Нестор-летописец

Несда соскользнул с телеги и во все глаза рассматривал невиданное собрание. От келий навстречу князьям не торопясь шел монах, ничем от прочих не отличавшийся, разве что ряса на нем была еще более убогой, похожей на лохмотья. В летах он был почтенных, но годы и монашья келья не сгорбили прямую спину, не согнули широкие плечи, в которых чувствовалась былая сила. Верно, в молодости мог и дикого тура уложить ударом кулака, восхищенно подумал Несда о монахе.

За чернецом, сильно отстав, шагал Захарья. Купцу было неловко, что взгляды, направленные на монаха, достались и ему. Пытаясь стать незаметным, он заспешил в сторону, к телеге.

— Спаси вас Христос, князья земли Русской, и вас, бояре благочестивые, — негромко произнес монах, подходя ближе к собранию.

— Что же ты не спросишь, отче Феодосий, что нам напророчил Антоний? — неприветливо осведомился князь Изяслав.

Несда невольно схватил подошедшего отца за руку:

— Это игумен Феодосий!

Мономах и Георгий заторопились присоединиться к остальным.

— Что бы ни было, на все воля Божья, — кротко ответил игумен.

— Он пообещал нам поражение и погибель!

— Уста блаженного Антония не произносят ложного свидетельства, — сказал Феодосий. — Смирись, благоверный князь.

Но возмущенной душе Изяслава было не до смирения.

— Благослови нас ты, отче, — не попросил, а повелел он, — и пообещай, что будешь молиться о нашей победе над погаными половцами.

Игумен без прекословий подошел к каждому, начав с Изяслава, и перекрестил с краткой молитвой. А воеводе Яню Вышатичу с улыбкой прибавил:

— Не говорил ли я тебе, боярин, что скоро вновь увидимся?

— Говорил, отче, — улыбнулся в ответ воевода, хоть и тяжело было у него на душе из-за Антониева предсказания.

— А ты не хмурься. Помнишь, что еще говорил тебе, — верь и будь мужествен.

— Хорошо, отче, — благодарно отмолвил Янь Вышатич. — Утвердил ты меня тогда, и ныне не поколеблюсь.

Последним благословение Феодосия принял подоспевший боярин князя Всеволода варяг Симон. На его лице было странное выражение: будто смешались нераздельно счастье и несчастье.

— Что сказал тебе Антоний? — спросил Всеволод.

— Прости, князь, — с легким поклоном ответил боярин, — его слова были столь удивительны, что я не смею их повторить.

Изяслав первым пошел к воротам монастыря, где ждали отроки с конями. За ним потянулись остальные. Князь Святослав несколько раз оборачивался на игумена и чему-то улыбался.

— Он так и не пообещал, что будет молиться об их победе, — прошептал Несда. — Почему?

15

В то время, когда Захарья выезжал со своего двора в Киеве, чтобы идти в Печерскую обитель, трое Ярославичей с сыновьями и боярами уже входили в монастырские ворота. Утренняя служба едва успела кончиться, Феодосий еще не снял священническую ризу. В церковь вбежал молодой инок и стал возбужденно размахивать руками, живописуя княжье нашествие.

Феодосий отечески одернул его:

— Не маши дланями, будто скоморох на пиру. Прижми к груди и ходи всегда так, если не занят работой.

Напуганный небывалым событием монашек сложил крестообразно руки на груди, будто собрался к причастию, и замер столбом.

Игумен аккуратно снял с себя церковное облачение, сложил в ризнице, вышел из алтаря.

— Отомри! — улыбнулся он в сторону инока.

Тот поспешил следом за настоятелем и, выйдя из церкви, удрал подальше, с глаз долой.

Знатное многолюдство одних чернецов собрало посреди монастырского двора и заставило бродить без дела, как бы по достойной причине. Других, напротив, разогнало по кельям и вложило им в руки четки, а в уста — усиленную молитву от греха и соблазна. Только самые стойкие и опытные не побросали работу, да послушники не осмелились оставить назначенные им труды.

Узнав, с чем пожаловали князья, Феодосий наотрез отказался выполнить их просьбу.

— Не у меня просите, — покачал он головой. — Я лишь худой раб и исполняю повеления нашего отца и учителя, блаженного Антония. Вся братия подтвердит вам это.

