Сердцебиение

Хотя отчего же? В любом скобяном магазине можно купить нож на любой вкус. Да у меня на кухне три таких, из нержавеющей стали. Или они не годятся? Наверное, тот, с рукояткой из велосипедной покрышки, имеет особый смысл. Может быть, он символизирует политические идеи организации. Он взрежет толстые складки жира, рассечет аорту и вонзится в самое сердце, а там будь что будет.

Я бы посоветовал парню спрятать оружие понадежнее, да нельзя. Помахав псу рукой, я дал газ и поехал через лес к набережной. Зря я, наверное, волнуюсь. Вряд ли полиция в наше отсутствие заявится на виллу и станет устраивать обыск. Да и взломщики не полезут в дом — ведь сначала надо будет убить собаку.

Машина уже мчалась по шоссе, спускавшемуся к городу, а мы оба еще не произнесли ни слова. Теперь мне не о чем было расспрашивать парня, я и без него во всем разобрался. Он смотрел прямо перед собой, немного выпятив нижнюю челюсть, слева его обдувал встречный ветер. Я завернул рукава рубашки и расстегнул пуговицы на груди. Правую руку держал на руле, в левой теребил сигарету. Вдалеке озером огней светился прибрежный городок, дальше, в тридцати километрах к югу, сияло еще одно пятно — соседний город, куда мы теперь и направлялись. Далековато, конечно, но, если на шоссе не будет больших пробок, часа за полтора доедем.

— Вот уже и осень, — сказал парень. — Сегодня вечер куда прохладнее, чем вчера.

Он прав. Температура, может, и такая же, но воздух стал суше. Еще какая-нибудь неделя — и прощай, лето.

— Так ведь сентябрь начался, — отозвался я. — Хорошо бы сухая погодка еще подержалась.

— Это почему? — взглянул на меня парень.

— Так. Не люблю дождя.

На самом деле я имел в виду, что послезавтра дождь был бы совсем некстати. Я нажал на акселератор и обошел грузовик, ехавший на предельно допустимой скорости, и потом гнал все быстрее и быстрее. Я уже не тот терзавшийся сомнениями слабак, который слепо следовал приказам С. И не важно, разделяю я их идеи или нет, наплевать на это. В общем-то, я могу себе представить, насколько они опасны и рискованны. Но мне безразлично, какие они на самом деле — ультраконсервативные или сверхпрогрессивные, примет эти идеи общество или отвергнет. Мне даже неинтересно знать, что именно и каким образом хотят изменить в социальном устройстве С. и компания! Я понятия не имею, чем кончится все это для меня, но пусть они знают: если парень выйдет из игры — заболеет или еще почему, — я готов взять его роль на себя. Во мне теперь решимости не меньше, чем в нем. Я не знаю, откуда взялась эта мощь, переполняющая все мое тело, но я рад ей.

Парень снова начал насвистывать — все ту же песню. Я знал эту мелодию: во времена моего детства, когда все еще ходили по улицам в тэта, ее разучивали в школе на уроках пения. Я стал про себя подпевать парню. Половину слов, конечно, уже забыл, но мне это не мешало. Сдается мне, что парню осталось насвистывать недолго. Поди, завтра к этому часу ему уже будет не до свиста. Сложит губы дудочкой, а звука не выйдет. А послезавтра его желудок, наверное, сожмется, кусок не полезет в горло. И со сном тоже — сегодня ночью еще куда ни шло, но завтра вряд ли ему удастся сомкнуть глаза. Однако, даже если он не сможет снова свистеть, не сможет есть, не сможет спать, все равно он не такой, как все. Он человек необыкновенный. Мне таких до сих пор встречать не приходилось. Если, конечно, я не ошибаюсь и послезавтра ему предстоит взять в руки тот нож.

Он еще может спастись — у него масса лазеек. Сказаться больным или даже нарочно упасть с террасы и сломать ногу. Да что там — ночью, когда я сплю, просто потихоньку удрать с виллы, и дело с концом. Только он этого не сделает. Да и я с него глаз не спущу.

Когда мы выехали на автостраду, я вдруг взял и спросил парня, что он обо мне думает. Само сорвалось с языка, я тут же пожалел об этом. Что за идиотский вопрос! Но так хотелось услышать ответ! Парень долго ничего не отвечал, сидел с угрюмым лицом, сложив руки на животе, и молчал. Наконец сказал:

— Вы не вполне мне понятны.

