Страница 87 из 97
Ньютоновские причина и следствие подразумевают, что, с тех пор как кто-то запустил маятник на часах мироздания, всякое действие во вселенной может быть предсказано, — конечно, если ты располагаешь необходимыми средствами. В этом мире, где все заранее предрешено и обо всем можно узнать заранее, нет места свободной воле. В этом мире, проснувшись утром, я делаю лишь то, на что запрограммирована: моя жизнь — послушно падающие друг за другом фишки домино, подталкиваемые другими такими же фишками. Вот что бывает, когда пытаешься объединить Бога с наукой. Выходит всего лишь рассказ, простой и без изысков. Рассказ, у которого есть начало, середина и конец. И середина существует в нем лишь потому, что есть начало, а конец — потому что есть середина. А в начале было слово, и слово было с Богом, и слово было Бог.
Если убрать это повествование с его причиной и следствием, нам останется лишь квантовый мир, достаточно тревожный уже сам по себе: возможность существования множества вселенных, бесконечная вероятность… Но если не принимать все это слишком близко к сердцу и учитывать факторы эволюции и экономики и всего остального, что в нашем мире принимается как должное, тогда у тебя появится хотя бы иллюзия свободной воли. Ты можешь, например, решить, стать ли тебе богачом. Можешь вырасти и стать президентом. Маловероятно, но возможно.
Но в этом новом мире постструктуралистской физики свободы воли у меня так много, что уже ни в чем нет никакого смысла.
Но, Эриел, ты ведь и раньше думала точно так же. Ты читала Хайдеггера и Деррида. Тебе так нравилось все это — ничего абсолютного не существует. Вот как ты считала. Все зависит от всего остального.
Но мне не хотелось, чтобы это было правдой. Или так: мне хотелось, чтобы это было правдой, но лишь в закрытой системе языка, в которой абсолютной правды все равно никогда не бывает. Мне хотелось неопределенности. Но я никогда не мечтала о том, чтобы весь наш мир был создан из одних только слов и из ничего больше.
Вот, может быть, почему Берлем так стремился к пустоте.
И вот куда бы устремилась и я тоже, если бы мне не нужно было снова отправиться в тропосферу, откуда я, весьма вероятно, уже не вернусь. Впрочем, думаю, Берлем и Лура рассуждают вполне разумно. Если я все равно собираюсь отправиться в прошлое, чтобы по просьбе Аполлона Сминфея изменить мысли Эбби Лэтроп, почему бы не переместиться еще дальше и не изменить заодно сознание Люмаса — во благо рода человеческого? И конечно же, в их словах есть смысл. Тропосферы быть не должно. Если многие люди узнают о ней, наш мир станет развиваться по худшему из возможных сценариев: ни бога, ни свободы воли. Одни люди станут контролировать сознание других. Наделенные властью смогут манипулировать остальными, заставляя нас думать то, что хочется им. И все «опасные» или «революционные» элементы будут стерты.
Да — стерты примерно так же, как я собираюсь стереть мысли Эбби Лэтроп и Томаса Э. Люмаса.
Я легла в постель, но сон все не шел. А когда все-таки удалось уснуть, мне снова приснился Аполлон Сминфей. В основном сон повторял прошлый, в котором он стоял передо мной и твердил: «Долги надо отдавать», — снова и снова. Но вторая половина сна была про все, что он говорил мне о путешествиях во времени и парадоксах. Я спрашивала его: «Но как же можно вернуться назад во времени и изменить мир, если сейчас он не изменен, несмотря на мое вмешательство в прошлом?»
А он отвечал только: «Вы уже сделали это».
Под конец мне удалось на часок уснуть.
Наутро, когда я проснулась, дождь уже перестал, и Берлем сварил мне кашу. Не уверена, что мне так уж хотелось каши — пожалуй, хотелось только курить, а потом порыться на кухне в ящиках стола, отыскать самый острый нож и потом провести несколько часов наедине с собой, убеждая себя в том, что я реальна, что я — человек и что-нибудь да значу. Но кончилось тем, что я все-таки съела кашу и после этого выкурила одну сигарету, запивая ее водой. Около десяти часов спустилась из своего кабинета Лура.