— Сие мне известно, — ответил князь Изяслав. — Известно также, что блаженный Антоний много лет назад затворился в пещере. Как мы пройдем к нему, Феодосий?

— Ради любви он покинет ненадолго свою пещеру, как делает иногда ради нас, грешных. Впрочем, я сам попрошу его об этом.

Игумен пошел впереди, за ним стройным порядком двинулись князья и бояре. Идти было шагов триста. Монастырь, милостью князя Изяслава, подарившего землю, привольно растянулся вдоль Днепра. Нынешняя пещера Антония была не та, в которой он когда-то поселился, положив начало обители. В той, прежней, теперь хоронили умерших братий, а вход в нее был недалеко от церкви. Когда монастырь вышел из-под земли к солнцу и стали в нем умножаться чернецы, Антоний ископал себе другую пещеру, подальше, так как любил уединенность и молчание. Вот уж лет семь, оставив руководство иноками, он жил в подземном затворе. Но по-прежнему к нему ходили за наставлением в самых важных делах.

Князь Изяслав хорошо помнил блаженного старца. Как не помнить, если сам же грозился когда-то выгнать Антония из киевской земли. Шутка ли, монахи любимого боярина довели до белого каления. Тот аж захворал, три седмицы не мог сесть на коня! Потом-то все уладилось, и вышло как нельзя лучше, но кто ж тогда мог это знать?

И все равно к Антонию Изяслав Ярославич любви не испытывал. Игумен Феодосий — совсем иное дело. Феодосий пока, слава Богу, не нашел способа уязвить чем-либо киевского князя и ввести во грех, сиречь во гнев. Напротив, благорастворение воздухов в обители при Феодосии было таковым, что князь испытывал здесь особые чувства. Он с удовольствием ощущал себя добрым христианином, исполненным любви и смирения, и ничто не могло поколебать его в этом. Было только непонятно, куда все это девается, когда ворота обители остаются позади и вновь одолевают княжеские заботы. Не возить же всюду с собой отца игумена!..

По дороге к пещере Антония от старших незаметно отстали отроки — княжич Владимир Всеволодич и Георгий-варяг. Подземный монах им был неинтересен. Наверняка какое-то немытое страшилище, которое и говорить-то разучилось.

Феодосий недолго пробыл под землей. Вылез и подержал дощатую дверку, прикрывавшую вход в пещеру на пологом склоне холма. За ним следом из затвора выбрался старец, с длинной седой бородой, в низко надвинутом на глаза клобуке. Монашья схима была слегка замарана сухой землей, особенно на коленях, в бороде тоже запутались крупинки.

— Вот, отче Антоний, благослови пришедших к тебе.

Сказав это, Феодосий поклонился земным поклоном учителю и зашагал прочь.

— Поздорову ли будешь, Антоний? — поприветствовали старца князья.

К их удивлению, смрадного запаха от старика, похоронившего себя заживо, не ощущалось.

— И вам Бог в помощь, — неожиданно гулким для молчальника голосом ответил блаженный.

— Благословишь ли нас и русские дружины на битву с сыроядцами, отверженными Господом? — спросил Изяслав.

— Благословить нетрудно, — молвил старец. — Да знаете ли, что ждет вас?

— Сеча с вражьей ордой, — удивляясь вопросу, сказал Изяслав. — Для чего спрашиваешь?

— А для того, что вижу: не ведаешь ты, князь киевский, отчего Бог ныне казнит тебя своим гневом.

Изяслав шатнулся, как от удара по щеке. Младшие Ярославичи переглянулись, бояре, напротив, не шелохнулись — внимали старательно.

— Меня? Что ты такое говоришь, чернец?! Опомнись, старик!

— Я-то в твердой памяти, князь. Тебе бы самому в себя прийти, душу свою в Божьей бане отмыть. — Антоний вдруг вознес руку на обнаженную голову Изяслава и неожиданно мягко произнес: — Ну ничего, будет у тебя для этого срок.

— Так что нас ждет, поведай, блаженный старче! — попросил Святослав. — Сказал аз, скажи и буки.

— Что ж, скажу без утайки. Ждет вас поражение, — печально проговорил Антоний. — Войско ваше погибнет и расточится. Враги по земле русской разойдутся и рассядутся, не встретив отпора.