Страница 19 из 94
Я хотела записать в тетрадь кое-какие мысли, но, сняв с ручки колпачок, так и просидела над страницей без движения, пока из памяти полностью не выветрился разговор с Оскаром. Теперь я надеялась наконец поработать, но тут обнаружила, что в голове по-прежнему не так уж и свободно — там оставался какой-то осадок, а именно вопрос: какого черта делала у меня в доме эта книга Келси Ньюмана? Как, скажите на милость, я умудрилась отрецензировать то, чего мне Оскар не присылал? У меня случались разные конфузы с рецензиями, но чтобы написать о какой-то неизвестно откуда взявшейся книге — такого со мной никогда не бывало. Я вздохнула. Может, Ви прислала мне Ньюмана? Но с чего бы это? Вряд ли Ви еще когда-нибудь станет мне что-то присылать. С другой стороны, если она написала отзыв для обложки, то уж определенно эту книгу читала. Вот только зачем ей было писать отзыв на то, что почти наверняка взбесило бы ее не меньше, чем меня? И к тому же откуда там между страниц взялась записка от Оскара? Пока я сидела в библиотеке, телефон то и дело вибрировал, и кто-то оставлял мне сообщения, но средств у меня на счету было недостаточно, чтобы эти сообщения получить или перезвонить тому, чьи звонки я пропускала.
В тот день в Шотландии, вручив друг другу подарки, мы рано легли спать. Спор о буддийских притчах грозил перерасти в ссору, к тому же все мы были расстроены судьбой Жены Лота, особенно после того, как Ви рассказала о людях из монастыря, с которыми она там общалась. На следующее утро я вместе с Ви и Фрэнком пошла на пляж. Ви сидела на камне и смотрела на море, а Фрэнк занимался гимнастикой тайцзи. Я устроилась на другом камне и смотрела на них обоих. Спустя некоторое время Ви разделась — на ней был старый купальник в красно-белую полоску, — завизжала, нырнула в ледяную воду и завизжала еще раз. Несколько минут она бултыхалась, как золотая рыбка в пакете с водой, но только это был редкий вид золотой рыбки — говорящий. Она кричала:
— Ай! Ай! Холодно, черт-черт-черт, холод собачий!
Потом она поплыла, размахивая руками — у нее получалось что-то вроде баттерфляя, только задом наперед, и выглядело это одновременно изящно и смешно. Я-то знала, что таким образом Ви как умеет сливается с вселенной, отчего та тоже становится одновременно изящной и смешной. Лично я на подобную связь не была способна. Я не сомневалась в том, что, попытайся я соединиться с вселенной, она бы вытолкнула меня точно так же, как море выталкивало все эти суденышки, чьи остовы обрамляли берег.
— Все в порядке? — крикнул мне Фрэнк.
— Да. Только холодно, — крикнула я в ответ. — Особенно когда смотришь на Ви. У меня из-за нее мурашки!
— Хочешь сделать пару упражнений?
— Каких? Тайцзи?
— Ага. Иди-ка сюда. Сразу согреешься.
Я пожала плечами и направилась к нему. Он показал мне несколько движений, но все они были какие-то неуловимые, и я почти ничего не поняла. Я пыталась повторять за ним, но теплее мне от этого не становилось. Тогда я стала просто прыгать на месте, наблюдая за тем, как он занимается.
— Вот это мне никак не дается, — сказал он и изобразил что-то очень плавное. — Называется «Отнеси тигра к горе».
Я прекратила прыгать и улыбнулась.
— Хорошее название. И упражнение выглядит симпатично.
Брызги стали тише: Ви больше не возмущалась и теперь спокойно плыла к маяку. И все равно в каждом ее движении была видна энергия, которой у меня, похоже, не было. Мне не хотелось бороться. Я не видела в этом смысла. С чем мне бороться? С Кристофером? С матерью? С «Орб букс»? Со своим романом? С самой собой? Или, может, побороться за Роуэна, который для меня слишком стар и которому я не нужна?
— Кажется, у меня небольшая депрессия. Пройдет.
— Не забывай, что у тебя есть мы. Если хочешь, можешь пожить у нас в Лондоне.
— Спасибо, может, и в самом деле приеду, — ответила я, хотя прекрасно знала, что у меня нет ни денег на билет, ни достойного объяснения Кристоферу, зачем мне туда ехать.
— Ви как-то раз сказала мне, что если попросить море о помощи, оно никогда не откажет. Я пробовал несколько раз. От этого вправду чувствуешь себя лучше. Может, попросишь море помочь и посмотришь, что будет? Или просто расскажешь ему о своих проблемах? В конце концов, оно достаточно большое, чтобы вместить их в себя. Можешь набрать камней покрупнее, придумать, какую из твоих проблем каждый из них будет олицетворять, и бросать их в воду. — Он пожал плечами. — Не знаю, может, тебе все это кажется хипповским бредом: ты ведь куда прочнее стоишь на земле, чем мы с Ви. Но иногда бывает полезно сосредоточиться на чем-либо конкретном и отпустить все. Море может в этом помочь.
