Сердцебиение

Вдруг я заметил, что парень уже на пляже. Наплававшись, он теперь лежал на песке, подставляя тело жгучим лучам солнца. Его сразу можно было отличить от остальных — выдавали обычные, не купальные, трусы и белая незагоревшая кожа. Если он не хочет выделяться из толпы, ему надо поскорее загореть. И тогда, сколько бы он ни торчал на площади перед вокзалом, подозрений ни у кого не возникнет — обычный паренек, приехавший отдыхать на море, здесь таких тысячи.

Когда трусы подсохли, парень встал. Стряхнул прилипший к телу песок, надел штаны и рубашку, пригладил волосы и, держа туфли в руках, двинулся к высокому берегу. Обрыв заслонил его, и снова я увидел парня уже наверху. Цвет лица у него пока не изменился, наверное, загар проступит завтра.

— Ох, хорошо, — сказал парень. — Просто здорово. — Он сел за стол и продолжил прерванный обед. — Море здесь совсем чистое.

Я зажег сигарету и посмотрел на морскую ширь, потом снова перевел взгляд на парня. Его лицо казалось совсем детским — наверное, из-за мокрых волос. И на этого мальчишку С. возлагает столько надежд? Это что, символ их идей и устремлений? Опять меня заносит. Может быть, я вообще напридумывал себе невесть что. Нафантазировал про какие-то тайные замыслы, которых, поди, и в помине нет, и теперь сам себя накручиваю... Нет, это не фантазии.

Подобрав все до последней крошки, парень тщательно вытер рот и пальцы — для этого ему потребовалось несколько салфеток — и запил обед стаканом воды.

— Спасибо, все было очень вкусно, — сказал он.

— Ну что, поедем потихоньку? Уж больно здесь жарко.

— Поедем.

Я заплатил по счету и пошел следом за парнем к стоянке. От раскаленной на солнце щебенки полыхнуло таким жаром, что у меня даже голова закружилась. А в машине вообще было как в печке. Я открыл дверцы, врубил кондиционер на полную и подождал, пока из салона не уйдет нагревшийся воздух, только потом мы сели внутрь.

Солнце стояло в зените, жара достигла высшей точки. В небе — ни тучки. Дождя сегодня явно не будет. Опять было не продохнуть от пыли — как будто и не лило вчера до глубокой ночи. По шоссе сплошным потоком шли машины, и мы еле тащились.

Парень, похоже, был в прекрасном расположении духа. Опять рассвистелся. Во мне росло раздражение. Не прошло и суток, как я увидел его впервые, а он мне уже успел до смерти надоесть — говорить ни о чем серьезном не желает, даже имени не называет, тоже мне. Устал я подыскивать нейтральные темы для разговора, прощупывать его, пытаться что-то выведать. Теперь меня волновало только одно — содержимое бандероли, засунутой в бардачок. При одной мысли о том, что там, внутри, странный ток проходил по плечам и рукам.

Пожалуй, завалюсь-ка я спать, когда вернемся на виллу. Поставлю кресло на прохладную террасу и продрыхну до самого вечера, окруженный щебетанием птиц и стрекотом цикад. А этот пускай делает что хочет. Пусть сам развлекает себя как знает: смывает в душе впитавшуюся в кожу соль, отправляется на прогулку с собакой или торчит у себя наверху взаперти. Мне до него дела нет. Все разъяснится в свое время. Недолго ждать — каких-нибудь несколько дней.

Вдруг парень сказал:

— У каждого человека своя дорога в жизни. По-моему, так.

Я не сразу сообразил, что это он отвечает на мои вопросы. Искоса взглянув в его лицо, я подождал, не скажет ли он чего-нибудь еще, но парень молчал.

Солнце начинало клониться к закату, и терраса оказалась в тени. Но времени до вечера оставалось много, и косые лучи еще ярко освещали стволы деревьев. На берегу озера наверняка продолжало жарить вовсю. Я лежал, удобно устроившись на двух шезлонгах, и не спеша оглядывал все вокруг. Взгляд был слегка затуманен после сна.

Над травой порхали бабочки, они прилетели сюда из-за горы, с болота. Пока на вилле не было парня, я успел хорошо изучить окрестности. Изучать, правда, особенно было нечего. Все речушки и ручейки впадали в озеро, отлогие склоны гор заросля высокими травами. Тут не заблудишься даже самой темной ночью — достаточно взобраться на любой из холмов и посмотреть, в какой стороне озеро. Вершины гор покрыты густым лесом, в котором найти человека не так-то просто.

