Работорговцы

Он вложил стрелу в гнездо тетивы и поднял лук.

Когда началось, не все деловитые мужики поняли, что их начали убивать. Трое повалились почти сразу — Щавель выстрелил дважды. Михан выломился из кустов и метнул дротик, пробив грудь дородному мужику в сизом кафтане, тут же взял наизготовку второй. Грабитель со стрелой в животе поднялся и побежал к нему на подгибающихся ногах. Михан прыгнул навстречу, жёстко ударил щитом в лицо, сбил наземь, заколол.

— Давай, сынок, — приказал Щавель, — работай по людям.

Последний ринулся на Михана и успел замахнуться секирой, когда стрела, пущенная Жёлудем, воткнулась в шею. Грабитель вырвал стрелу, сразу ударила толстая струя крови. Схватившись за горло, разбойник некоторое время стоял корчась, словно пытаясь удушить себя и при этом отчаянно борясь со своими руками, но жизнь ушла, и он рухнул. Михан с булавой караулил каждое его движение, готовясь размозжить череп, но добивать не потребовалось. Лучники вышли на поляну. Ограбленный крестьянин немедленно сел на корточки, закрыл голову руками.

— Не дрожи, бедолага, — хохотнул Михан. — Мы-то тебя не тронем!

Сочтя меру учения для первого раза достаточной, Щавель собственноручно дорезал тех, кто подавал признаки жизни. Лучники вытащили свои стрелы, обтёрли об одежду убитых. Жёлудь бережно приподнял трупью голову, снял медальон и повесил на свою шею. Присмотревшись, взял нож. Запасным ножом обзавёлся и Михан. Взвесил в руке секиру, поколебавшись, отложил — длинна и тяжеловата. Щавель откинул полу сизого кафтана, сорвал мошну, прикинул, кивнул сам себе удовлетворённо.

Взбодрённый молодецким пендалем Михана, лапотник вытащил из-под воза притаившуюся жену, взгромоздился на мешки и погнал на лесную дорогу. Он не чаял унести ног и молился своему деревянному богу, чтобы незнакомцы не передумали.

— Пора вам причаститься, парни, — Щавель распорол рубаху на трупе вожака, сделал длинный разрез по пузу, вырвал кровоточащую печень.

— Это как с медведем, дядь? — сглотнул Михан.

— Вроде того, — Щавель зацепил большим пальцем край, дёрнул ножом, протянул Жёлудю. — Запори-ка чутка, пока тёпленькая.

Жёлудь сунул в рот печёнку и принялся старательно жевать.

— Теперь ты, Михан.

Молодец принял свою долю, оглядел недоверчиво, проглотил ком.

— Медведя же ел? — спросил Щавель, отрезая для себя оковалочек.

— Я и медведя-то не очень, дядя Щавель.

— Что ж отец не выучил тебя?

— Как-то с младости не приемлю сырого… — помялся парень.

— Ничего, привыкнешь, и я с вами заодно.

Михан зажмурился, затолкал кусок в пасть и стал перемалывать его зубами.

— Нет ничего лучше вражеской печёнки после боя, она сил прибавляет. Чувствуете, парни, как сил прибавилось?

— Чувствую, — улыбнулся Жёлудь.

Михан проглотил и молча кивнул.

Щавель спорол второй кус, когда на поляну вышел Альберт.

«Проклятые Господом Богом дикари! — от увиденного целителя едва не вывернуло. — И эти оказались людоедами!» Лекарь поспешно очертил напротив сердца святой обережный круг.

— Вот твои разбойники, — небрежно мотнул башкой на распростёртые тела Михан.

— Не-ет, — затряс головой Альберт Калужский. — Это княжеские мытари.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой ватага наконец-то встречается с разбойниками и вступает в Великий Новгород

— На нём же форма была!

— Кто её знает, эту форму, — ответствовал Щавель. — Кафтан только на одном надет, а по виду все они разбойники типичные. Да и не был я в Новгороде лет дцать.

— Узнают… ведь повесят!

— Ну ты же не скажешь, — Щавель некоторое время шёл молча, а потом покосился на лекаря. — Или расскажешь?

— Нет! Нет! Что вы! — замахал руками Альберт Калужский. Вокруг был тёмный лес, а дорога всё не кончалась и не кончалась.

