыванием в земле лицо. Машинально отстегнул бронежилет, под которым оказался бюстгальтер. Не знаю, как я добрался домой и что потом делал. Все было как в тумане. Смутно помню, что встретил в подъезде соседа — торговца овощами. Кажется, я еще сказал ему, что теперь он может спать спокойно, потому что мафии больше не существует. Лишь поздно вечером, придя в сознание и увидев у себя в руках бутылку, я понял, что должен поговорить с Лейлой. Больше нельзя тянуть и кормить ее обещаниями. Я взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Позвонил Слибульскому и попросил его подождать меня. Полчаса спустя мы сидели на кухне. Я рассказал Лейле, что ее мать после встречи с бизнесменом из Загреба на обратном пути во Франкфурт погибла в автомобильной катастрофе. Мне казалось, что, умолчав о деталях, я пощажу ее юные нервы. Уткнувшись мне в грудь, она долго осмысливала мой рассказ, потом захотела побыть одна и исчезла в спальне. Слибульский обещал позаботиться о ней и попытался уговорить меня остаться у него на ночь, но я предпочел вернуться домой. Он проводил меня до двери.

— Это была она?

— Думаю, да.

— Несчастный случай?

— Во всяком случае, не умышленное убийство.

ИЮЛЬ, 1998 г.

ГЛАВА 20

Спустя два месяца Ромарио открыл новую забегаловку под названием «Роммис Айриш Паб». Мы случайно встретились в метро после моего возвращения с Корсики, где я провел месячный отпуск.

— А почему ирландский паб? — спросил я.

— Потому что в этом районе еще не было ирландских пабов, а люди любят пабы. Пиво «Гиннес», виски, ирландская музыка — это же здорово!

На Ромарио был новый зеленый костюм с легким серебристым отливом, на котором сверкали огромные, обтянутые кожей пуговицы, на ногах — яркие кроссовки на толстенной подошве. На лбу развевались локоны «мечта серфингиста». Ромарио сиял так, будто начал новую жизнь.

— Ты знаешь, я получил страховку.

— И что у тебя есть из еды?

— В пабе? Ты когда-нибудь ел в пабе?

— Нет, я всего-то был в пабе два или три раза, да и то по обязанности. Пиво — как ослиная моча, но, чтобы выдержать ирландскую музыку, все равно придется его пить.

— Ну и шуточки у тебя! — Он засмеялся, похлопав меня по плечу. — А после получения немецкого гражданства у меня вообще не было проблем с лицензиями и арендой. Слушай, Кемаль, я тебе так благодарен, правда, я тебе очень обязан. Хетгес все сделал — быстро, по-дружески, без всяких проволочек. Мы с ним даже пару раз выпили. Он хотел прийти на открытие моего паба, но срочно переехал в Брауншвейг.

— Вот как?

Ромарио кивнул.

— Кажется, по семейным обстоятельствам. Жалко, правда? Вы бы тоже могли встретиться. Я, правда, так и не понял, что вас связывает, но, если хочешь, могу ему передать от тебя привет. Мы иногда перезваниваемся.

— Вы перезваниваетесь?

— Ну да, как бывшие односельчане, так сказать. Я ведь теперь гражданин Франкфурта — у меня и документ есть. А знаешь, он очень скучает по Франкфурту.

— Слушай, Ромарио, я чего-то не понимаю. Или меня слишком долго здесь не было, или у тебя не все в порядке с головой?

— Что-что? Извини, мне надо выходить. Можешь на меня рассчитывать. Слибульский тоже. Пришлю вам обоим письменные приглашения на открытие. Пока.

Он выскочил из вагона и помахал мне рукой.

Вечеринка у Ромарио была обставлена в его стиле. На пригласительной открытке, украшенной кленовым листком с улыбающейся физиономией, красовалась надпись: «„Роммис Айриш Паб" гарантирует встречу хороших людей и хорошее настроение», а рядом стояла приписка с восклицательным знаком, сообщающая, что эту карточку необходимо предъявить при входе. Неужто он вообразил, что к нему выстроится очередь, а привратник будет тщательно изучать приглашение, чтобы, не дай бог, не пропустить в это благородное заведение неугодный сброд, оставляя на улице рвущуюся в бар толпу, а наиболее достойных — богатых и знаменитых — препровождая в набитый до отказа зал? Вероятно, с получением немецкого паспорта у него немного поехала крыша или он так вошел во вкус, что решил установить в своем баре личный пограничный контроль. На самом деле, хорошо, если в течение вечера сюда заглянет хотя бы пара любопытных зевак. Не знаю, насколько эта лавочка походила на истинный ирландский паб, но могу сказать одно: она относилась к забегаловкам такого сорта, куда тебя может случайно занести, когда все остальные бары и рестораны давно закрыты, а душа горит и надо добавить еще. Правда, на следующее утро ты с трудом вспоминаешь, в какую дыру забрел вчера вечером. Едва ли на трезвую голову кто-нибудь придет в эту узкую кишку, обтянутую дешевыми светло-коричневыми обоями, с одним окном и грубым темно-коричневым паласом на полу. Освещение бара состояло из маленьких тусклых ламп с желтыми абажурчиками на столиках, которые создавали ощущение, будто ты находишься на поминках самоубийцы-неудачника. Вся картина дополнялась дурацкой музыкой, состоящей сплошь из «хоп-ла-ди-хоп-ла», слушая которую невольно задаешься вопросом, как эти звуки выносят сами ирландцы. А может, это была лишь экспортная ирландская экзотика, иллюстрирующая несгибаемость этого народа, лозунг которого: «Пусть нечего жрать, надо веселиться»?

Мы со Слибульским, устроившись в углу на диване, обтянутом зеленой искусственной кожей, пили виски и подсчитывали, сколько сможем выручить, если продадим БМВ, который все еще стоял в его гараже. На следующей неделе мы поместили объявление в газете о продаже автомобиля за восемьдесят тысяч марок.

В другом углу сидели Звонко и Лейла. Склонившись друг к другу, они о чем-то оживленно болтали. Казалось, остальная публика, состоявшая из гогочущих бразильских трансвеститов, постоянных клиентов бывшего «Саудаде», хлещущих «Гиннес» — кто выпьет больше, — и горстки гостей, которые явно жалели, что оказались здесь, для них просто не существовала. Лейла три раза в неделю работала у Слибульского продавщицей мороженого, там она и познакомилась со Звонко. По утрам она посещала языковые курсы, а после летних каникул собиралась поступить учиться в школу. Слибульский и Джина выделили ей комнату в своей квартире и практически ее удочерили. Сейчас мы виделись редко, разве что случайно вместе оказывались на вечеринках. Однажды мы со Слибульским совершили совместную прогулку, во время которой почти все время молчали, и, к взаимному облегчению, скоро расстались. Те времена, когда нам было хорошо вместе, кончились.