Страница 44 из 94
Он нахмурился.
— Правда?
— Да. Сожаление — это последнее чувство, которое у меня бы возникло. Я очень надеюсь, что Милли скоро вернется.
Мы посмотрели друг на друга, и, думаю, он понял, что я говорю искренне.
— Что преступного в возрасте? — спросил он. — Если женщина намного моложе мужчины, все начинают говорить, что он с ней только ради секса, а она с ним ради денег. Возраст покупает красоту. Но я не богат, а Милли не красавица. — Он едва заметно покраснел. — Для меня она, конечно, красавица, но таких, как она, не фотографируют для журналов.
Он вздохнул и продолжил.
— Может, тебе удастся заставить его перестать называть ее «двадцатипятилетней официанткой»? Тем более что ей двадцать восемь, и она окончила консерваторию. Милли работает в кафе только для того, чтобы помогать мне, черт возьми. И еще, передай ему, пожалуйста, чтобы он больше сюда не приезжал. Мне его сегодня хватило с лихвой.
Он снова остановился и тяжело вздохнул.
— Нет, этого, конечно, говорить нельзя. Я сам как-нибудь с ним поговорю. Мне очень неловко, Мег, столько тебе наговорил. Непростительно.
— Все в порядке, честное слово, — заверила я его. — Я знаю, что Кристофер — не самый простой на свете человек. Просто я думала, что все дело во мне.
— Дело не в тебе. Он всегда был таким.
Я обнаружила Джоша сидящим на скамейке перед входом в травматическое отделение торбейской больницы. На нем были бледно-голубые брюки-клеш, черная футболка и серая кофта на молнии: казалось, ему дали роль студента в больничной драме об опасности наркотиков, скейтбординга или сектантства. Волосы у него были такой же длины, как у меня, но завязаны сзади в хвостик. Я села с ним рядом и стала чистить себе мандарин. Протянула половину Джошу, но он помотал головой.
— Ну что? — спросила я.
— Он там. Все никак не остынет.
— Мда.
— Я сказал, что пойду дождусь тебя, а то вдруг ты не разберешься, куда идти. Можем посидеть здесь подольше, если хочешь, — пусть думает, что ты еще не приехала. Папа рассказал, что случилось?
— Толком нет. Только сказал, что он ударил кулаком по стене.
— Он иногда такой придурок. — Джош посмотрел себе под ноги. — Просто в голове не укладывается.
— Что там с переездом Милли?
— Папа хочет освободить старую комнату Кристофера и сделать в доме ремонт. Кристофер в этой комнате почти не бывает: последний раз он ею пользовался, когда ты жила с нами. Там до сих пор плакаты с чемпионата Европы 1996 года и кассеты Oasis, сама помнишь. Папе в голову пришла гениальная идея устроить в этой комнате кабинет для Милли, чтобы она могла писать там свою книгу о музыке. Странно, что он не подумал о том, как Кристофер взбесится из-за своих «фресок». Когда сегодня он вдруг явился без предупреждения, Милли готовила обед, и папа спросил, не останется ли он с нами поесть. После обеда разговор коснулся комнаты, и тут его понесло. Думаю, я догадываюсь почему. Папа поступил не слишком тактично, выбрав именно эту комнату.
Мать Кристофера еще до его рождения расписала для него стену. Она нарисовала лес и — где-то вдалеке на вершине холма — заколдованный замок с ведущей к нему тропинкой. На переднем плане стоял единорог, его голова склонилась, будто он ждал, чтобы его погладили. Несколько лет тому назад, перед тем как перебраться в наш теперешний дом, мы с Кристофером несколько недель жили у Питера и Джоша. Мы спали вместе на старенькой кровати Кристофера, тесной и бугристой, хотя Питер предлагал нам гостевую комнату. Каждый вечер я раздевалась, стоя перед расписанной стеной, и представляла себе, каково это — быть беременной и родить ребенка, мечтая и надеясь не только за себя одну, но и за него. Сама я никогда не испытывала сильного желания иметь детей и все смотрела на разрисованную стену, тщетно пытаясь это желание в себе услышать. Впрочем, если бы я даже его ощутила, смысла бы в этом никакого не было. Кристофер тоже не хотел детей, да и сексом мы почти не занимались — даже тогда.
