Страница 93 из 97
— Ладно, извини!
Голоса, голоса. Я слышу кого-то, но никого не вижу. Помню, когда в прошлый раз я слышала такие голоса, за ними последовала боль. А потом я почувствовала руки у себя на спине, но одеты они были не во что-то гладкое и блестящее, и после этого настала темнота, страх, от которого выворачивает желудок, и вдруг — свобода: то, чего я никогда не знала раньше.
Этот новый голос немного похож на тот. Но все голоса означают опасность.
Я сосредотачиваюсь на том изображении на дисплее, которое не движется. Что-то мне подсказывает, что это, возможно, лабораторное животное. Мышь, в чьей голове мы сейчас, освободили. Я понимаю это из ее воспоминаний. Но…
Мы переключаемся. И…
«У вас есть одна возможность».
У вас… Вдалеке слышен какой-то глухой звук.
«Нет! — это кричит Адам. — Эриел, нет…»
Но я его не слышу, потому что и сама тоже кричу. Впрочем, я и собственного крика толком не слышу, потому что меня пронзает такая боль, что, кроме нее, я почти ничего не в силах осознать. Я хочу умереть… Я не знаю, что такое смерть, но какая-то часть моего сознания знает, что это, и понимает, что я должна иметь возможность двигаться, и что у меня в глазах не должно быть металлических штырей, и что, если бы их там не было, мне было бы не так больно, и может быть, я бы могла видеть. Что значит видеть? Мир — это черная плита, и я никогда не знала ничего другого. Каждый день я прилагаю усилие, чтобы втянуть в легкие воздух, и вот в этом-то и заключается вся моя жизнь — в попытках дышать…
— Прыгай дальше, — говорит Адам. — О боже…
Мне еще никогда в жизни не было так больно.
Дисплей все еще здесь, но он едва различим.
Кажется, у меня нет ног. Думаю, я никогда в жизни не ходила.
Вокруг чернота. Я выбираю картинку на дисплее — первую попавшуюся.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы стоим у входа в лабиринт. Новый мир! Как здорово. Может быть, мы наконец-то нашли выход? Я уже ходила по этому коридору. И по этому тоже. Я чувствую, что в конце этого коридора есть еда. Опять то же самое, ну да ничего, главное, что благодаря этому я живу и продолжаю заниматься своим делом. Я прошла только половину незнакомого коридора, а рука в перчатке уже поднимает меня, и прикосновение ткани к моей шерсти пахнет так же, как стены этого мира, — всю мою жизнь этот запах меня утешал. Меня снова ставят на ноги, и они касаются травы. А где моя награда? Это неправильный ящик! Где опилки? Тут пахнет не так, как в моем ящике. На земле — те же символы (теперь я могу их прочитать, там написано: «Счастливый коврик ТМ»), но что-то тут совсем не так. Страх пронзает меня подобно иглам, которые в меня каждый день втыкают те, кто обо мне заботится. Мои братья и сестры лежат вокруг, но почему-то не пытаются со мной подраться или забраться мне на спину. И пахнут они как-то по-новому. Я подхожу поближе и смотрю на них. Тыкаюсь в одного из них носом: он холодный. Они все просто лежат тут, как мокрые тряпочки, которые те, кто о нас заботится, иногда оставляют в ящиках, закончив оттирать запах. Я подхожу еще к нескольким и нюхаю их… Что-то с ними не так. Они… Ой! Отпусти! Меня хватает еще одна рука в перчатке, но на этот раз нежной ее никак не назовешь.
— Эриел!
— Извини.