— Спасибо, Фрэнк. Я постесняюсь делать это сейчас, но, если станет совсем туго, я подумаю. Когда вернусь домой, поеду в Слэптон-Сэндс. Там полно больших камней.
В последний вечер в Шотландии все напились тернового джина, и мы с Клавдией стали вспоминать самые несуразные варианты зеб-россовских романов, которые нам когда-либо приходилось отклонять. Один был написан от лица кошки, в другом фигурировало воплощение Будды.
— Помнишь странную дзенскую притчу из той рукописи? — спросила меня Клавдия.
— Там их было много разных.
— Ну ту, в которой сумасшедшая старуха сжигает хижину монаха.
— А, да, припоминаю. Но смутно.
— Одна старуха годами заботится о монахе, пока тот медитирует. Эта притча? — подхватила Ви. — Она его кормит, поит, шьет ему одежду, а через двадцать лет посылает к нему проститутку, чтобы та бросилась нашему монаху на шею: старуха хочет посмотреть, как он сумеет применить свою мудрость, обретенную за годы занятий медитацией. Он давал обет безбрачия, но сможет ли устоять? Монах говорит проститутке что-то поэтическое о старом дереве, растущем на холодной скале, и объясняет ей, что в нем «нет тепла». Когда отвергнутая девушка рассказывает об этом старухе, та приходит в ярость оттого, что двадцать лет помогала человеку, а тот за все это время так и не научился состраданию. И вот старуха идет и сжигает его хижину.
— Да, точно. Бесит меня эта притча, — подытожила Клавдия.
— Почему? — удивилась я. — А мне она понравилась.
— Потому что в ней нет ничего полезного. Там говорится лишь о том, что психованная старая карга вцепилась когтями в несчастного монаха и поступила по отношению к нему жестоко только потому, что он оказался не точь-в-точь таким, каким ей хотелось его видеть. Вообще-то отличный сюжет для хоррора, как один человек задался целью разрушить жизнь другому, словно маньяк-преследователь.
— Ну это если смотреть на все глазами монаха, — уточнила я.
Мы снова немного выпили, и тут Клавдия напомнила мне еще об одном романе, который мы не стали публиковать: там рассказывалось о девушке-подростке, она увлекалась садоводством и случайно вырастила у себя в саду хищные говорящие растения, и те стали ее единственными друзьями. Мы обе принялись хихикать и вспоминать всякие жуткие места из этого романа, вроде такого: «Мы растем с начала времен, Мелисса!» или «Ты тоже узнаешь изысканный вкус синей мясной мухи и станешь одной из нас!».
И тут Ви ни с того ни с сего вдруг набросилась на меня:
— Господи, Мег, когда же ты наконец поймешь, что мир куда сложнее, чем предсказуемая формула? Ты так боишься воспринимать жизнь всерьез — неудивительно, что ты никак не одолеешь этот свой роман!
Если бы в начале предложения не было моего имени, я бы решила, что Ви обращается к Клавдии. Раньше она меня всегда во всем поддерживала и не говорила ничего, кроме добрых и лестных вещей. Отреагировала я не лучшим образом.
— Как мне все это надоело, — сказала я еще до того, как успела подумать, что следовало сказать. — Неужели ты не понимаешь, что сочинить историю, у которой не будет формы, может каждый! Кто угодно способен придумать несколько поступков и связать их друг с другом! Дети постоянно этим занимаются. А настоящее мастерство — это то, о чем говорит Клавдия: когда делаешь все, что велел Аристотель, но делаешь это по-своему, так, как никто до тебя не делал. И это гораздо труднее, чем слепо следовать Аристотелевым указаниям. Знаешь, сколько требуется труда, чтобы придумать незатасканный сюжетный поворот или откровение для героя, которое не имело бы отношения к «неожиданному осознанию» того, что этот герой всю дорогу и так знал, а снизошло бы на него в результате развития событий и роста напряжения по ходу повествования как такового! Тебе бы надо перечитать Аристотеля, и тогда ты увидишь, что он пишет не только о том, как придумывать истории о бутылке с маслом, но и о создании настоящих осмысленных трагедий. Впрочем, да, они тоже предсказуемы в той или иной мере. Однако он говорит, что одна из главных задач автора — заставить слушателя или читателя испытать изумление, даже если история основана на формуле и написана в соответствии с законами вероятности и причинно-следственных связей. Настоящее искусство состоит в том, чтобы картина, сложившаяся в конце, нас удивила и чтобы мы удивились еще больше, узнав, что все фрагменты этой картины были у нас в руках с самого начала.