Душа-потемки

– Тебе что, телефон в машине установили персональный? – усмехнулся штатский. – Смотри лишнего не болтай.

– Знаю, ученый. Так вот начальник МУРа мне кратко ситуацию докладывал – по всему очевидно, это не налет, не ограбление. Кто-то один в универмаге ночью орудовал и не грабил, а убивал, понимаешь? Целенаправленно убивал, с фокусами. И если такое… такая информация в открытый доступ выплывет, завтра же по городу слухи поползут, как чума. А следом за этим головы полетят и в министерстве, и на местах.

И эти прошли, скрылись внутри. Многое бы отдал лейтенант Гущин, чтобы тоже оказаться там, где сейчас работала сводная следственно-оперативная бригада.

Но пост не бросишь. И курить нельзя.

– Федь, вон видишь тех? Эти с вневедомственной охраны… Целая группа прибыла, – тихо сказал Гущину старшина Сысоев – дежурный шофер пятнадцатого отделения милиции. За рулем «газика»-«канарейки» ему не сиделось. Подошел к дверям, заглянул в витрину. – Они первыми тут оказались вместе с машиной инкассаторов. Те обычно выручку до полуночи забирают, но все перекрыто было из-за похорон до самой ночи. Да, свезли Владимира Семеныча на Ваганьково… свезли… кто ж петь-то нам теперь будет… осиротели… У них, инкассаторов, всегда сперва по плану Добрынинский универмаг идет, потом Даниловский и только потом уж этот – Замоскворецкий. Значит, приехали где-то в третьем часу сюда, бухгалтер, старший кассир. И вневедомственная подкатила – здание-то уж на пульт поставили, как закрыли с вечера. Так вот не пойму я никак…

– Чего? – спросил лейтенант Гущин.

– Как онвнутри очутился? Вон эксперты говорят – я слышал, следов взлома никаких, сигнализация на пульте не сработала, значит, проникновения нет. Витрины, двери – целехоньки. Они всей группой – кассир, бухгалтер, инкассаторы, патруль – вошли через этот вот центральный вход, с сигнализации собственноручно сняли. А там на втором этаже… И на других этажах тоже… там уж все сделано было, конечно. Как он внутри-то очутился, убийца? Нет, что-то не так тут.

Лейтенант Гущин поднял голову вверх – вывеска над входом в универмаг внезапно снова зажглась. Буквы замигали, замигали и налились оранжевым светом. То ли утренний туман тому виной, то ли смог городской, но свет, несмотря на всю свою цитрусовую жизнерадостность, казался холодным, почти что мертвым. Точно источник его прятался где-то далеко, а это был лишь отблеск.

И где-то там, за домами, наверное, на Садовом кольце завыла сирена «Скорой», которую вызвали сюда увозить трупы в морг Павловской больницы. Спешно увозить до того, как город окончательно проснется, – до первых троллейбусов, до первых такси, до первых прохожих и зевак.

И еще одно пятно света – маленькое, вороватое – возникло в сумерках на фасаде восьмиэтажного дома, облицованного серым гранитом. Того самого дома, что окнами выходил прямо на Замоскворецкий универмаг. Вся округа называла этот дом «генеральским», потому что еще с довоенных времен в нем проживали всякие-разные и их многочисленные домочадцы.

Кто-то вышел на балкон в этот предрассветный час. Кто-то проснулся в квартире на пятом этаже и зажег маленький карманный фонарик, чтобы лучше видеть, чтобы ничего не пропустить.

Глава 2

ЗОЛОТО В БИДОНАХ

Наши дни

– Знаешь, о торговле вообще и о нас, работниках торговли, при советской власти легенды ходили. Чего только не болтали, милый, для тебя в твоем возрасте это, наверное, как сказка о потерянном времени.

Ольга Аркадьевна Краузе аккуратно притормозила у светофора и повернула к Алексею Хохлову сильно накрашенное лицо. Несмотря на свои семьдесят лет, водила она свой серебристый «Ягуар» с легкостью и изяществом опытного профессионала. Да и не выглядела она на свой возраст – долгие часы в салонах красоты у лучших косметологов и массажистов не пропали даром. Жилистая и сухая, облаченная, несмотря на жаркий день, в классический жакет «Шанель» и обтягивающие джинсы, за рулем иномарки смотрелась она в представлении Алексея Хохлова даже не как обеспеченная, дорогая москвичка, коей была, а дама откуда-то «оттуда» – говорят, таких вот старушек пруд пруди на набережной Круазетт и в шикарных кафе Монако.