— Я как-то спросила его про стену, — сказала я Джошу. — Но он почти ничего не рассказал. Видимо, для него это одна из тем, которые вообще нельзя упоминать, и предполагалось, что я об этом знаю.
— Из-за этой стены столько всего приключалось, — вздохнул Джош. — Когда Кристофер был подростком, он решил, что она слишком детская и заклеил ее плакатами. Помню, мне тогда хотелось перебраться к нему в комнату, чтобы стена стала моей, но он такой — «нет, она моя», а сам всю ее заклеил. Он снял плакаты, когда вернулся сюда после маминой смерти. Только плакаты — все остальное он оставил в комнате как было. Мне, конечно, эта стена тоже очень нравится, но ведь нельзя все время жить вчерашним днем. Бедному папе, наверное, просто хочется сдвинуться с места. Ведь такие вещи нельзя хранить вечно. Если бы мы продали квартиру или если бы она сгорела, стены бы в любом случае не стало. Так, может, лучше оставить воспоминания в покое? Папа предложил сфотографировать стену, сделать для Кристофера большой постер и вставить его в рамку.
— Ясно. Ну теперь я понимаю, почему он так взбесился.
— Он поднялся в свою бывшую комнату, вроде бы совершенно спокойно, и вдруг оттуда раздался такой грохот, что мы все побежали наверх — и обнаружили, что он швыряет вещи, сдирает плакаты и вообще разносит все к чертям. Под конец он ударил кулаком по стене — прямо рядом с единорогом, — и мне показалось, что неспроста он ударил именно по этому месту, но кого интересует мое мнение. Потом он посмотрел на Милли и сказал «а ты мне никакая не мама, ясно?», будто она имела какое-то отношение к стене и всему такому. После этого он вышел из комнаты. Вот тогда я тебе и позвонил. А потом обнаружил его в пабе: рука вся в крови, и какой-то парень пытается выставить его на улицу, боясь заразиться СПИДом. Ужас. Я не выношу крови, ты же знаешь. Когда его как следует перебинтовали, я взял папину машину и привез его сюда на рентген. А тут как в страшном сне. На всех стенах висят часы и сплошной кавардак.
— Я даже не знала, что он собирался сегодня к вам, — сказала я.
— Мы тоже не знали. Он всегда появляется просто так, без предупреждения. Обычно в обед.
— Ты сам-то как, ничего?
— Я нормально. А вот папа — нет.
— Да, я знаю. Он сказал, что Милли ушла.
— Она вернется. Но им надо запретить Кристоферу приходить до тех пор, пока он не наведет порядок у себя в голове. Милли очень хорошая. Она не заслуживает всего этого.
— У него неудачная неделя. Его опять не приняли на работу.
— Да у него всегда неудачные недели.
Питер сказал мне примерно то же самое. Но действительно ли это так? Я точно знала, что у Кристофера бывали довольно долгие периоды, когда его ничего не беспокоило. Я попыталась вспомнить, когда такой период был в последний раз. Возможно, незадолго до прошлого Рождества. Мы решили сделать всем подарки своими руками и провели очень приятные выходные: я шила маленькие прямоугольные мешочки, а Кристофер набивал их лавандой через самодельную воронку, и воронка то и дело разваливалась. Теперь я вдруг вспомнила, что у него тогда что-то случилось со зрением. Вот почему разваливалась воронка. Очков он никогда не носил, но в тот раз сказал, что все предметы вокруг расплываются у него перед глазами. Визит к окулисту был нам не по карману, но я прикинула, что если взять чуть больше денег из рождественского фонда и некоторое время жить на девять фунтов в день вместо десяти, то можно спокойно сходить к врачу. Я промыла ему глаза и ничего не сказала, когда вечером он швырнул пульт от телевизора через всю комнату, потому что не увидел на нем кнопок. Я подумала, что, когда у него все пройдет, наша жизнь снова наладится и что, если бы глаза его не беспокоили, мы бы провели идеальный уикенд. Возможно, Джош прав. Возможно, с Кристофером всегда что-нибудь было не так. Но в то же время я всегда думала, что если исправить это его «не так», то все станет прекрасно.