Тайга мятежников любит

– Ого, – поежился Максим. – Это явно превышает наши естественные потребности.

– Ты не прав, – возразил Генка. – Молодец, Аллочка. Именно так – под водку и барышень. А как еще решать наболевшие вопросы? Ну чего сидишь, хозяин дома? Беги на кухню, готовь что хочешь, лишь бы получилась закуска. Не сумеешь – девчата помогут: чувствую уже на лестнице чугунную поступь Чесноковой…

Действительно, нарисовалась Чеснокова в самой короткой в мире юбке. Похмыкивая, оперлась на несгораемый шкаф в прихожей и недоверчиво обозрела гостиную, где народ выпивал и закусывал.

– Ну и ну… – недоверчиво поводила носиком. – Надеюсь, не опоздала. А что? Производим хорошую импрессию… Напомните мне, как называются периодические запои?

– Дипсомания, – сказал Генка. – Исключительно для борьбы с ипохондрией. Ты уж не корчи из себя бздюху, тащи из серванта манерку и в ритме пиано падай на канапе. Штрафную будешь пить.

– А Семигин где? – пересчитала присутствующих Чеснокова.

– А бес бы знал, – пробормотал Максим, разливая по четвертой. – Видно, он не будет, видно, обманул… – создавалось удручающее впечатление, что обсуждение серьезных вещей перерастает в банальную пьянку и вероятный свальный грех: сомнительно, что Алла Микош уйдет сегодня домой (а провожать ее точно не хочется). Да и Генка с Чесноковой, занимавшиеся «этим делом» везде, кроме квартиры Максима, без боя не сдадутся. Он подмечал краем глаза, как Алла втихаря обозревает бескрайнюю гостиную, намечая, видимо, отправные точки. Спас положение нечесаный Семигин, заявившийся после пятой.

– Здра-авствуйте, дорогая редакция… – обрадовался Генка, – вот они, дятлы пера и облитой цикорием клавиатуры… Манерку из серванта захвати и падай куда-нибудь, мы подвинемся.

Алла попробовала привстать, чтобы подвинуться, но шатнулась и передумала. Спиртное как-то странно действует на дам, превращая их в красных девиц. Практически в индианок.

– Не ожидал, – признался Семигин. – С кем я связался, как мне стыдно! – после этого он неприхотливо примостился на подлокотнике, засадил увесистую штрафную и невзначай погрузил нос в декольте Чесноковой.

– Но-но, – сказал Генка.

– Нравится? – живо поинтересовалась Чеснокова.

– А толку? – пожал плечами Семигин. – Ты мечта, Чеснокова, а нормальная мечта должна быть недосягаема. Нас с тобой разделяют имущественные, нравственные и социальные барьеры. Долой Шуйских, одним словом.

– Но-но, – повторил Генка.

– Но дело в другом, – тоном заговорщика сказал Семигин. – Есть идея, коллеги. За полтора дня мы можем решить задачу, поставленную Загорским, ни на йоту не отступить от условия и вознести себя в его глазах, то есть облегчить себе жизнь на оставшиеся два года отсидки.

– Надо выпить, – обрадовался Генка, хватаясь за бутылку.

– Выкладывай, – повелел Максим.

– Я работаю в редакции «Сибирского вестника» уже третий год, – сообщил Семигин с таким видом, словно раскрывал тайну старого пирата. – Пью чай по три часа в день, флиртую с девчонками и левой ногой царапаю заметки. Временами правлю бездарные и безграмотные сочинения. Дело было под Новый год. Вызвал лично Гундохин – главный редактор – и сунул пухлую рукопись, отпечатанную на «ундервуде». Дескать, пришел в редакцию старенький дедушка и передал мемуары отца, который имел славную боевую биографию. Лично перепечатывал мемуары и даже пытался что-то править. Лучше бы не пытался, грамотей… – Семигин потянулся к салу и чуть не грохнулся с кресла вместе с Чесноковой. – Прости, красавица… Подай-ка мне вон тот отрезанный ломоть… Так вот. Гундохину хотелось материала по Гражданской войне, приуроченного к восьмидесятилетию разгрома последнего забайкальского бандита атамана Кочеткова. И сунул мне этот манускрипт – дескать, приведи в божий вид, ты же у нас одаренный, страдаешь словарным запасом. А мы тебе заплатим. Я дома посмотрел – мать честная! Ошибка на ошибке, про литературные способности сочинителя просто молчу – там не редактировать, а заново писать надо! Времени уйдет прорва, а расценки построчно, и хоть ты тресни, больше не дадут, даже если догонят. А на подходе Новый год, зимняя сессия… Ну и подумал я – на кой мне это счастье? Вернул Гундохину, на стол бросил, дескать, ищите другого идиота. Правда, перед сном внимательно прочел…

– Зачем? – простодушно спросила Алла.

