Вольф Мессинг

В пятницу, собравшись с духом, я при встрече спросил у веселого Калинского.

— Как дела?

— Все в порядке. Только надо будет… — он потер палец о палец.

— Сколько?

Он назвал сумму. Это было что-то неслыханное. Я сказал, у меня столько нет. Шахматная дуэль с Айвазяном обошлась мне в копеечку.

— А сколько есть?

Я признался.

— Давайте, сколько есть. Только без обмана. О времени сообщу дополнительно, — и умчался.

Я не успел расспросить его, что и как…

В ночь с пятницы на субботу я никак не мог заснуть. Только забудусь, начинали донимать кошмары. Прошлое путалось с будущим, в этой сумятице я никак не мог уловить, что ждет Мессинга в ближайшие часы. Пытаясь избавиться от дурных предчувствий, я обратился к заглянувшему ко мне утром Лазарю Семеновичу с пустяковой просьбой. Объяснил, может случиться, что и на будущей неделе я не смогу выступить в Доме правительства. Пусть Лазарь Семенович не побрезгует и на той неделе звякнет от Исламова, предупредит, что меня нет в городе. В должниках я ходить не люблю, поэтому, как только вернусь, сразу выступлю перед ними. А если не вернусь, пусть тоже звякнет…

— Собираетесь нас покинуть? — спросил Кац.

— Что вы, Лазарь Семенович, — начал отнекиваться Мессинг.

Тот понимающе кивнул затем обратился ко мне с неожиданным вопросом.

— Вольф Григорьевич, а мне никакого письма не будет?

Я не сразу догадался, что он имеет в виду. Когда же в голове прояснилось, мне стало не по себе. Что я мог сказать Кацу, ведь еще при нашей первой встрече, когда мы отправились подписывать дурацкую афишу, мне в какой-то момент пригрезилось…

Я дал слово, что ни за что не выскажу вслух, что мне пригрезилось. Отговорюсь незнанием. Я взглянул на Лазаря Семеновича. У него был такой вид, будто он того и гляди затянет кадиш: [91]«Йисгадал вейискадаш шмей раб…» Что мне было делать со старым одиноким евреем? И со здоровьем у него не все ладно. Правда может добить его. Я не осмелился покривить душой, сказал просто.

— Крепитесь, Лазарь Семенович. Вам не надо ждать писем.

Он не удивился, спросил мудро.

— Что, уже?

Я кивнул. На этом бы и остановиться, но я добавил — за что до сих пор проклинаю себя! — ненужные слова.

— В каком-то Майданеке. Что за место такое, не знаю?!

Он кивнул.

— Я позвоню, Вольф Григорьевич. Обязательно позвоню. Отчего не выручить доброго человека. Мне теперь только и остается, что звонить.

Дальнейшее прозвучит как анекдот, но этот анекдот стоил Мессингу много нервов. Ради всего святого прошу — не надо относиться к Мессингу как старому дуралею. Всяко бывает на свете, и если вам выпал счастливый билет и вы защитили кандидатскую диссертацию — это не значит, что вас всегда и во всем ждет удача.

Калинский лично доставил Мессинга на аэродром. Легковушка действительно оказалась «паккардом». Если бы это была «эмка», я не раздумывая дал бы деру, но это был «паккард».

Был поздний вечер, неистребимая городская пыль укладывалась на ночлег, и остывающее небо потихоньку приобретало свой естественный лазурный цвет. После «паккарда» самолет, к которому привел меня Абраша, показался мне каким-то ободранным и невзрачным, но теперь перед вылетом, мое мнение никого не интересовало. Калинский подтолкнул старого дуралея к металлической лестнице, помог вскарабкаться в ребристый салон.

Дождавшись, пока Абраша влезет вслед за мной, я решился поделиться с ним своими сомнениями, но тот не без легкой досады укрепил мой дух.

— Это самый надежный самолет в мире! Еще ни разу не подводил. Первый только на нем и летает.

Мы устроились на откидных сиденьях. Тут же, чихнув, загрохотали моторы, и машина, тяжело переваливаясь на неровностях, куда-то поехала.

— Сейчас взлетим, — повысив голос, предупредил Абраша.

— А где же сам? — не выдержал я.

— Сегодня он не может.

— А фельдъегерь? — не унимался я.

— Да сиди ты спокойно! — зло оборвал меня земляк, и Мессинг обо всем догадался.

