Страница 33 из 56
— Ты мне приснился на прошлой неделе. — Кейко тоже улыбнулась, радостно и чуточку смущенно. — Может, и это сон?
Генри скользнул взглядом по колючей проволоке, потрогал железные шипы.
— Настоящее. Уж лучше бы сон.
— Хороший был сон. Оскар Холден играл. И мы танцевали…
— Я не умею танцевать.
— В моем сне умел. Мы танцевали в каком-то клубе, там было много-много людей, всяких-превсяких, а музыка… та самая, наша музыка. С той пластинки, что мы купили. Только она почему-то была медленнее… все было медленнее.
— Хороший сон, — сказал Генри с чувством.
— Я теперь постоянно думаю о нем. Даже вижу наяву, когда иду по этой жуткой грязи с мамой в лазарет, мы там помогаем больным и старикам. Сон мне снится без конца. Даже ночью, хотя заснуть не могу, все смотрю на пятна света от прожекторов.
Генри вцепился в колючую проволоку, просунув пальцы между колючками.
— Может, и мне приснится.
— Не надо, Генри. Одного моего сна на двоих хватит.
Генри оглянулся на ближнюю вышку: пулеметы и мешки с песком для защиты. Для защиты от чего?
— Плохо, что ты здесь. Когда ты уехала, я не знал, что делать. Вот и приехал сюда искать тебя. Я до сих пор не знаю, что делать.
— Я знаю, что нужно сделать. — Кейко коснулась руки Генри. — Можешь нам кое-что привезти? Тут нет бумаги и конвертов, и марок тоже нет, но если ты привезешь, я буду писать тебе письма. А еще можешь раздобыть ткани? Все равно какой, несколько метров? У нас нет занавесок, и прожектора всю ночь бьют в окно.
— Конечно, все, что нужно…
— И еще одна просьба, особенная.
Кончиками пальцев Генри погладил ее ладошки, мягкие, нежные.
— На будущей неделе у меня день рождения — успеешь привезти все? В тот же день у нас музыкальный вечер под открытым небом, сразу после ужина. Наш сосед выменял у солдат проигрыватель, но пластинка всего одна — «Старая добрая опера», да и та заезженная, просто ужас! Военные дали согласие на вечеринку, если погода не подведет. Может, даже разрешат запустить музыку через репродуктор. И здорово будет, если ты приедешь на мой день рождения. Можем прямо здесь посидеть, послушать.
— А когда на будущей неделе? — Генри знал, что Кейко старше на несколько месяцев, но в суматохе нынешних дней он начисто забыл про ее день рождения.
— День рожденья в следующее воскресенье, но музыкальный вечер назначен на субботу, заодно и отпразднуем.
— Наша пластинка у тебя? — спросил Генри.
Кейко мотнула головой, закусила губу.
— Где же она? — Генри вспомнил пустые улицы Нихонмати — ряды заколоченных окон.
— Кажется, в подвале отеля «Панама», там много всего, папа отнес туда то, что в чемоданы не влезло, а продавать жалко, — дорогие нам вещи. Когда мы уезжали, отель как раз заколачивали. Наверняка она там. Тебе туда ни за что не пробраться, и даже если сможешь, то не знаю, найдешь ли. Там столько всего!
Генри знал этот старый отель. Когда он в последний раз проходил мимо, весь первый этаж уже заколотили. Стекла на верхних этажах после высылки японцев выбили камнями мальчишки.
— Хорошо, все, что могу, достану, привезу в следующую субботу.
— В это же время?
— Чуть позже. Здесь мы будем к ужину, а после, часов в шесть, я приду сюда. Мы и за ужином увидимся, ты же будешь в очереди?
— Конечно — куда я денусь? — Кейко опустила глаза, будто стыдясь своего вида, сунула руку в карман. — Вот, подарок. — И достала из кармана букетик желтых одуванчиков, перевязанный тесемкой. — Они растут в бараке, между половиц. Пола там нет — просто доски лежат на земле. Мама возмущается, мол, сорняки растут под ногами, а я их люблю. Других цветов здесь нет.
Кейко просунула букетик между рядами колючей проволоки.
— Прости. — Генри стало стыдно, что явился с пустыми руками. — Я ничего тебе не принес.
— Не беда. Главное, ты пришел. Я так и знала, что придешь. Может, сон сбылся. Или просто я так мечтала. Но я знала, что ты меня найдешь. — Кейко глубоко вздохнула. — Твои родители знают, что ты здесь?