Мы прыгаем.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Нам снова делают укол. Я не знаю, что хуже: то, как холодная острая игла входит мне в тело, или то, как она оттуда выходит. Когда ее втыкают, мне хочется, чтобы ее вынули, но когда вынимают, у меня кружится голова, я не могу построить нормальное гнездо и… и мне вообще наплевать, что там будет с этим моим гнездом. Я чувствую, как у меня по ногам стекает что-то теплое и мокрое. И просто хочу спать. Мое гнездо пахнет теперь чем-то кислым, но мне нужно поспать. Надо бы вылизать себя дочиста, но что-то мне лень.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Нечем дышать, здесь все в дыму. И еще я не могу повернуть головы.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы летим по воздуху и с неловким шлепком приземляемся, а потом снова летим. Мой друг тоже летит, и еще одна мышь, которой я раньше не видела, и вокруг нас — люди, они смеются. Хотя я не понимаю этого языка, какая-то часть моего сознания слышит, как те, кто обо мне заботится, говорят: «Прекрати жонглировать мышами, Уэсли!» У меня кружится голова, я мечтаю о своем ящике.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы не понимаем, почему все время происходит одно и то же. Я каждый раз строю гнездо так, как мне нравится (как меня научила мать), а потом обнаруживаю, что его нет. Эта рука все время его забирает. А потом дает мне еще немного строительного материала, и я снова принимаюсь за работу. Каждую ночь я сплю на голой траве, несмотря на то что понастроила здесь уже столько гнезд…
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Ну невозможно же спать, когда все время горит свет!
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы…
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я…
«У вас есть одна возможность».
У вас…
«У вас есть одна…» «У вас есть…»
«У вас…»
«У вас…»
«У вас…»
«У вас…»
«У вас…»
Мы прыгаем уже с такой скоростью, что это похоже на стремительное путешествие, описанное мистером Υ.Для такого педезиса требуется большая концентрация, хотя ужасно трудно сосредоточиться, когда летишь на волне боли, страха, унижения — и испытываешь неотступное желание просто оказаться в теплом, спокойном гнезде. Это волна смерти, волна мертвых черных и белых тел, волна рук в перчатках, костлявых пальцев, боли от иглы и от опухолей, слепоты, попыток слизнуть собственную кровь, когда она все еще льется из тебя, переломанных ног и хребта, с которыми тебя бросают в кучу таких же переломанных тел, а ты лежишь и думаешь, что потом наверняка дадут еду и те, кто о тебе заботится, отнесут тебя в твой ящик, как они делают всегда после того, как происходит что-нибудь плохое.
Пока я летаю из сознания в сознание, Адам пытается разглядеть подробности.
В большинстве лабораторий на стенах висят календари.
А еще я замечаю, что чем дальше в прошлое мы перемещаемся, тем более тусклым становится освещение и более тесными — ящики для мышей. Больше никаких «Счастливых ковриков ТМ». Мы слышим вой сирен и взрывы и проносимся сквозь лаборатории, в которых пахнет металлом и порохом. Но каждый крошечный прыжок сопровождает новая, незнакомая боль. К 1908 году я успеваю пролить тысячи пинт крови, а еще меня рвало, я мочилась под себя, я засыпала в собственном дерьме, и все это время — каждую секунду этого времени — мне хотелось только одного: забраться в свое гнездышко, потому что мне с самого рождения откуда-то известно, что в гнезде хорошо и уютно, но отчего-то моя жизнь сложилась не так и в ней всегда что-нибудь неправильно. У меня либо совсем нет гнезда, либо у меня его отнимают, либо оно обнесено стеклянными стенами, а я ведь прекрасно помню, что их там быть не должно.
Мы замедляем ход, когда календари начинают показывать 1907, 1906, 1905…
И вот наконец она. Она поднимает нашего друга из коробки, полной опилок.
Черная мышь, которую она держит в руках, начинает размываться.
И мы прыгаем. Всё, мы на месте.
Глава двадцать седьмая
У ВАС ЕСТЬ ОДНА ВОЗМОЖНОСТЬ.
У вас… Я… Мы достаем одну из лучших мышей — одну из черных, — и я собираюсь посадить ее в коробку, тоже с опилками, и отнести на встречу с учеными. Я улыбаюсь этой мысли. Они осмотрят мою мышь, определят ее стоимость. У меня деловая встреча! Правда, встреча по поводу мыши… Какой очаровательный повод. Так и представляю себе своего мышонка в маленьком смокинге и себя саму в… О! Что мне надеть? Боже… Наверное, свою самую нарядную строгую юбку и, может быть, черную шаль? Правда, не хотелось бы быть похожей на вдову в трауре. Наверное, лучше зеленую.