Непогребенные

Покойники не курят.

Сухонький старичок с седым венчиком волос на голове, узким интеллигентным лицом, украшенным бородкой клинышком, с усталыми глазами и горькими складками по уголкам рта, кашлянул. Осторожно, в кулак. Будто боялся побеспокоить мертвого эмгэбэшника.

Мысль о том, что надо вставать, кудато идти и чтото делать, заставила академика поморщиться. Он так удобно устроился на зачехленном брезентом каркасе одной из установок! Можно сказать, свил себе уютное гнездышко. Аркадий Семенович както не подумал, что капитан, откинувшийся на спинку стула, всегда будет перед глазами. Черт бы его побрал! При жизни от покойного не было покоя… – каламбурчик… – но кто же знал, что эмгэбэшник не перестанет вредничать и после того, как умрет? Ничего не попишешь – придется хоронить. В конце концов, капитан ничем не хуже тех, кого он охранял. Его тоже вычеркнули из списков и оставили умирать в железобетонном мешке под названием Академлаг. Значит – наш. Значит, достоин покоиться в стальном контейнере, рядом со светилами науки.

Аркадий Семенович встал и, шаркая, направился к тачке. Ладно, от него не убудет. Деловто на копейку – уложить тело на тачку, отвезти в склад да запихнуть в контейнер.

Сдвинувшись с места, тачка издала противный скрип. Старик дернулся. Слишком резкий звук. Кощунственно резкий для тихого царства мертвых. Аркадий Семенович вкатил тачку прямо в будку. С минуту постоял. Наверное, для того, чтобы подчеркнуть торжественность момента. Потом осторожно потянул капитана за плечо. Тот словно только этого и ждал – мягко завалился набок, сполз со стула и упал прямехонько на тачку. Аркадию Семеновичу осталось лишь поправить раздвинутые ноги в синих галифе. Поразмыслив, он положил фуражку капитану на грудь.

Вновь скрип несмазанных колес. То ли груженая тачка была слишком тяжелой, то ли Аркадий Семенович был слишком стар, но он устал уже на первом десятке метров. Хвала Создателю, здесь было где присесть. Заключенные Академлага потрудились на славу: в длинном зале стояло множество установок, машин и аппаратов. И компактных, и огромных, упирающихся верхушками в сводчатый железобетонный потолок. Одни были готовы полностью и даже испытаны, другие собраны лишь частично. Были здесь стволы пушек, установленные на специальных платформахлафетах, машины, отдаленно напоминавшие танки, диковинного вида криогенные установки. В общем, круг интересов ученыхузников был весьма широк.

Они рассчитывали и проектировали. Проектировали и рассчитывали. Цвет московской интеллигенции. Английские, немецкие и японские шпионы. Разлученные с семьями, лишенные всех прав и свобод, они оставались дисциплинированными и сдерживали ропот.

Работа не прекращалась даже после того, как стало ясно – наверху чтото произошло. Уже тогда Аркадий Семенович понял – амнистии не будет. Проекты свернут, Академлаг законсервируют, а его обитателей… Каким способом их уберут? Ответ дал капитан охраны. Аркадий Семенович увидел, как тот прячет в ящике письменного стола противогаз, и понял – траванут. Скорее всего, самым популярным на тот момент газом – «циклоном Б».

Инстинкт самосохранения толкнул Аркадия Семеновича на подлость: академик украл противогаз эмгэбэшника и ничего не сказал о надвигающейся опасности другим узникам. Какой смысл? В Академлаге было сорок человек и всего один противогаз.

Смерть пришла в подземный городок ученых в первых числах июня. Насыщенный синильной кислотой газ с шипением ворвался в Академлаг через специальный, заранее предусмотренный клапан в гермоворотах. Выжил только Аркадий Семенович. Вот только зачем? Покинуть Академлаг он все равно не мог.

Впрочем, занятие нашлось. Целый месяц старый академик перевозил трупы товарищей на склад. Там было множество стальных контейнеров: вполне герметичных, подходящих по размеру. Из них получились отличные гробы. Справедливости ради стоит отметить, что последний обитатель Академлага желал не только достойно похоронить своих братьев. Он еще и не хотел дышать запахом разложения.

