Страница 19 из 56
Генри задумался над словом «диверсия». Он помешал мистеру Престону купить часть японского квартала — чем не диверсия? И совесть его нисколько не мучила. Но ведь все арестованные — американцы. Японцы они по крови, но родились в Америке, разве не так? И отец Кейко тоже здесь родился.
— У нас даже ввели комендантский час.
— Комендантский час?
Кейко обвела взглядом опустевшие улицы, кивнула.
— С восьми вечера до шести утра японцев не выпускают из квартала. Ночью все мы в плену.
Генри покачал головой, с трудом веря словам Кейко, но зная, что это правда, — по арестам в клубе «Черный лось», по злорадной улыбке отца. Ему стало страшно за Кейко и ее родных, за всех жителей Нихонмати. Но страх перебивала эгоистичная радость оттого, что Кейко рядом, — и чувство вины за собственное счастье.
— Я сегодня сбежал с уроков, искал тебя, — признался Генри. — Я боялся…
Кейко посмотрела на него, полуулыбка превратилась в кривую усмешку. Генри продолжал, запинаясь:
— Я волновался из-за школы. Нам с тобой нельзя отставать, учителям ведь не до нас.
В наступившей тишине раздался гудок — сигнал о ночной смене на заводе «Боинг», громкий, пронзительный вой. Тысячи рабочих расходятся по домам, а тысячи других займут их место с десяти вечера — будут делать самолеты для войны.
— Спасибо, что беспокоишься о моей учебе, Генри.
От Генри не укрылось разочарование в ее взгляде, точь-в-точь как накануне вечером, после арестов в клубе «Черный лось».
— Я не об учебе беспокоюсь, — пробормотал он. — Не в этом дело. Я боялся, что…
— Ничего, Генри. Я не хочу доставлять тебе неприятностей. Ни в школе, ни дома с отцом.
— Я не за себя боюсь…
Кейко вздохнула, помолчала, словно собираясь с духом.
— Вот и хорошо, потому что мне нужна помощь. Генри. Дело важное. Пойдем.
Кейко повела его вниз по склону холма к скамейке, позади которой была спрятана небольшая красная тележка.
— Это наши семейные снимки, — объяснила Кейко, указывая на альбомы и какую-то коробку. — Мама велела мне отнести их в переулок и сжечь. Сама она не смогла. Ее дедушка служил в японском флоте. Она просила меня сжечь все старые фотографии из Японии. — Кейко печально смотрела на Генри. — Я не могу сжечь, Генри. И прошу тебя спрятать. На время. Ты можешь?
Перед глазами Генри стояла вчерашняя дикая картина: переулок в японском квартале, весь в дыму, фотограф из студии «Оти» — потрясенный, но полный решимости.
— Спрячу, у себя в комнате спрячу. Здесь все?
— Это самые важные. Мамин архив. Мои детские фотографии, думаю, можно оставить. А еще наши соседи по кварталу ищут место, где спрятать кое-что посущественней. И мы туда отнесем наши вещи, если надо.
— Я их сохраню, обещаю.
Кейко обняла Генри коротко, порывисто. Он прижал ее к себе. Рука коснулась ее волос. Он и не думал, что у нее такие мягкие волосы.
— Пойду, пока меня не хватились, — сказала Кейко. — До завтра, увидимся в школе!
Генри кивнул, взялся за ручку красной тележки и двинулся к дому вдоль темных, пустых улиц японского квартала. Он шагал и тащил за собой целый ворох воспоминаний. Тайну, которую надо сберечь.
22
Под гору 1942
Генри сразу придумал, где спрятать альбомы дома, на Кантонском бульваре. — в щель между нижним ящиком комода и полом. Там как раз уместятся все драгоценные семейные фотографии Кейко, если их разложить как следует.
Надо влезть наверх по пожарной лестнице и спуститься вниз с наволочкой. Скорее всего, удастся все перетащить в два приема — ничего сложного. Отец храпит, да и мама спит крепко, так что, если не шуметь, все пройдет как по маслу.
Стараясь не выходить на свет, петляя по темным переулкам, Генри пробирался в сторону китайского квартала. На шатающегося в одиночку по вечерним улицам подростка в другое время не обратили бы внимания, но сейчас, при затемнении, да еще в комендантский час для японцев, его схватит любой полицейский.
