Сталин и Черчилль

Затем я стал раскрывать перспективу размещения англо-американских военно-воздушных сил на южном фланге русских армий для защиты Каспийского моря и Кавказских гор и вообще участия в сражениях на этом театре военных действий. Однако я не вдавался в подробности, так как мы, конечно, сначала должны выиграть нашу битву в Египте, а я не знаю планов президента относительно американского вклада. Если Сталину нравится эта идея, то мы начнем разрабатывать детали. Он ответил, что здесь будут весьма благодарны за эту помощь, но что детали размещения и т. д. потребуют изучения. Как Вы знаете, я очень увлечен этим проектом, потому что он приведет к более широким военным действиям между англо-американскими военно-воздушными силами и немцами, а это помогает приобретать господство в воздухе при более благоприятных условиях, чем при попытке лезть на рожон, форсируя Па-де-Кале.

Таким образом, все завершилось в сердечной обстановке, и я надеюсь, что установлю прочные и искренние отношения с этим человеком и сумею убедить его в нашем горячем желании, разделяемом президентом, вступить в битву интенсивно, быстро и наилучшим образом. Что касается русских, то он сказал только, что немцы производят больше танков и обнаруживают больше мощи, чем ожидалось, что новости с юга неблагоприятны и что русские ввели в бой дивизии во Ржеве, и они успешно действуют.

Я должен сказать Вам о той помощи, которую оказал Гарриман во время этих исключительно серьезных, напряженных и в какой-то момент критических переговоров. Он твердо вступал от имени президента в разговор обо всем, что относилось к операции «Торч», и его присутствие было во всем выше всяких похвал…

<b>Рузвельт — Черчиллю. 14 августа 1942 года.</b>

Меня очень радует сердечность Сталина и его понимание наших трудных проблем. Я хотел бы находиться вместе с вами обоими, и это сделало бы нашу компанию полной. Передайте ему мой горячий привет и держите меня в курсе».

<b>Черчилль — Рузвельту. 15 августа 1942 года</b>

… Все мы отправились в Кремль в 11 часов вечера и были приняты только Сталиным и Молотовым в присутствии переводчика. Затем начался весьма неприятный разговор. Сталин вручил мне прилагаемый документ. Мой ответ также прилагается. Когда документ был переведен на английский язык, я сказал, что отвечу на него в письменном виде и что, как он должен понимать, мы приняли решение о курсе, которому будем следовать, и что упреки напрасны. После этого мы спорили около двух часов, и он высказал много неприятных вещей, особенно относительно того, что мы слишком боимся сражаться с немцами, а если бы мы попытались сражаться так, как сражаются русские, то обнаружили бы, что получается не так уж плохо, что мы нарушили свое обещание относительно операции «Следжхэммер», что мы не выполнили обязательств по поставкам, обещанным России, и прислали только то, что оставалось после удовлетворения наших собственных нужд. Очевидно, эти жалобы были адресованы в такой же мере Соединенным Штатам, как и Англии. Я недвусмысленно отверг все его утверждения, но без каких-либо колкостей. Я полагаю, что он не привык к тому, чтобы ему постоянно противоречили, но он совсем не рассердился и даже оживился. В одном случае я сказал: «Я извиняю это замечание только ввиду храбрости русских войск». В конце концов он заявил, что мы не можем далее продолжать обсуждение в таком духе, что он должен примириться с нашим решением, и внезапно пригласил нас на обед в 8 часов вечера сегодня.

Однако, приняв приглашение, я сказал, что отбываю самолетом завтра, то есть 15-го утром на рассвете. Джо, казалось, был этим несколько озабочен и спросил, не могу ли я пробыть дольше. Я сказал, что, конечно, могу, если будет сделано что-нибудь полезное, и что я во всяком случае подожду еще один день. Затем я упрекнул его за то, что в его позиции не звучит товарищеских нот. Я приехал издалека, чтобы установить хорошие рабочие взаимоотношения. Мы сделали все возможное, чтобы помочь России, и будем продолжать делать это. В течение года мы были оставлены совершенно одни против Германии и Италии. Теперь, когда три великие державы являются союзниками, победа несомненна, но при условии, что мы не разойдемся, и т. д. Я до некоторой степени оживился в этом месте, и, еще до того как был сделан перевод моего высказывания, он заметил, что ему нравится энергичный характер моих слов. После этого разговор продолжался в несколько менее напряженной атмосфере.

