Страница 59 из 64
Рябой слепец, с толстым носом, исколотым оспой и похожим на наперсток, улыбался в пространство.
— Площадь Нугина! — раздельно, делая ударение на первом слоге, объявила кондукторша.
— Ишь ты, «ноги на»! — сказал веселый слепец. — Зачем мне ноги? Ты бы сказала «глаза нб»! Вот бы я кинулся!..
Слепые смеялись:
— Уж Филат скажет!
Филат, видимо, был записным остряком.
— Тут теперь хорошо, — убежденно и мечтательно сказал вдруг Филат. — Фонари кругом поставлены.
— А тебе какой толк? — сказал высокий горбоносый слепец с противоположной лавки. — Ты-то сам видишь?
— Не вижу, а знаю, — отвечал Филат. — Я вот тебя не вижу, а знаю, что ты рыжий.
Все засмеялись. Действительно, тот был рыжий.
— Мне не видно, а народу светло, — продолжал Филат. — По-твоему соображать, так и солнышку выходить незачем, раз его слепой не видит.
И опять!.. В другое время Антон просто бы подумал: «Вот бойкий слепец». А сегодня все имело особый смысл — люди, дома, слова… И сейчас Антон подумал: насколько честнее этот слепой многих зрячих, которые, сами не в силах рассмотреть солнце, уверяли, что его нет, и мешали видеть другим. Слова слепца показались ему иносказательными, как слова пророка. Сегодня глаза у Антона подмечали скрытую связь вещей. Словно ключик повернулся в мозгах… И все стало другим боком к нему. Он сошел с трамвая на углу своей улицы. Мимо него, всхлипывая, с подбитым глазом, в рваной кепке, шел мальчишка. Антону захотелось утешить его.
Он положил свою большую руку на голову мальчика:
— Не тужи, друг, пройдет.
— Тебе дела нет, сопливый! — басом сказал мальчишка, резко увертываясь. И, отбежав в сторону, он крикнул: — Вытурили самого, и закройся!
Это развеселило Антона. Он подошел к своему подъезду. В подъезде скулил соседский щенок. Он тявкнул, затряс обрубком хвоста, хотел отскочить в сторону — ноги разъехались на скользком кафеле.
— Что, брат, выгнали? — наклонился над ним Антон. — Набедокурил небось, а теперь сам просишься. У, цупик ты!
Он поднял щенка за шиворот, сграбастав его сзади за толстую складку шкурки. У щенка смешно повисли лапы. Хвостик поджался вверх к брюшку. По пузу шныряли блохи.
— Вот возьму тебя сейчас за шкирку, — сказал Антон и внес щенка к себе наверх. В квартире было пусто и темно. Хорошо, что он прихватил щенка, с ним не так одиноко.
Антон накрошил хлеба, налил воды в блюдечко и ткнул щенка носом.
— Фью-фью, офсайдик, офсайд, офсайд, — сказал Антон. — Ух ты, офсайдик ты мой, собачура!
Щенок жадно глотал и давился хлебом. Живот его раздулся. Потом щенок свернулся в углу и заснул, урча во сне.
Антон включил радио.
— …таким образом в финале Спартакиады команда Гидраэра…
Антон выхватил вилку включателя из штепселя: «Нет, никуда не уйти от бесславия».
Он подошел к столу. Он вынул вырезки, почетные значки, портреты… Нашел Настину карточку. Положил ее на стол и долго смотрел. Надо бы пойти, да кто поверит? Проиграл, скажут, и просится теперь. Карасик бы понял, но… проклятая коробочка! Нет, обратно ходу нет. Некуда податься. Он взглянул на книги. Непрочитанные книги, толстая стопка газет на окне… Черт его знает, прежде работал, так занят был — и как читал, все успевал, а теперь некогда…
У него пересохло в горле. Он поставил на газ чайник. Сиреневый венчик возник и зашумел около сунутой спички. Чайник легонько зазвенел. Антон поднял щенка, сел, положил кутенка к себе на колени. Усталость легла на затылок, пригнула голову Антона. Так он и заснул, сидя в кресле и держа щенка на коленях.
Глава ХLV
НА СЧЕТЕ «ДЕСЯТЬ»
Гидраэровцы были несколько смущены исходом их борьбы с Антоном. Весь стройный план их рухнул. Они были обескуражены уже в тот момент, когда Севастьяныч выгнал Антона из игры. Не этого хотели ребята, не этого добивались. После матча их все поздравляли, тормошили, обнимали. Их обступили фотографы, репортеры, интервьюеры. Требовали биографий каждого. Десять было налицо, а одиннадцатая…
— Баграш, какая у Карасика биография? — спросил Бухвостов.