Такой ответ устроить меня не мог, и я вцепился в него всерьез, стал допытываться, что именно во мне ему непонятно. Я что, кажусь ему скрытным, скользким?

— Вовсе нет, — очень серьезно ответил парень. — Просто мне ничего о вас не известно.

Но меня уже было не остановить, я завелся не на шутку. Бог с ним, с именем, и биографией тоже, но хоть понимает он, что я за человек?

— По-моему, вы хороший человек, — ответил парень.

Мне от него было нужно совсем не это. Я хотел знать, подхожу ли я, по его мнению, для такого дела. Нет, даже не это. К какой стороне общества следует отнести меня — к фасаду или изнанке? Опять не то. Что же я все-таки хотел от него услышать? Может, для того чтобы решить, как жить дальше, мне необходимо было узнать, чего я стою, по мнению этого молодого, младше меня лет на пятнадцать, парня? Или я жаждал откровенности, добивался, чтобы он принял меня послезавтра в полноправные соучастники? У меня наготове были новые вопросы, но парень перебил меня:

— Давайте оставим этот разговор. — Он коротко взглянул на меня и снова стал смотреть на дорогу. — По-моему, и самому человеку не дано понять, что он представляет собой на самом деле.

На этом беседа и закончилась. Сказать мне больше было нечего. Парень абсолютно прав. Я действительно сам себя не понимаю — почему, попав в такую передрягу, я не испытываю ни малейшего страха? Почему не пытаюсь бежать? Почему я не смог жить так, как живут остальные люди? Весь я состою из одних противоречий. Ничего-то я о себе не знаю.

Несусь я на чужой машине в какой-то неизвестный мне город, рядом — незнакомец, от которого за версту несет опасностью. Что мог ответить парень на мой дурацкий вопрос? «Вы хороший человек» — и больше ничего. Я тоже ничего не могу в нем понять, хоть мы прожили бок о бок уже много часов, вместе ели, рядом спали. Может быть, послезавтра он станет мне понятнее.

Я стал думать об этом дне. Вполне вероятно, что у парня ничего не выйдет. По-моему, шансов на успех у него мало. Быстрые ноги, сила и ловкость вряд ли помогут ему прорваться через охрану. Зачем он выбрал такое оружие? Нужен пистолет, чтобы можно было осуществить акцию с расстояния в несколько метров. Но мне хочется, чтобы парень воспользовался именно той штукой. Той самой, которая спрятана в саквояже. Если бы от парня требовалось всего лишь нажать указательным пальцем на спусковой крючок, он не казался бы мне особенным человеком.

Парень совсем заворожил меня — и я понял это только теперь. Я не могу осуждать его. Он не кажется мне ни слепым орудием, которым кто-то управляет с безопасного расстояния, ни маньяком, готовым на любое преступление, лишь бы оставить свое имя в истории. Возможно, выбрал его на эту роль С., но решение-то парень принял сам. Он не похож на послушного раба, да и юношеской пылкости в нем тоже нет. Парень — сам себе хозяин, над ним нет никого. И поэтому он по-настоящему свободен. Вот как я считаю. Да, он именно таков.

Я здорово расчувствовался. Собственно говоря, эмоции переполняли меня все это время, с того момента, когда я увидел парня в первый раз. Если бы не огонь, сжигавший меня изнутри, я бы давно уже вышел из игры. Как убедился бы в том, что дело нечисто, только бы они меня и видели. А теперь мне даже денег не нужно, ей-богу. Какое право имеет С. называть парня этот?Ишь ты, «корми его повкусней да к бабам своди». Как славно он устроился — сидит себе где-то в тихом месте и командует по телефону. С. должен сам приехать на виллу и лично поговорить с парнем, причем не позднее завтрашнего дня. Я бы на его месте обязательно так сделал. Хотя парню, наверное, это ни к чему. Он ведь действует не ради С., а ради самого себя.

Хорошо бы девки оказались стоящие, подумал я. Если сегодня ночью парень останется недоволен, я в лепешку расшибусь, но достану завтра такую, которая ему понравится.

Парень все насвистывал. Я сидел, яростно вцепившись в руль и сверля глазами ленту шоссе. Никогда еще не вел я машину так осторожно, даже когда выезжал куда-нибудь с детьми. Если навстречу мчался грузовик для дальних перевозок, я сжимался в комок — вдруг шофер уснул за рулем.