Сделав еще пару остановок, Аркадий Семенович добрался до склада. Стальная дверь, ходившая на колесиках по направляющим, поддалась только с третьей попытки. Зловещий сигнал. Раньше ученый открывал ее одним движением руки. Стало быть, долго он не протянет. Впрочем, и дел осталось немного.

При свете единственной, пока не перегоревшей лампочки Аркадий Семенович осмотрел ряды «гробов», между которыми громоздились кучи всевозможного научного утиля.

Старик подкатил тачку к ближайшему контейнеру. Кряхтя от натуги, перевернул его. На пол посыпались картонные коробки. Буквенночисловые обозначения на квадратных бирках были понятны только посвященным. Когдато в них разбирался и Аркадий Семенович. Теперь все забыл.

Небольшая передышка, которую планировал старик, затянулась. Он присел на край тачки и… уснул.

Разбудило его мигание лампочки. Паузы между вспышками света становились все длиннее. Генератор скоро сдохнет. Надо спешить.

Аркадий Семенович оторвал свою голову от живота мертвеца, на котором так уютно пристроился. На то, чтобы уложить капитана в контейнер, ушло не меньше пятнадцати минут. Старик провел ладонью по лицу эмгэбэшника, закрывая ему глаза.

– Покойся с миром, капитан…

Захлопнув крышку, Аркадий Семенович старательно закрыл пружинные замки. Вроде бы все. Стоп. Цветок. Не раскисать. Похороны должны быть похоронами, а традиция – традицией.

Цветки он делал из плакатов. Чегочего, а наглядной агитации здесь всегда хватало. Вот и сейчас старик легко нашел на полу обрывок грязного листа с нижней частью лица Лаврентия Палыча, окаймленной кумачом. Аркадий Семенович оторвал от плаката узкую ленту, на которой было побольше красного. Соорудил подобие бутона и скрепил найденным в кармане куском медной проволоки. Получилась довольно приличная гвоздика. Добавив к бутону бумажный стебель, Аркадий Семенович полюбовался работой и положил на контейнер. Теперь точно все.

Возвращаться или остаться здесь? Принципиального значения это не имело. Академик решил остаться. Свет мог погаснуть в любой момент, а тыкаться в темноте по залу не хотелось. В конце концов, какая разница? Из картонных коробок можно соорудить кровать и полежать в ожидании смерти.

Аркадий Семенович наклонился. Приподнял один ящик и тут же уронил. Ящик открылся. Старик увидел половину прямоугольного конверта. Вот так номер! Пластинка. Старая добрая граммофонная пластинка. Семьдесят восемь оборотов. Неужели… Аркадий Семенович сел. Затаив дыхание, потянулся к ящику. Раз есть пластинка, должен быть патефон. Это – аксиома. Бог – большой шутник, но он не станет издеваться над несчастным стариком так жестоко.

Патефон в ящике был. Плоский чемоданчик с пластмассовой ручкой. Вот так подарок! Академик развернул сверток промасленной бумаги. Заводная рукоятка. Вставить, завести. Опустить звукосниматель на пластинку. Он так давно не слышал музыку. Целую вечность…

И тут свет погас окончательно. Склад погрузился во тьму. Ах, чтоб тебя! Неужели придется тащиться к генератору? Гдето с полведра солярки еще оставалось. Только вряд ли он до него доберется. Ничего, мы еще побарахтаемся! Где наша ни пропадала. И Аркадий Семенович решил действовать на ощупь.

Один раз он был на грани отчаяния – уронил рукоятку и думал, что никогда ее найдет. Обошлось. Пластинка была установлена, пружинный двигатель заведен. Старик опустил звукосниматель. Раздалось характерное шипение и потрескивание. Вот будет смеху, если вместо музыки он услышит речь Сталина! Ну же! Давай, родимый!

Патефон внял мольбам Аркадия Семеновича. Над кладбищем Академлага полились звуки танго. Закончилось вступление и мужской баритон запел о неразделенной любви.

Я бы так хотел любить,

Я бы так хотел страдать,

Все муки пережить,

Мечтать, молить, рыдать.

Старинной песни звуки

Мне в душу проникают,

Я поверить им хочу,

Они твердят «люблю»… [1]

Как звали певца? Ах, да. Петр Лещенко. Аркадий Семенович почувствовал на щеках чтото горячее и влажное. Слезы. А он думал, что разучился плакать.