— Пиши просто: малый — золото! — сказал Фома репортеру.
Антона искали и не могли найти. Вечером обе команды были на банкете. Отсутствие Антона беспокоило Баграша.
Команде вручили большой серебряный кубок с фигурой футболиста и прочими спортивными регалиями. На обратном пути домой ребята поссорились из-за того, кому нести кубок. Бухвостов требовал, чтобы дали ему.
— Я ведь забил первый мяч.
— А кто тебе спасовал? — не унимался Фома.
— Ну как маленькие! — сказала Настя.
Она была очень встревожена исчезновением Антона.
Дома их ждал Токарцев. Он рассказал о своей встрече с Антоном.
— У него скверное состояние, — сказал профессор. — Может быть, мне не следует вмешиваться, но, полагаю, сейчас самый подходящий момент. Что? Ну, а мне пора… Будьте здоровы…
Но тут забушевал Бухвостов. В нем еще не опала ярость игры.
— Нет, товарищи, — закричал Бухвостов, — я против! Такого человека… Карасика… Такого человека, который всего себя не жалел, такого товарища он себе позволил… Это он в отместку, нарочно. Если у него нахальства хватит явиться, в рожу плюну, так и знайте!.. И я просто считаю даже по отношению к Карасику неудобно…
— С каких это пор ты таким карасистым стал? — спросил Баграш, подмигивая ребятам.
— С таких вот! Бухвостов. — Карасик тоже изменился в нашу пользу. А Кандидов? Вечная склока из-за него, бестолковщина, развал, неразбери-бери… И вообще я не понимаю таких людей. Это в моторе реверс нужен. А когда у человека в идеологии реверсивная взад-вперед, это, знаете… Вот вкололи ему, так он теперь и проситься будет. Ясно. Это мало радости. Сбили гонору, вышибли с поля. Он, конечно, теперь видит — податься некуда…
— Коробочки не было, — сказал Токарцев. — Это неумышленно, непроизвольно. Что? Я видел э… э… дядю Кешу, вы его знаете, он специалист. Он уверяет, что виноват Цветочкин.
— Оба хороши! — сказал Бухвостов.
— Ну что ж, — начал Баграш, — значит, тогда мы проиграли встречу. Кубок наш, а человека продули. Так? Что же, так и откажемся от него? Распишемся, ничего не поделаешь. Судьба. Так?
Команда молчала. Вдруг Настю словно прорвало.
— Как ты можешь так? — закричала она Бухвостову. — Сами довели парня, затравили… Погодите, он еще покажет вам…
Она вдруг заплакала и схватилась за голову:
— Ой, что я говорю!.. Ну товарищи, ну милые, ну что же теперь делать?..
Все молчали и отворачивались смущенно. Фома подошел к Бухвостову, больно ткнул его кулаком сзади:
— Эх ты, балдиссимус! Чуткости, душевности в тебе вот ни на столько… Настя, ты его не слушай, мы — за!
— Да, полегче, полегче! — сказал Баграш. — Человек не семечки, так, смотри, проплюешься.
— Это, Коля, ты чепушишь! — горячился Фома. — Он же наш, в общем…
Бухвостов стоял, потупив голову.
— Товарищи, Настя… Что вы меня каким-то выводите типом… А ты вот чуткий такой, — обернулся он к Фоме, — понять можешь, что у меня ни отца, ни матери, никого своих. Чуткости, говоришь, нет? Мне коммуна наша первый раз в жизни, как своя семья. Я гордиться ею могу. Я за нее горло зубами перегрызу кому хочешь и на даровщинку в нее никому не позволю… Ну, я просто боюсь… Боюсь, ребята… Что, я против Антона, что ли? Давайте уж начистоту. Знаю, Фома думает, что это я Настю к Антону ревную. Было, не скрою. Мало, что прежде… Ну, а сейчас это просто смешно. Что я, не понимаю?
— Кончил? — спросил Баграш, когда тот замолчал. — Эх, Коля, Коля! Ты не Настю ревнуешь, ты команду к нему ревнуешь, вот в чем дело. Забыл, что коллектив-то из людей живых составляется. А человека ты и не видишь, нехорошо.
Тут вмешалась Груша.
— Ребята, вы послушайте, — сказала она. — Я Тошку насквозь знаю. Он гордый, срывной. Сколько я с ним арбузов повыгрузила — тысячи! Такого, как он, на всем свете не сыскать. Но только вам тоже к нему с извольте-позвольте не дело идти. Сам отбился, сам пускай и приходит. Давайте я к нему схожу, вроде как сама по себе, так, мол, и так, порасспрошу, намекну…