Сколько это я проспал? Никак не меньше часа. Собака лежала, свернувшись, у моих ног и мирно посапывала во сне. Все не могла оправиться после пробежки вокруг озера. Когда мы вернулись из города, она спала на том же самом месте. Я вспомнил, что произошло потом. Как только машина остановилась, парень открыл бардачок, взял оттуда бандероль и быстро ушел к себе на второй этаж. Даже слова мне не сказал. Надо будет доложить об этом С., когда тот позвонит. Или ни к чему? Наверное, парень действовал в соответствии с полученными инструкциями. Жаловаться мне не на что.

Шум с озера все не утихал. Крики, рев моторов, музыка сливались в единый нестройный гул, раскатывавшийся эхом по горам. Парень тоже, конечно, все это слышит. Временами доносятся автомобильные выхлопы — ну точно как выстрелы. Они здорово мешали мне спать — кто-то, наверное, приехал сюда на машине с неотрегулированным двигателем. Мой погибший младший брат обожал возиться с автомобилями, что то там в них переделывал, перелаживал. Почти все деньги — и те, что мы со старшим братом присылали ему на учебу, и те, что сам зарабатывал, — он тратил на свое хобби. Когда сгорел дом, в котором брат снимал комнату, его обугленный труп лежал на груде автомобильных деталей.

Парень как поднялся к себе, так и не выходил. Окна в его комнате были закрыты, шторы задвинуты. Спит, что ли? Ничего удивительного, если он устал, — утром кросс вокруг озера, потом заплыв в море. А может, он сидит посреди своей запертой, душной комнаты и изучает содержимое бандероли. Для того, что там, по-моему, должно находиться, сверток легковат. Но внутри металл — это точно.

Ужинать будем попозже, после захода солнца. Слишком плотно пообедали. А пока можно еще поваляться. Пес лежал все так же неподвижно, но время от времени приоткрывал глаза. Он даже не притронулся к миске с молоком, которую я перед ним поставил. Уши, однако, торчком — слушает звуки, доносящиеся от озера. Оттуда действительно слышится что-то новенькое.

Я знаю, кто устроил это представление: молодой европеец, мы видели его возле пансиона (того, у которого весь фасад в розах), когда ехали обратно из города. На спине у юнца висел аккумулятор, усилитель и магнитофон, над головой торчали две длинные металлические палки, на каждой из которых было установлено по два динамика. Я еще подумал, что паренек похож на кузнечика. Сам он помалкивал, да и голос с магнитофонной ленты звучал не его, а какого-то японца. Юнец, видимо, должен был просто таскать свою шарманку по улицам, выбирая те, что помноголюдней.

Голос с пленки вещал мрачно и торжественно, разносясь на всю округу. Таким речам не место на курорте, они разрушали всю праздничную атмосферу. Начиналась проповедь словами «О закоренелые грешники!», потом голос призывал «открыть глаза» и в самом конце — «покаяться». Ничего, кроме раздражения, эти вопли вызвать не могли, никто всерьез их, конечно, не принимал. Бедный парнишка, все его труды пропадут даром. Ходит целый день, потом обливается, еле ноги волочит, а проку — ноль. Он сам виноват — плохо выбрал время и место для своих проповедей. Ему бы в конце осени или в начале зимы, в мерзкую, слякотную погоду податься в убогие городские кварталы, где живут те, кто всю жизнь выплачивает проценты по разным ссудам. А может, он страной ошибся, ехал бы себе в какие-нибудь другие края.

Сам-то он, интересно, верит в словеса, грохочущие из динамиков у него над головой? Может, это для него просто способ бесплатно посмотреть мир, побродить по разным странам? Или его юная душа все-таки пылает миссионерским огнем и он верит в свое призвание? Надеется заронить сомнение хоть в одну заблудшую душу из многих тысяч и ради этого готов сносить тяготы и унижения? Или вообще мазохист — испытывает сексуальное удовлетворение, когда его осыпают бранью и кидают в него каменья? А он, этот проповедник, к какой стороне общества он принадлежит — к лицевой или к изнаночной? Не в одном ли он лагере с С.?