Он стал пространно рассказывать о двух русских реактивных минометах, которые, как он сказал, производят опустошающее действие и которые он предложил продемонстрировать нашим экспертам, если те могут подождать. Он заявил, что предоставит нам все данные о них, но не должно ли что-либо последовать в обмен на это? Не следует ли заключить соглашение об обмене информацией об изобретениях? Я заявил, что мы без всякого соглашения дадим им все, за исключением только тех устройств, которые — если они будут находиться в самолетах, сбитых над вражеской территорией, — затруднят наши бомбардировки Германии. Он согласился с этим. Он также согласился, чтобы его военачальники встретились с нашими генералами, и было условлено, что такая встреча состоится в 3 часа того же дня. Вся эта часть разговора была более спокойной, но, когда Гарриман спросил относительно планов переправки американских самолетов через Сибирь, на что русские после продолжительных и настойчивых американских обращений только недавно дали согласие, он резко ответил: «Планами войну не выиграешь». Гарриман поддерживал меня во всех отношениях, и ни я, ни он не отступили ни на дюйм и не произнесли ни одного слова огорчения…

Я серьезно полагаю, что в глубине своего сердца, если оно есть у него, Сталин сознает, что мы правы и что шесть дивизий, предназначенных для участия в операции «Следж-хэммер», не принесут ему пользы в этом году. Кроме того, я убежден, что его уверенные и незамедлительные суждения по военным вопросам делают его твердым сторонником операции «Торч». Я полагаю, что не исключено, что он внесет поправки. В надежде на это я упорно продолжаю свою линию. Во всяком случае, я уверен, что лучше, чтобы все шло именно таким образом, чем любым другим. Никогда с их стороны ни разу не было ни малейшего намека на то, что они не будут продолжать борьбу, а сам я думаю, что Сталин в достаточной мере уверен, что он победит…

Особое место в истории операции «Браслет» заняла незапланированная встреча и беседа двух лидеров в ночь с 15 на 16 августа. Вот как сообщал о ней британский премьер в отчете военному кабинету и президенту Рузвельту:

«Я отправился попрощаться с г-ном Сталиным вчера в 7 часов вечера, и мы имели приятную беседу, в ходе которой он дал мне полный отчет о положении русских, которое казалось весьма отрадным. Он, безусловно, весьма уверенно говорит о том, что удержится до зимы. В 8 час. 30 мин. вечера, когда я собирался уходить, он спросил, когда он увидит меня в следующий раз. Я ответил, что уезжаю на рассвете. Тогда он сказал: «Почему бы Вам не зайти ко мне на квартиру в Кремле и не выпить немного?» Я отправился к нему и остался на обед, на который был приглашен также г-н Молотов. Г-н Сталин представил меня своей дочери, славной девушке, которая робко поцеловала его, но которой не было разрешено остаться на обед. Обед и редактирование коммюнике продолжались до трех часов утра. У меня был очень хороший переводчик, и я имел возможность говорить более свободно. Преобладала атмосфера особой доброжелательности, и мы впервые установили непринужденные и дружелюбные отношения. Мне кажется, я установил личные взаимоотношения, которые будут полезны. Мы много говорили о «Юпитере», который, по его мнению, будет необходим в ноябре или в декабре. Без него я не представляю себе, как мы сможем доставлять материалы, которые будут необходимы для дальнейшего оснащения этой колоссальной сражающейся армии. Трансперсидская дорога пропускает лишь половину того, на что мы надеялись. Больше всего ему необходимы грузовики. Он предпочел бы иметь грузовики, а не танки, которых он выпускает 2 тысячи в месяц. Он также хочет получить алюминий…