– Так интересно же! – вскричал Семигин. – Без балды, ребята, сами по себе мемуары очень интересные. Папаша этого старого неуча Воропаева – а он и сам, естественно, Воропаев – окончил школу прапорщиков в Иркутске, весной восемнадцатого еле выжил, когда на город свалилась советская власть, отступил с саперным батальоном к Байкалу, а потом, когда из Верхнеудинска прибыло чешское подкрепление, вышвыривал красных из города. Все этапы боевой биографии расписаны подробно и со смаком. Производство в поручики. Стычки с красными в Забайкалье, выдавливание этих бандюков из Сибири, наступление на Волгу в рядах колчаковских войск, оборона Омска, разгром Тухачевского в двадцатом, снова Забайкалье – штаб барона Унгерна – еще союзника Колчака, беготня за буйными Семеновым и Анненковым, вторжение 12-го кавалерийского полка в Монголию – с целью добыть скальп барона Унгерна – уже не союзника, а Дракулы местного разлива… Восемнадцатый год описан очень подробно – как раз то, что нам нужно.

– Какого же хрена ты отдал редактору рукопись? – затосковал Генка.

– А я знал? – резонно возразил Семигин. – Знать бы, где упасть, – снял бы копию. Подозреваю, в редакции не нашлось дураков, кто взялся бы редактировать эти мемуары, – в приложении они не выходили, это точно. Спрошу у Гундохина, может, вспомнит. В лучшем случае где-нибудь валяются мемуары, в худшем – старичок забрал и отволок в другое издание. В них нет ничего художественного или исторически ценного – если где пылятся, я думаю, вернут. В крайнем случае можно навестить старичка – полгода назад он был еще жив.

– Вот завтра и займешься, – сказал Максим, ловя одобрительные импульсы окружающих. Найдется работа и для Максима – он не сомневался. А утро, судя по тому, что осталось на столе недопитым, будет проблемным…

Но самое интересное еще не началось. Семигин сделал очень загадочное лицо, барским жестом повелел разливать и произнес речь:

– Рукопись я найду, не сомневайтесь. И готовьтесь до Рождества поить меня пивом и другими вредными напитками. А теперь один из эпизодов боевой биографии поручика Воропаева. В июне 18-го красным в Иркутске свернули шею. Но до этого чекисты успели провести конфискации у зажиточных людей и массу народа расстрелять. Награбленное упаковали, опечатали, опломбировали и под надзором отдельной банды ВЧК отправили эшелоном в Петроград. Не знаю уж, докуда он доехал, но чешский мятеж поменял планы, и вагоны с брюликами повернули обратно. Поручик командовал отделением и получил приказ: влиться в сборный отряд белогвардейцев и беспрекословно повиноваться штабс-капитану, если не ошибаюсь, Волынцеву. Информация начальника станции из Красноярска о прохождении чекистов в теплушках, эшелон из четырех вагонов, трехдюймовая полевая пушка на платформе, свист в ушах… описано очень патетично. В общем, помчались навстречу красным, которые уже подъезжали к Турову – сто верст на запад от Тулуна. Но красные тоже оказались не лопухи, информацию перехватили, выгрузились в Турову…

– Можешь не продолжать, – хмыкнул Максим.

Наступила тишина. Студенты осмысливали сказанное. Чеснокова перетирала зубами нежующееся сало. Генка некультурно в бокале с минералкой устроил бурю с пузырьками.

– Как-то я, кажется, немного не очень… – не совсем осмысленно начала Алла, – но нечто подобное в обозримом прошлом…

– Профессор рассказывал на лекции, – подхватил Генка, – та самая история, покрытая мраком, обросшая легендами и преданиями. В глухой тайге пропали два отряда и очень много драгоценностей… Последняя достоверная информация: чекисты хрякнули телегу, оставили людей прятать золото в буераках, сами пошли дальше. На оставшихся налетели крестьяне, побили красных, налетели белые, побили крестьян… Словом, известна судьба нескольких солдат, вернувшихся с брошенным золотом на станцию.