Кисмет

Ромарио принес кучу серых мусорных пакетов и рулончик скотча. Мы со Слибульским упаковали трупы в мешки молча, стараясь не поддаваться эмоциям. В помещении ресторана, как всегда, на полную катушку полыхали батареи, и пластиковые мешки постоянно скользили в потных руках.

Когда мы закончили, я вышел на улицу найти подходящую к ключу машину. Это был черный новенький БМВ с франкфуртскими номерами. Сел на водительское место, ощупал сиденье, осмотрел бардачок, заглянул за зеркало. Кроме пустых жестяных банок из-под тонизирующих напитков, леденцов со вкусом смородины, бумажных носовых платков и большой банки пудры, в машине ничего не было. Запомнив номер машины, я открыл багажник, потом вернулся в «Саудаде».

Ромарио и Слибульский в это время оттирали стены и пол от пятен крови. Ромарио бросил на меня быстрый взгляд, красноречиво говорящий, что ему безразлично, чью кровь он отскребает — рэкетиров или мою.

Я пошел на кухню поискать что-нибудь подходящее, в чем можно было бы незаметно вынести трупы к машине. В подсобном шкафу стоял огромный котел с двумя ручками диаметром около метра и такой же высоты. В такой кастрюле вполне можно было сварить целую свинью или пару центнеров овощей, чтобы накормить целую деревню.

— Зачем тебе понадобился котел? — набросился на меня Ромарио, когда я втащил кастрюлю в зал.

— Тащить ночью двухметровые мешки неизвестно с чем и грузить их в багажник машины?! А вот котел картошки…

— Ты сошел с ума! Где я еще найду такую кастрюлю?

— Получишь ее назад.

— Ты что, считаешь, что после всего этого я смогу варить в ней суп?

— А ты думаешь, что она пропитается этими двумя?

Глаза его расширились, и мне показалось, что он сейчас стеганет меня по ушам половой тряпкой.

— Вот именно! Для меня — да. Я себя лучше знаю! Как только возьму в руки эту кастрюлю, буду думать…

— Эй, вы, там! — Слибульский оторвался от помойного ведра, заговорив впервые после пальбы. — Что за базар из-за какой-то кастрюли?

Ромарио повернулся к нему, лицо его вытянулось. Он, видимо, хотел склонить Слибульского на свою сторону.

— В чем дело? Это котел для праздничных блюд! — объяснил он, уверенный, что этими магическими словами окончательно убедил Слибульского в неприкосновенности котла.

— Так. И для какого такого праздника ты собираешься хранить его неприкосновенность? Чтобы отпраздновать свои поминки? — спросил Слибульский.

— Или отметить свой арест, — предложил я, поставив котел между двух пластиковых мешков. Не обращая внимания на Ромарио, мы втиснули один из еще неостывших трупов в алюминиевый котел и утрамбовали его ногами.

— Ты заметил, что они были в гриме и пудре? — спросил Слибульский.

Я кивнул.

— Будто знали — заранее прорепетировали.

Убедившись, что улица пуста, мы потащили котел — весом килограммов восемьдесят — к машине. Подняв, мы опрокинули его в багажник, но содержимое словно прилипло к стенкам. Придерживая котел одной рукой и плечом, другой рукой мы тянули за пластиковый мешок. Мешок лопнул, и мне на руку вылилась какая-то жижа.

— Сейчас меня вырвет, — прокряхтел Слибульский.

Я слышал, как что-то хрустнуло. Слибульский, видимо, что-то сломал, и труп наконец подался и шмякнулся на дно багажника. Мы посмотрели на раскрасневшиеся потные лица друг друга и перевели дух. Я вытер руки о брюки. Немного успокоившись, я сказал напарнику:

— Жаль, что так вышло. Честно говоря, думал, что дело ограничится простой разборкой — немного осадим этих крутых и на этом покончим.

Слибульский вытер налипшую на майку лепеху.

— Надеюсь, наш любитель танго не повесит на нас всю эту хрень.

— Что?

— Ну да, теоретически он может пойти в полицию и заявить, что гангстеры ворвались в его заведение, устроили разборку со стрельбой, а он и понятия не имел, что ты заодно с мафией, хотя и водил с тобой шапочное знакомство.

— Слибульский! Ты что, забыл, я — частный детектив!