Бриллиантовые серьги в ушах от «Картье», массивная бижутерия от «Шанель», умело накрашенный темно-вишневой помадой рот и отлично сохранившиеся, ухоженные, тщательно завитые волосы. Ольга Аркадьевна Краузе некогда считалась самой красивой шатенкой Москвы и никогда в жизни не изменяла цвету шоколада.

– Ах ты господи, что про нас только не плели тогда… Торгаши… Другого прозвища для нас тогда не имелось. «Они торгаши, а следовательно, воруют». В глаза ничего такого – лишь улыбочки подобострастные, льстивые: «Ольга Аркадьевна, нет возможности поспособствовать, сапожки дочке достать «Саламандер»? А мужу дубленка нужна, а хрену моржовому костюм импортный». – Ольга Аркадьевна вставила в уголок рта сигарету, и Хохлов, сидевший рядом на пассажирском сиденье, предупредительно поднес ей зажигалку.

Чирк… струйка дыма… Ольга Аркадьевна откинулась на сиденье, светофор зажег зеленый, и она нажала на газ.

– А джинсы… так ими спекулировали тогда, конечно, не мы… А эти, из отдаленных советских провинций, из страны Лимонии, например, с Кавказского хребта приезжали целыми выводками семейными – все в тапочках и черных бархатных пальто, воротник из ламы, здесь же у нас, в Москве, доставали – в ГУМе с переплатой. «Импартный, импартный…» – так мы их и звали… Ой, чудеса, с шести часов утра, бывало, очереди у дверей магазинов – за коврами, за хрусталем, за телевизорами… Ну это, правда, по открыткам давали. Но как-то покупали эти открытки, доставали… Ах, Лешка, дорогой, мальчик ты мой… Ты, наверное, в восьмидесятом только первые шаги начинал делать. А я была директором мосторга, где ты сейчас служишь. Ну это ты, конечно, знаешь. Но не знаешь, что я являлась самой молодой в Москве директрисой. Моложе сорока тогда и не думай – максимум старший товаровед. А я в тридцать семь поднялась. А какие волки сидели в управлении торговли… А на местах… Директриса магазина «Синтетика» – он на Ленинском тогда располагался – приобрела себе в комке ювелирном сережки Фаберже, понимаешь, сколько они теперь стоят? Ну а тогда по связям обошлись сносно. Как, бывало, наденет на совещание… Морда лошадиная, пальцы все в кольцах и в любовниках держала такого же вот молодца, мальчишку, – Ольга Аркадьевна, придерживая руль одной рукой, потрепала Алексея Хохлова по затылку. – Нет, ты у меня, конечно, лучше. Ты вообще особенный. Но как же ей тогда все наши телки завидовали… Я-то уж развелась тогда со своим… Кешка у меня на руках остался, мать больная, парализованная. Крутиться много приходилось, из кожи лезть. А как в директрисы Замоскворецкого мосторга попала, как назначили меня, то… Малость полегче нам тогда стало. А потом и совсем легко. Карты так, что ли, легли… Достаток как пришел, так и остался в нашем семействе.

Алексей Хохлов про себя усмехнулся. Достаток – это вы скромничаете, дорогая Ольга Аркадьевна. И сережки от «Картье», и сумочка «Шанель», что на заднем сиденье небрежно брошена, и даже этот новый «Ягуар» с сиденьями, обитыми белой кожей, – это так, мелочи. Богатая женщина – это не про вас. Очень богатая женщина – это куда ближе к истине. Богатая старуха… ведьма…

И что вспоминать Замоскворецкий мосторг, где когда-то вы звались и дворянкой столбовой, и царицей, и владычицей морской, как в сказке, что теперь вспоминать – то всего лишь музей, паноптикум. Десятки по столице строятся новых торговых моллов – современных, сверкающих, из стекла и бетона, с прозрачными лифтами, зимними садами, фонтанами, кафе и ресторанами, кинотеатрами. И сколько, сколько арендных площадок принадлежит в этом раю для шопоголиков вам?

– Потом еще говорили, что мы – торговая мафия, – Ольга Аркадьевна, словно подслушав мысли своего тридцатилетнего плечистого и крепкого любовника, хитро, кокетливо подмигнула, – да, да, мафия, мол… А мафия бессмертна, и вообще мы весь свой стартовый начальный капитал еще тогда, в восьмидесятые, формировали. Золото в бидоны складывали. Это ж надо – золото в бидонах… Это, кажется, в Средней Азии кого-то накрыли с хищениями и изъяли, конфисковали – ну, оттуда и пошло. Представляю, как я в своей квартирке на Пятницкой с Кешкой-сынком, с мамашей моей, царствие ей небесное, и с бидоном, золота полным… Услышишь такую вот байку – плюнь в глаза.