Страница 47 из 100
— Он вышел на пенсию из-за нервов. Не мог больше работать. Двадцать пять лет кондуктором, а теперь даже из квартиры не выходит. Вот что нас ждет в конце концов. Господи. Вот что в итоге.
— Да. Вот что в итоге.
Он кивнул с удвоенной силой, как будто в голове возникла идея, которая в корне изменит его жизнь.
— Я понимаю, о чем вы. Вот что получается. Столько лет на автобусе, тебя постоянно обзывают по-всякому, и всем только и знаешь, что подставляешь щеку. Дети могут заехать. Постарше могут вообще все разворотить. Ему однажды выбили зуб. Кого-то однажды стошнило ему прямо на ботинки. Господи.
Карим посмотрел на свои кроссовки. Чистые.
— Я сделаю чай.
Назнин пошла на кухню, он следом. Прислонился к шкафу. Шану, когда приходил на кухню, тоже так прислонялся, но смотрел в другую сторону и животом прижимался к столу.
— Он рано ушел на пенсию, теперь он сидит дома, обкусывает ногти и звонит по мобильному: «Смотри, не ввязывайся ни во что». Сам никогда ни во что не ввязывался. И всегда все взваливал на себя.
Назнин обошла его, чтобы взять молоко. От него пахнет чистотой. Хрустящий цитрусовый запах свежей одежды.
Он помотал головой:
— «Смотри не ввязывайся».
Чай готов. Но Карим не пошевелился. Они что, будут стоя его пить на кухне? Или пригласить его в гостиную? Прилично ли? Может, лучше посадить его с чаем, а самой продолжать шить? Да, пожалуй, так будет лучше всего.
— Считает себя Махатмой Ганди. Иисусом Христом. «Подставь щеку. Подставь щеку».
Она взяла чашки.
— А как же Мохаммед? Покойся душа его с миром, но он был воином.
— Да, — отозвалась Назнин.
Карим посмотрел на нее так, будто, чтобы лучше понять ее ответ, потребуется время. Потер шею.
Назнин продолжала стоять с чашками в руках, когда у него запищал телефон. Он раскрыл его:
— Напоминает мне о саляте [45].
— Что-что?
Назнин так удивилась, что перешла на бенгальский.
— В т-т-телефоне. Есть такая функция. Напоминает, что пора на молитву.
— Хотите совершить здесь намаз?
Назнин предложила, не задумываясь, так же как и в прошлый раз, когда инстинктивно перешла на английский.
Карим размял плечи:
— Да, хочу.
Он отправился в ванную совершить омовение перед молитвой. В гостиной на маленьком клочке пространства между диваном и дверью Назнин раскатала коврик для молитвы.
— Я помолюсь позже, — сказала она.
Ничего в этом страшного нет. И почему бы ему здесь не помолиться, а она попозже.
— Аллах акбар.
Карим сосредотачивался на молитве, подняв руки на уровень плеч.
Правой рукой накрыл левую на груди. Назнин пыталась справиться со словами молитвы, которая срывалась с губ. Молиться с мужчиной-неродственником, не разрешается. Помолится позже.
— Слава и хвала Тебе, о Господи: благословенно Имя Твое и несравненно величие Твое. Нет Бога, кроме Тебя. К Тебе иду в поисках убежища от сатаны, отверженного.
Сердце билось так громко, что она задрожала при мысли: вдруг Карим услышит. Закрыла глаза. И тут же увидела маму, которая проливала свои знаменитые слезы и стенала, прикрывая рот рукой.
— Он — Бог Единый, Господь превечный, — продолжал Карим без запинки.
И на молитве он не заикается, подумала Назнин. И тут же поспешила: не отстать бы от его слов.
— Не родил Он и не был рожден, и нет никого, равного Ему.
Карим поклонился, руки на коленях, выпрямился. Как хорошо он двигается. Еще раз и еще. Наклоняется он, а голова кружится у нее.
Назнин свернула коврик и положила его в шкаф. Коврик скоро понадобится самой, но все равно надо убрать его как положено. Позже, меняя после него простыни, вспоминала все, что было. Каждую секунду. Эту боль можно заглушить только одним способом — новой болью.
