Генералы шального азарта

– Сообразительная… – Парень пытливо посмотрел на нее. – Хорошо, я поговорю с дядей.

– А дядя – это кто? – несмело спросила «Ксения Балабанова».

– Дядя – это владелец нашего отеля, – с какой-то непонятной долей сарказма произнес парень. – Кстати, меня Генкой кличут. – Геннадием то есть, – поправился он. – Ты покудова посиди тут. Я – щас…

Когда парень ушел, Капа огляделась. «Отель», как назвал небольшую гостиницу Геннадий, почти ничем не отличался от их постоялого двора в Подольске. Ну, разве нумеров было немного поболее да вместо трактира – буфетная. А так – постоялый двор, и только.

Геннадий вернулся с черноглазым коренастым мужчиной годов под сорок. Тот окинул Капу взглядом и спросил парня:

– Она?

– Она самая, – ответил Геннадий, тоже поглядывая на Капитолину. – Ксенией зовут.

– Сирота, стало быть? – участливо спросил держатель гостиницы.

– Ага, – простодушно ответила Капа. – Папенька умер, когда я была еще совсем маленькой, а маменька…

Она всхлипнула, и слезы опять потекли по ее щекам.

– Ладно, ты здесь мне сырость-то не разводи, – требовательно произнес он. – Что умеешь делать?

– Все, – быстро ответила Капа. – Все, что скажете, то и буду делать.

– Дядь, может, ее раздатчицей в буфетную определить? – предложил парень. – А то Клавдея давно на сносях. Чай, родит скоро. А ежели за стойкой?

– А ты помолчи, покудова не спрашивают, – осадил Геннадия дядя. – Грамоту разумеешь?

– Да, – ответила Капа и с надеждой посмотрела на черноглазого.

– И считать можешь?

– Арифметику, все четыре действия, как и полагается, – смиренно отвечала Капа.

– Это хорошо, – заключил держатель «отеля». – Значитца, так: коли ты так грамотна, беру тебя… посудомойкой. Для начала буду платить в месяц три рубля плюс харчи и проживание. Согласна?

– Да, – ответила Капа, изобразив на лице радость.

– Вот и славно. А дальше – поглядим, как там сложится.

– Ну чё, – подмигнул Капе парень, когда дядя ушел. – Приглянулась ты ему. Ты не боись. Мой дядя только с виду такой суровый. А посудомойкой – это временно. Скоро Клавдею заменишь, точно тебе говорю…

– Благодарствуйте за заботу, – покорно произнесла девушка и подняла на Геннадия глаза. Очевидно, было в ее взгляде нечто такое, отчего парень замолчал и стушевался.

– Ты, это… – кажется, он не знал, что говорить дальше, – пойдем со мной. Покажу, где проживать будешь.

Они прошли коридором до самого конца. Затем Геннадий бряцнул связкой ключей, что висела у него на поясе, нашел нужный и отпер дверь.

– Вот, – произнес он, распахивая перед Капой дверь. – Здесь ты будешь жить…

Капа нерешительно ступила в комнату – скорее комнатенку, – не более чем в четыре квадратных сажени, переделанную из какого-нибудь чулана.

Единственное оконце выходило в стену из красного кирпича и света давало маловато. Зимой, поди, придется по целым дням жечь свечи. А так – железная кровать с высокой спинкой, платяной шкаф в две небольших узких створки, зеркало над рукомойником, вещевая тумбочка (она же и стол) с шандалом на две свечи и пара стульев с гнутыми спинками. Словом, могло быть и похуже.

– Ну, как? – спросил Геннадий после того, как Капа огляделась.

– Подойдет, – ответила она.

– Вот и славно. – Он переступил с ноги на ногу. – Ты покуда осваивайся тут, а завтра – на кухню. Подъем в пять утра.

Парень еще немного постоял, ожидая вопроса. Но Капа молчала.

– Разбудить? – нерешительно спросил он.