Генри катил красную тележку с грузом по Мэйнард-авеню — тем же путем, каким пришел сюда. Улицы японского квартала были безлюдны, полицейские патрули почти не встречались. Пусто, зато спокойно. Колеса тележки поскрипывали, нарушая вечернюю тишину. Еще квартал-другой — и можно сворачивать к северу, под гору, в глубь китайского квартала, к дому.
Не переставая думать о Кейко, Генри миновал издательство «Родо-Са», дамское ателье «Яда» с огромными, на американский лад, манекенами в витрине. Затем — стоматологическую клинику «Эврика», над дверью которой висел исполинский зуб, белесый, почти прозрачный в лунном свете. Если не считать американских флагов и лозунгов в каждом окне и в каждой витрине, — точь-в-точь китайский квартал, только побольше. Более современный.
Японский квартал позади. Генри свернул на Саут-Кинг и направился к северу, в сторону дома. Внезапно впереди он заметил одинокую фигуру — по виду, мальчишка. В неверном свете луны и жужжащих фонарей, вокруг которых вилась мошкара, он казался едва заметной тенью. Генри пригляделся: мальчишка что-то малевал на американском флаге в витрине продуктового магазина «Янаги». Стеклянная дверь закрыта куском фанеры, но большие витринные окна — нет. Наверное, стекла недавно вставили, подумал Генри, и оклеили флагами, для безопасности.
Но что там рисует этот мальчишка? Да еще ночью? Поняв, что это его сверстник, Генри чуть успокоился.
Заслышав скрип тележки, мальчишка замер. Прекратив орудовать кистью, вышел на свет, и Генри споткнулся.
Дэнни Браун.
С кисти в его руке стекала красная краска, оставляя на тротуаре следы, похожие на кровь.
— Ты что тут делаешь? — спросил Дэнни.
Лицо у него было испуганное. Похоже, его застигли на месте преступления. И вдруг изумленно раскрытые глаза злорадно сузились. Генри совсем один, кругом ни души. И Дэнни двинулся на Генри, а тот застыл как вкопанный, стиснув ручку красной тележки.
— Сам-то что тут делаешь? — Генри знал ответ, но пусть Дэнни скажет.
Он знал, что тот тут делает, но не понимал — почему. Страх, ненависть или обычная скука привели Дэнни в японский квартал, где люди скрываются за запертыми дверьми, прячут самое дорогое, боятся ареста? А Дэнни малюет «Япошки, вон!» прямо на американских флагах, расклеенных на окнах магазина.
— Говорил я, он в душе япошка!
Генри узнал голос. Оглянувшись, он увидел Чеза. В одной руке лом, в другой — скомканный плакат с флагом. Тоже мне флагоносец, подумал Генри. На деревянной двери, на месте содранного плаката, остались длинные полосы. За спиной у Чеза стоял Карл Паркс, еще один школьный громила. Троица обступила Генри.
Генри быстро глянул по сторонам — никого. Ни единого огонька в окнах окрестных домов.
Чез ухмыльнулся.
— Тележку выгуливаешь, Генри? Что у тебя там? Японские газеты? Или шпионская пропаганда?
Генри посмотрел на вещи Кейко. Фотографии. Свадебный альбом. Он обещал их сохранить. С одним еще можно тягаться, но с тремя — уже нет. Недолго думая, Генри толкнул тележку вперед и рванул со всех ног. Он бежал, налегая на тележку всем телом, сначала в гору, потом под гору — вдоль Саут-Кинг.
— Держи его! Не уйдешь, японская харя! — вопил сзади Чез.
— Не уйдешь, гад! — орал Дэнни.
Генри не оглядывался.
Тележка неслась вниз с крутого склона, набирая скорость, — Генри боялся, что не поспеет за ней, упадет и упустит ее, и тогда он с силой оттолкнулся от асфальта и запрыгнул в тележку. Как при игре в чехарду — растопырив в стороны ноги, плюхнулся ровно в центр тележки, на груду фотоальбомов, и полетел вперед, вцепившись в красные борта. Тележка мчалась вниз по Саут-Кинг, подскакивая на выбоинах в асфальте. Но и преследователи не отставали. Генри слышал топот и торжествующие крики уже совсем близко, за спиной. Вот чья-то рука схватила его за воротник, Генри дернулся, выворачиваясь. Тележка набрала нешуточную скорость, колеса уже не скрипели, а тихонько жужжали.