Он уложил жилеты сам и собрался уходить. Перебирал ремешок на рубашке и дотрагивался до мобильника. На выходе, поправляя сумку, сказал:
— Хочу вас с мужем кое-куда пригласить. На собрание. — И провел рукой по волосам. — Вас с мужем. Собрание проводится для всех мусульман. Мы хотим, чтобы пришли абсолютно все. И у нас нет женщин в возрасте.
И только после его ухода она поняла. Под женщиной в возрасте он имел в виду ее.
Глава одиннадцатая
Разумеется, никуда она не пойдет. И речи о том быть не может. Назнин и слова не сказала Шану о собрании, потому и речи быть не может, что она туда пойдет. Смысла затрагивать тему нет.
В день собрания работы было мало. Ночью Назнин закончила очередную партию одежды, то вставала на кухню за едой, то возвращалась обратно к машинке. Заглянула в спальню, забрала книгу у Шану с подушки. Вернулась, получше укрыла его покрывалом. И в третий раз заглянула и ушла, как только он пошевелился. Устала за сегодня: весь день не находит себе места. Холодильник набит упаковками с едой из магазина — готовить не надо. Постирала несколько пар носков в ванной и ушла.
Собрание проходило в маленьком здании на окраине района. Его строили без претензий на красоту архитектуры в расчете на то, что все равно здесь будет грязно. На окнах, которые никогда не открывали, толстые металлические решетки, прямо на кирпичи привинчено уведомление на английском и бенгальском языках: «Вандализм преследуется по закону». Но угроза, видимо, оказалась номинальной. Табличка покрыта красными и черными каракулями. Одно из слов зацепилось закорючкой за последний оставшийся болт. Кто-то аккуратно вывел по всей стене серебряным спреем: «Пакистанцы». Рядом не так красиво, но более уверенно черной краской дописано: «Правят». Двери в здание открылись, и две девушки, укрытые хиджабами [46], вошли внутрь.
Назнин, ища, куда бы скрыться, бросилась за ними вслед. Вход ярко освещало солнце, внутри в зале сумрачно. Девушки прошли прямо к сцене и устроились на стульях. Назнин колебалась и осматривалась. Никто на нее не смотрел.
— Садитесь, сестра, в поезд раскаяния, покуда он от вас еще не ушел.
Во рту сплошная слюна, и она никак не может сглотнуть.
Невысокий молодой человек с куцей бородкой широко ей улыбнулся. Он почти утонул в своих пенджабских штанах, в руке сжимает тюбетейку. Помахал ею Назнин:
— Добро пожаловать. Добро пожаловать, сестра. Идите, садитесь.
Она неуверенно прошла мимо раскладывающихся стульев. Четыре ряда у самой сцены заняты в лучшем случае наполовину. Куда сесть? С кем-нибудь рядом. Но не с мужчиной. Нет, не надо рядом. Через сиденье от кого-нибудь. А не то будет слишком грубо. Нет, будет так, словно я кого-то жду. Моего мужа. Но ведь он не придет, и все начнут на меня оглядываться. Разговоры начнутся. Я еще уйти не успею, а уже пойдут разговоры. Она взялась за край стула. Людей различала неясно и слышала голоса, но слов не понимала.
И вдруг — его лицо. Что-то говорит. Показывает.
— Вот, сюда, — сказал ей Карим.
Она с трудом уселась.
Карим пошел вперед и запрыгнул на небольшую сцену. Похлопал в ладоши:
— Отлично. Спасибо за то, что пришли.
Сзади хлопнула дверь. Тот же голос, который здоровался с ней:
— Садись, брат, в поезд раскаяния, покуда он от тебя еще не ушел.
Назнин набралась храбрости и осмотрелась. В основном молодые мужчины, джинсы, кроссовки, некоторые в куртах [47], несколько девушек в хиджабах. Всего человек двадцать.
— Отлично, — повторил Карим, — попрошу Секретаря зачитать план сегодняшнего собрания. Если у кого-то предложения, поднимайте руку.
Невысокий с невразумительной бородкой выбежал на сцену:
— Сегодня у нас по плану. Номер один — выбор названия. Номер два — определиться с целями. Номер три — выбор комитета.
Тут же подняли руку. Секретарь кивнул:
— Да, пожалуйста.
— А почему мы говорим не на родном языке?
Секретарь широко улыбнулся. Посмотрел на Карима:
45
Салят — молитва, которую произносят пять раз в день.
46
Xиджаб — шарф на голову.
47
Курта — свободная длинная рубаха без воротника.