— Нет. — Генри было стыдно за нерешительность матери и злорадство отца. — Прости, что я им не сказал. Я не мог… они бы меня ни за что не пустили. Ненавижу отца, он…
— Ничего, Генри, неважно.
— Я…
— Ничего. Я бы на их месте тоже сына не пустила в лагерь военнопленных.
Генри прижал к ограде ладони, Кейко повторила его жест, и они ощутили, как в кожу впиваются острые, неподатливые шипы. Генри заметил под ногтями Кейко засохшую грязь. Посмотрела на свои пальцы и Кейко, смущенно убрала руки за спину.
Издалека донесся автомобильный гудок. Миссис Битти! Похоже, догадалась, где он пропадает.
— Мне пора, через неделю вернусь, ладно?
Кейко кивнула, сдерживая слезы, нашла силы улыбнуться.
— Буду ждать.
32
Снова дома 1942
В воскресенье утром Генри проснулся другим человеком, несмотря на свои двенадцать лет, — точнее, неполных тринадцать. Он отыскал Кейко, он виделся с ней. И уже от мысли, что теперь он знает, где Кейко, — пусть даже в этом грязном лагере, — на душе у него стало легче.
Оставалось раздобыть все, о чем просила Кейко, и в следующую субботу доставить в «Гармонию». Но как же быть с пластинкой Оскара? Вот был бы подарок ко дню рождения! Если, конечно, удастся ее разыскать.
На кухне Генри застал отца в халате — на карте Китая, вырезанной из журнала «Нэшнл джиографик», он отмечал новости о боевых действиях. Карта была приклеена к пробковому щиту, и отец втыкал булавки там, где шли бои: синие — победы Китая, красные — поражения. Генри отметил, что на карте прибавилось синих булавок. Но отец был привычно угрюм.
— Доброе утро, — сказал Генри.
— Чоу синь, — ответил отец, тыча в карту ногтем.
Он бормотал по-кантонски непонятные слова: синь гуан чжэн цэ,снова и снова.
— Что это значит? — спросил Генри. Что еще за «три огня», недоумевал он.
Они с отцом давно привыкли обходиться без слов. Генри чувствовал, что отец недоволен. И спросил, чтобы просто убедиться. И неважно, что по-английски, главное — вопросительный тон.
— Это означает «три искорки», — объяснил отец по-кантонски. — Японцы говорят: «три огня». «Жги, грабь, убивай». Они перекрыли Бирманскую дорогу, но после нападения на Перл-Харбор американцы наконец стали снабжать нас оружием.
«А сам ты разве не американец? — возмутился про себя Генри. — Разве мы не американцы? Разве не от нас они получают оружие?»
Отец продолжал говорить — то ли с Генри, то ли сам с собой:
— И не только оружие. Самолеты. «Летающие тигры» [16]помогают Чан Кайши и Национально-революционной армии сражаться с японскими захватчиками, но те уничтожают все на своем пути. Японцы убивают мирных жителей, пытают людей тысячами, жгут города.
Генри понимал отца, он видел в его взгляде, устремленном на карту, радость и печаль. Победитель и побежденный.
— Но есть для нас и хорошие новости. Гонконгу ничто не угрожает. Японцам уже много месяцев не удается прорваться на юг, так что на будущий год сможешь поехать в Кантон.
Отец объявил об этом так торжественно, будто сегодня чей-то день рождения, китайский Новый год и Рождество — все вместе. Хотел порадовать Генри новостью. Сам отец почти все школьные годы провел в Китае. Это был своего рода обряд посвящения. Детей отправляли в Китай многие традиционные китайские семьи, как у Генри.
— А как же Рейнир? Может, мне просто перевестись в китайскую школу на Кинг-стрит, где все ребята? Что, если я не хочу ехать? — Генри знал, что отец разберет лишь отдельные слова: школа, Рейнир, Кинг-стрит.
— Что? — вскинулся отец. — Нет, нет — в Кантон.
Мысль об отъезде в Китай ужаснула Генри. Китай — чужая страна. Без джаза, без комиксов — и без Кейко. Он представил, как живет в доме у дяди — может статься, это и не дом вовсе, а лачуга, — и его дразнят, считают чужаком. Он и здесь, в Америке, чужак. Неизвестно еще, что хуже. Даже в положении Кейко, хоть и нерадостном, есть хорошая сторона — Генри кольнула зависть. Она хотя бы с родными. По крайней мере, сейчас. Ее родители все понимают. Ее не отошлют прочь.
16
«Летающие тигры» — добровольческое военно-воздушное подразделение American Volunteer Group, воевавшее на стороне Китайской Республики в 1941–1942 годах.