Я сидела на одном из желтых диванов и докуривала вторую за сегодняшний день сигарету. Огонь в камине погас, и я швырнула туда окурок. Берлем выгуливал Планка. Лура налила себе травяного чаю и села рядом со мной в кресло.
— М-да, — сказала она.
Я немного закашлялась.
— М-да, — отозвалась я.
— Ну и ночь, — сказала она. — Как ты?
Я посмотрела мимо нее — и сквозь стеклянные двери, ведущие на террасу. Трава по-прежнему была сырой после ночного мороза. Клочок земли, который мы вчера вскопали, выделялся на фоне всего остального сада рыжеватой рыхлостью.
— Я совершенно разбита, — сказала я. — Все думала, думала… И спала плохо.
— Ну надо же. Из-за того, что думала?
— В основном из-за плохих снов. Из-за парадоксов путешествий во времени.
— А, понятно. Да, из-за них немудрено лишиться сна. Когда-то я была замужем за известным специалистом по таким парадоксам — так что уж я-то знаю, что это такое.
Ее улыбка была печальной — интересно, что с ним произошло? Ушел к одной из тех, кому звонят из туалета? Или, может быть, он умер, и тогда Лура завела себе собаку, чтобы было не так одиноко. Спросить я не решилась.
Я наморщила лоб:
— Меня беспокоили ноги.
Она улыбнулась и отхлебнула чаю:
— Ноги?
— Да, — ответила я. — Человеческая ступня. Никто толком не знает, как она устроена — ну, во всяком случае, не знает настолько хорошо, чтобы ее воспроизвести. А еще есть ведь такие вещи, как бесполезная ДНК, и процесс познания, и то, как квантовая теория не соответствует закону земного тяготения, хотя все полагают, что должна бы соответствовать… Как все это устроено?
— Сформулируй, пожалуйста, поконкретнее. Как устроено что?
— Ну, ведь это же очевидно, что никто не «придумал» эти вещи, и при этом они все-таки существуют. Думаю, меня беспокоит вот какой вопрос: как постструктуралистская физика объясняет существование вещей, которым нет объяснения, если получается, что именно благодаря объяснению они и появляются на свет?
Лура кивала головой. Но пока ничего не говорила.
— Ну, то есть я хотела спросить, — продолжила я, — как может при таком раскладе, который вы описали, вообще оставаться еще что-нибудь неизвестное?
— Это хороший вопрос, — сказала она. — Очень хороший.
— А ответ на него есть?
Она вздохнула:
— Да, думаю, есть. Любопытно, что ты думала о парадоксах путешествий во времени, потому что…
— Почему?
— Ну, потому что все эти вопросы на самом-то деле касаются момента созидания. Что такое творец? Что он делает? Когда происходит акт творения? Конечно, ученые терпеть не могут слов «творение» и «креационист». Естествознание утверждает, что оно против креационизма и теории разумного начала — по крайней мере, оно против того, чтобы эти предметы преподавались наравне с естественными науками и в тех же самых классах. Но ирония заключается в том, что создатели действительно существуют и что эти создатели и есть ученые. — Лура отхлебнула чаю и поставила чашку на столик. — К тому же все мы привыкли считать, что созидание — это то, что происходит в начале. Сначала был создан мир, потом — мы, и только после этого стали происходить разные вещи. Так принято считать. Но что, если нас создает будущее, а не прошлое?
— Черт… — вырвалось у меня. — Но…
Лура засмеялась.
— Но как это происходит? Никак — во всяком случае, согласно классической физике, такого быть не может.
— И что же… Это ведь имеет какое-то отношение к тому вопросу, который я задала вам вчера, о том, что мысли могут иметь «обратный эффект», да?
— Да.
— И вы говорите, что в будущем кто-нибудь может высказать теорию, которая, например, примирит квантовую физику с силой тяготения, и что именно эта теория и позволяет миру быть таким, какой он есть сейчас? То есть ученые всего лишь открывают вещи, которые уже произошли?
— Да — в первом случае и нет — во втором. Эйнштейн все-таки создал теорию относительности, подумав о ней, — сказала Лура, снова взяв в руку свою чашку и сделав глоток. — Но кто-то в будущем сделает следующий шаг, а кто-то еще — следующий, и так будет продолжаться в ходе всей истории.