– Не надо, – ответила Капа. – Сама встану. – И добавила потом: – Я привычная…

Клавдея стояла за буфетом до последнего. Жаль было терять такое сытное место. Ежели, конечно, занимать его с умом и не наглеть. До нее вот была буфетчицей некая Наталия. Так та и в кассу могла залезть, и продуктами не гнушалась, брала, что глянется. Вот и поплатилась: выгнал ее в шею Генкин дядя. Да еще с такой бумагой, что опосля ее никуда и не приняли. Тыкалась она туда, тыкалась сюда, – везде ей от ворот поворот. Ну кому, скажите на милость, надобны воровки? Да еще в том уличенные, то есть пойманные за руку. Так что кончила свои дни эта Наталия в каком-то приюте для неизлечимых венерических больных. Потому как, помимо того, что стала дешевой блудницей, так еще и попивать начала крепко. Где же водка – там жди большие неприятности, а то и беды-напасти. Вот и дождалась: подцепила сифилическую заразу, внимания не обращала, а когда начинало болеть, – заливала тревогу водкой. Болезнь развивалась и достигла последней, плохо поддающейся излечению стадии. У Наталии вскорости провалился нос, стали хрупкими кости, и кончила она свои дни в постели, не могущая ни подняться по неотложной нужде, ни сказать последнее слово.

Клавдея же, наоборот, не своевольничала, не наглела и всегда неукоснительно блюла несколько правил: в хозяйскую кассу не лезть, продукты из ледника не таскать, а желаемый навар делать на постояльцах гостиницы и на клиентах буфетной. К примеру, можно не долить пива; вместо полуфунта мяса подать кусок в четырнадцать, а то и в двенадцать лотов в зависимости от клиента. Ну, уварилось мясо… Ужарилось… Усохло, на худой конец!

Однако ежели можно приказать собаке, ребенку и даже мужу (такое на Руси изредка, но встречается), то времени не прикажешь. Пришло время рожать, а стало быть, и оставлять буфетную. К тому времени прослужившая в посудомойках Капа, она же Ксения или Ксюха, как звал ее Генка, зарекомендовала себя перед держателем «отеля» только с наилучшей стороны. И хоть на роль буфетчика претендовал еще какой-то дальний сродственник супруги Генкиного дяди, на место Клавдеи была взята именно Ксюха. Потому как сродственник, по слухам, изрядно выпивал и рассчитывал на приличное (по-родственному) жалованье, а Ксюха спиртного в рот не брала и, естественно, была согласна на любую сумму. Хозяин положил ей семь рублей в месяц, оставил бесплатный стол и проживание, после чего обе стороны занялись всяк свои делом, оставшись вполне довольные друг другом.

Когда Капитолине исполнилось пятнадцать лет, она уже около полугода работала в буфетной. Разносила еду и питие приезжим, стояла за стойкой, принимала деньги и расторопно отсчитывала сдачу. Не было случая, чтобы хозяин хоть раз не досчитался пятачка. Все у Капы-Ксюши было, как в аптеке. Или как в банке, как стали приговаривать москвичи.

Иногда Капе по ночам снился отчим. Он приходил в ее спаленку на постоялом дворе в Подольске в ночной рубахе и колпаке, садился у изголовья и немигающим взором смотрел на нее. Зрачки у него были черными и огромными.

– Что вам надо? – спрашивала Капа и в испуге натягивала одеяло до подбородка.

– Ничего, – голосом, будто доносившимся со дна колодца, отвечал Герасим Пантелеевич. – Я только хотел, чтобы нам было приятно.

С этими словами он щерился, и из уголка губы стекала на подбородок тягучая струйка слюны.

Иногда сновидения варьировались. Отчим приходил голый, также садился у изголовья и молчал, а Капа не могла оторвать взгляда от его восставшего естества, принимавшего иногда невероятные размеры.

– Видишь, что ты наделала? – наконец, спрашивал он и указывал взглядом на свою плоть.

– Я не виноватая! – вскрикивала Капа, стараясь не смотреть в огромные зрачки отчима.

– А кто виноват? – зловеще вопрошал трубным голосом Герасим Пантелеевич. – Может, Пушкин?

Капа просыпалась после таких снов встревоженная. Она помнила их до мельчайших подробностей, и сны эти в течение дня не раз всплывали в ее мыслях.

– Чего с тобой сегодня? – спрашивал Генка, но Капа отмалчивалась или отвечала односложно:

– Так, ничего.

Несколько раз она задавалась вопросом, а не ищут ли ее в Подольске как убивицу отчима. Вздрагивала и сжималась в комочек, когда в буфетную входил пропустить стопку-другую очищенной водки квартальный надзиратель Игнат Савич Свищев. В подобные минуты она всякий раз отвечала невпопад и глупо улыбалась, отчего у квартального сложилось впечатление, что ум у буфетчицы Ксюши короток и она немного не в себе. Впрочем, так, самую малость… А так, пригожая деваха!