Слибульский задумался и издал нечто среднее между смешком и кашлем.

— Вспомни, часто с тобой в последнее время здоровались соседи? Ты турок, у тебя турецкое имя, родители твои — турки. С тех пор как ты стал сыщиком, ты уже успел сцепиться с каждым вторым легавым в городе. Думаешь, их остановит твоя дерьмовая табличка, если они хоть на секунду заподозрят в тебе главаря банды турецких террористов?

— У меня не только табличка, у меня и лицензия имеется.

Аргумент был, честно говоря, слабоват, и Слибульский даже не удосужился ответить на мое замечание. Вообще-то он открыл мне глаза на то, что до этого даже не приходило в голову.

Когда мы возвращались в ресторан, я все-таки сказал ему:

— Между прочим, он бразилец, а танго — это в Аргентине.

— Какая разница? Главное, что ты понял, кого я имел в виду.

И в этом Слибульский был совершенно прав.

Итак, наш любитель танго сидел на стуле, закинув ноги на стол и явно опрокинув в наше отсутствие бутылочку расслабляющего. У него были продолговатое сухое лицо с маленькими цепкими глазами, нос с горбинкой и острый подбородок, длинные черные как смоль, прилизанные назад волосы, которые при движении шевелились, словно росли из одного корня. Его крупная коренастая фигура выглядела еще массивнее благодаря майке и штанам, которые были ему впору, когда он играл в дворовый футбол в Рио. Кроме того, Ромарио имел твердое убеждение, что при любом росте можно носить обувь с каблуком высотой в пять сантиметров.

За истекшее время куда-то подевалась цепкость его глаз, которыми он тупо уставился на нас. Ему стоило больших трудов выговорить слово. Судя по всему, количество расслабляющего напитка исчислялось не рюмками, а бутылками. Что же он мог выпить такого, что за двадцать минут совершенно потерял способность к артикуляции? Возле него стоял пустой стакан. Я заглянул за стойку — там валялась пустая бутылка. Обычно по вечерам он от возбуждения ничего не ел, ограничиваясь только соками.

— Эй, Ромарио, перебрал малость?

Я положил руку ему на плечо. Ромарио посмотрел на меня долгим взглядом, в который хотел, по-видимому, вложить всю свою боль, но, кроме мутной остекленелости, этот взгляд ничего не выражал. Потом, подняв свою забинтованную руку, он подмигнул ей, словно хотел сказать: «Сколько же нам с тобой пришлось пережить». Снова взглянул на меня, на сей раз с немым упреком, и лицо его задергалось в нервном тике, а по щекам потекли слезы.

Он трясся и даже немного всхлипывал. Я потрепал его за плечо, пробормотав что-то вроде: «Все обойдется», и взглянул на Слибульского, ища у него поддержки. Но тот, занятый запихиванием в котел второго трупа, только пожал плечами. Тем временем всхлипы Ромарио перешли в плач, плач — в рыдание, а рыдание сменилось икотой. Слезы текли рекой, и я дал ему носовой платок, которым он вытер нос.

— Я… Ты знаешь… этот ресторан для меня… как любимая женщина. Только женщине дарят украшения и шмотки, а я покупал для него дрова, кафель, скатерти, чтобы он хорошо выглядел, понимаешь?

— Понимаю, — сказал я и, оглядев стены из пластика, пол из искусственного кафеля под мрамор и клетчатые скатерти из полиэстера, подумал, что же он тогда дарит своим бабам?

— Обещаю, ты скоро вернешься в свой ресторан. — В этот момент я почувствовал, что кто-то толкает меня в спину. Конечно, намного реалистичнее была другая перспектива для Ромарио: в ближайшее время закрыть «Саудаде» и снова начать продавать сосиски на гриле с баночным пивом.

— Извини, что так получилось, — сказал Ромарио. — Ты был прав, когда сказал — откуда нам было знать, что они сразу начнут стрелять. Я был в полном шоке. — Он снова взглянул на меня мокрыми от слез глазами. Я понимающе кивнул и посмотрел на часы — было уже больше часа ночи. — Если тебе удастся все уладить, Кемаль, я буду благодарен тебе по гроб жизни. — Он попытался улыбнуться. — А в моем ресторане тебе пожизненно обеспечена бесплатная еда.

Я выдавил из себя улыбку.