Мне даже стало немного весело — опять влип! Будущее, хранившееся в каждой жилочке моего бренного тела, затаилось от страха, а ужас, до того прятавшийся в сердце, вырвался на волю и завизжал — ты лишился разума?! Кому ты поверил?! Абраше Калинскому? Когда самолет наберет высоту, они с летчиком выбросит тебя из самолета, а денежки поделят.

Словно подслушав мои мысли, Абраша поднялся и направился в кабину.

Как оказалось, пережевыванию страха и ожиданию безвременной и страшной кончины мне отвели несколько часов. Затем самолет резко клюнул носом, через несколько мгновений сильно ударился о землю и, ликуя взревевшим мотором, резво побежал по земле. Когда машина остановилась и рев моторов стих до легкого воркования, летчик вышел из кабины и жестом подозвал меня.

— Деньги?

Я протянул ему газетный сверток.

— Здесь все? — спросил он.

Я кивнул. Говорить не мог — голос отказал.

Летчик направился к входному люку, откинул его и жестом подозвал меня.

Я подхватил свой чемоданчик и приблизился.

Летчик подхватил Мессинга под мышки и спустил на землю.

— Теперь иди.

— Куда? — удивился я.

— Куда хочешь?

Летчик захохотал, перебивая шум рыкающего мотора.

Его поддержал высунувшийся в проем Абраша Калинский. Они смеялись долго, показывали на меня пальцами, шлепали друг друга по плечам. Я уныло ждал, когда они перестанут хохотать. В руках у меня был маленький чемоданчик с запасом белья и бритвенными принадлежностями. Что еще? Мыло, полотенце, домашние шлепанцы. К шлепанцам как-то ловко подклеилось — дураков, оказывается, не только калечат, но и бросают в пустыне.

Я огляделся. Рассвет набирал силу. Еще мгновение, и слепящая солнечная полоска, показавшаяся над горизонтом, осветила неприглядную и скудную местность. Если это не пустыня, то что-то очень напоминающее ее. Кое-где торчали пучки колючей травы, ее в руки было страшно взять. Унылые холмы, окружавшие взлетную полосу с приткнувшимся на дальнем конце маленьким домиком, трудно было назвать очаровательными. Скорее, гиблыми.

С каждой минутой становилось все жарче и жарче. Летчик и Калинский скрылись в салоне. Самолет не глушил моторов — того и гляди, разбежится и взлетит. Никому не пожелаю оказаться брошенным в пустыне с чемоданчиком, в котором нет запаса воды. В пустыне не нужны шлепанцы, ни к чему теплое пальто с меховым воротником, подпоясанное кокетливым буржуазным пояском, которое я, по совету Абраши, напялил на себя, чтобы не замерзнуть в полете. Не нужна также тирольская шляпа с узкими полями и приделанным к тулье перышком — единственное, что сохранилось у меня от Германии.

Я повернулся и двинулся в сторону, противоположную восходящему солнцу. Там было ровнее, туда было легче идти. Через десяток шагов услышал встревоженный голос Абраши.

— Мессинг!..

Я обернулся. Абраша спрыгнул на землю.

— Чего?

— Далеко не уходи.

Я повернулся и, прикрывая глаза от слепящих лучей солнца, вернулся к самолету.

Разгадка этого замысловатого приключения, в которое я так легкомысленно ввязался, наступила минут через пятнадцать, при жарком солнечном свете. Из блистающей неясности на взлетную полосу въехала уже знакомая мне «эмка». Из машины вылез улыбающийся Ермаков и радостно поприветствовал меня.

— Кого я вижу? Никак не ожидал встретить вас, Вольф Григорьевич, в запретной зоне? Как вы попали сюда? Пропуск у вас есть?

— Пропуска нет, — упавшим голосом ответил я. — Прилетел на самолете. Почему запретной?

Ермаков приблизился и объяснил.

— Это же Иран.

— Как Иран? — не понял я.

— Ну, не совсем Иран, а пограничная полоса. Иран вон там, — он неопределенно махнул рукой, затем присел и принялся камешком рисовать на земле географическую карту.

— Вот граница, а вот здесь Персия, — затем поднялся и уже строго спросил. — Что вы делаете в запретной зоне, гражданин Мессинг? Собрались продемонстрировать овцам свои психологические опыты? Или решили предсказать азиатам, когда над Персией взойдет заря коммунизма? А как же Советский Союз? Неужели вам у нас не понравилось? За границу решили драпануть? Что ж, ты, тварь троцкистская, так задешево продал родину? Не вышло, двурушник?!

91

Кадиш(идиш) — молитва.