Весомая мытарская мошна пояс не тянула. «На базаре лук Жёлудю куплю, — тешился Щавель, — у нас-то хороших луков не делают. Тугой лонгбоу килограммов на тридцать пять и стрел к нему навощёных, пусть радуется парень, заслужил нынче. Тетив куплю про запас. А если будет — катушку драконового волоса. Должны же в Новгород привозить из Швеции, да из Греции. В Греции всё есть». Под такие думки шагалось легко, а время летело быстро.

— Обедать будем? — спросил старый лучник, покосившись на солнце.

— Чего-то не хочется, дядя Щавель, — выдавил Михан.

— Как знаешь…

И тут все увидели разбойников.

Семеро тёртых и битых жизнью охальников в драных мытарских кафтанах ждали прохожий люд под щитом «Береги лес от пожара!»

— Кто-нибудь ещё жаждет крови? — с полным безразличием спросил Щавель.

Крови не жаждал никто. Молодые ею вдосталь накушались, а разбойники при виде накушавшихся крови молодых мигом расхотели. Одно дело, купчина с полной телегой барахла и парой-тройкой охранников и совсем другой коленкор — ватага оружных молодцов с окровавленными бородами и без купца с телегой. Позырили друг на друга: разбойники мрачно, а Щавель с расчётливым интересом, от которого сердце уходило в пятки, да так и разошлись.

За деревьями показался просвет. Дорога свернула.

— Вот и тракт, — сказал Щавель.

Перед тем, как выйти на люди, привели себя в порядок. Разоблачились, вытряхнули вшей (пяток на жменю, а иные поболее!), умылись свежей водой из канавы и вышли на большую дорогу.

Великий Новгородский тракт, издревле носящий нечистое имя «Московское шоссе», являл собою широкий торный путь по грязи и гравию. Местами на обочине попадались замшелые куски мягкого диковинного камня асфальта, чудом уцелевшего с времён допиндецовых. Лечить асфальтом умели немногие. Главным образом, невежественное быдло носило асфальт в кармане, тупо веря в чудодейственные свойства. Лишь отдельные понимающие выпаривали с него ароматный мумиё для примочек. Примочки от ушибов и потёртостей, да зацепить мумиё на кончик ножа и растворить в молоке от кашля, вот и вся его целесообразность.

Речи Альберта Калужского вливались в уши воинов и плавно текли себе дальше.

— Другой мумиё делают в тайге за Уралом, — вещал целитель. — Смешивают лосиное добро с целебной глиной тех мест и толкнут в заячьих погадках, добавляя живицы пыхты. Сей мумиё действует как отхаркивающее и рвотное средство, но, между нами говоря, никуда не годится. Есть горный мумиё, он полезный от всех болезней. Собирают его под сводами пещер. Ентот качественный мумиё есть горный сок, который застывает на воздухе как сосновая смола. Стоит он десять крышечек от ньюка-колы за грамм или меняют по весу на золото один к одному.

На тракте шла обыденная движуха. Ехали возы и телеги, тянулся в обе стороны разношёрстный люд: мужики, козлы, бродяги, нищеброды, калики перехожие, свободные копейщики, готовые незадорого воевать на чьей угодно стороне, проходимцы всех мастей, падшие женщины, холодные сапожники, гастарбайтеры, греки, китайцы и прочая шлоебень. Но была особенность — попутно ватаге двигалось значительно больше оружных, чем навстречу. Новгородский князь стягивал наёмников в войско.

До темноты прошли полпути.

— Заночуем в лесу, — сказал Щавель, когда миновали Мясной Бор. — Народец у тракта живёт смирный, но проходимцев кто знает. Не будем мутить судьбу. Мы нужны князю.

Канули в чащу, затащив за компанию Альберта Калужского. Не бросать же доктора, оказавшегося приятным собеседником, а то как сглазит! Лепил и ведунов должно держать на коротком поводке и прикармливать. Наварили густой похлёбки из солонины. Съестного не жалели, обедать намечали в Новгороде.

— Балтийского моря соль, — определил Альберт с первой ложки. Лжица у него была как маленький черпачок.

— Так, — подтвердил Щавель.

— Йодистой сути не имеет, посредственна в лечении ран и жара, хотя невская вода сама по себе вкусна, — поведал лекарь. Он со смаком навернул нажористого варева и завалился спать, окутавшись, будто коконом, епанчёй.