Корпорация «Попс»

— О. Хорошо. — По-моему, не самая надежная система.

Судя по всему, определив свой ориентир, дальше делаешь так: направляешь на него азимутальный компас и смотришь в дырочку, устанавливаешь азимут. Скажем, он равен 19 градусам на северо-запад; берешь линейку с колесиками и кладешь на карту так, что край проходит через отметку 19 градусов на северо-запад на розе ветров, потом катишь линейку через обозначение ориентира и, наконец, чертишь линию. Теперь ты знаешь, что находишься где-то на этой линии.

— Ага, а потом устанавливаешь азимут по другому ориентиру, и выясняешь, что находишься на пересечении линий! — восклицаю я с торжеством.

— Нет, Батлер. Ты производишь еще двазамера, что дает тебе треугольник. Значит, ты где-то у него внутри.

Он демонстрирует разные выдуманные азимуты и рисует карандашом на карте маленький треугольник.

Но мне как-то неуютно. Уж конечно, цель — найти одномерную точку, определенность посреди моря, никак не расплывчатую двумерную фигуру! В треугольнике — куча точек, целая бесконечность. Что, если у тебя получится прямоугольный треугольник с длинами катетов 1 и 1? Гипотенузу можно будет вычислять бесконечно! В квадратном корне из 2 бесконечно много знаков после запятой, это все знают. (По крайней мере, никто не видел, чтобы они заканчивались.) Но квадратный корень, который никогда не заканчивается, в открытом море может принести лишь опасность. Вот в чем, наверное, разгадка Бермудского Треугольника. Неудивительно, что в нем можно потеряться, и никто больше никогда тебя не увидит. Вот что получается, если запутаться в бесконечности.

Как бы то ни было, теперь до меня дошло. Строишь свой треугольник, убеждаешься, что в нем/рядом с ним нет ни скал, ни обломков кораблекрушений, а потом говоришь капитану, по какому азимуту плыть, чтобы попасть куда нужно и избежать при этом скал/обломков/отмелей/рифов. Дальше Дэн принимается объяснять, как читать карты приливов и как определить, будет ли над некоторыми скалами достаточно воды. В моем мозгу свершается фазовый переход от поглощения к отталкиванию.

— Хватит! — говорю я, сжав голову руками. — Оставь это все здесь, я попрактикуюсь сама. У тебя есть какой-нибудь справочник, чтобы сверяться?

Оказывается, есть. Я спасена.

— Может, принести нам по чашке чая? — говорит он.

— Да. Зеленого, пожалуйста.

Он топает на кухню, а я тем временем пытаюсь поаккуратнее сложить навигаторские приборы на кровати. Внезапно понимаю, что не учла своего стремления прибираться, когда вчера искала себе снадобье. Но, с другой стороны, я всегда такая, поэтому, возможно, это не имеет значения.

Минут через пять Дэн возвращается с двумя кружками, от них поднимается пар.

— Ну, а видео ты посмотрела? — спрашивает он, кивнув на видак и телевизор.

— Да, — говорю я. — Ну, справилась с двумя документалками. А сколько их вообще?

— Четыре. — Он смеется. — А ты обратила внимание на ту часть, где «Полосатика» вешают на люстре? Из-за него случилось настоящее представление.

— Представление?

— Ага. Эстер дико взбесилась.

Я нахмуриваюсь:

— Эстер? Почему? Что произошло?

— Ну, когда мальчишки в документалке начали кричать «Убить медвежатину, убить медвежатину!», Киеран и еще пара ребят к ним присоединились, просто в шутку. Тогда ребята из отдела плюшевых игрушек, ну эти, из Скандинавии…

— Митци и Ниила?

— Да. В общем, они велели Киерановским заткнуться. Они создали дизайн «Приятелей Полосатика» и сильно расстроились. Ну, потом мы вышли на перекур, Митци там стоит, вся из себя расстроенная, Ниила ее успокаивает, а Эстер к ним подходит и такая: «Как вам не стыдно распускать нюни из-за какого-то куска дерьма, сделанного в Китае рабским трудом?!» А потом давай грузить Митци — мол, все «попсовские» плюшевые игрушки делаются на потогонных фабриках в Китае и Юго-Восточной Азии. Тут Митци прямо разревелась, и твоему парню Бену пришлось увести Эстер в сторонку. После этого она как заведенная болтала про жуткие условия на этих фабриках. Да как там людям платят меньше доллара в день, да как они регулярно лишаются рук и ног, ля-ля-тополя…

Думаю, если бы я лишилась руки или ноги, я бы не стала добавлять к описанию «ля-ля-тополя».

— А это правда? — говорю я. — Мне казалось, наши игрушки не делаются на потогонных заводах. Я думала, у нас такая политика…

Дэн пожимает плечами:

— Скорее всего, правда. В смысле, это было бы экономически оправданно. Но так подходить, как Эстер, — слишком упрощать, нет? Мы же не знаем, как оно все на самом-то деле. Это хорошо, что в каком-нибудь Китае у людей есть работа. А что нам делать? Отобрать ее у них?

— Ну не знаю, — говорю я. — Если это правда, я на стороне Эстер. Это действительно неэтично…

— Кто сказал, что неэтично? Наверняка в таких странах можно жить по-королевски на доллар вдень, — говорит Дэн. — В смысле, ты же не станешь платить человеку тридцать тысяч в год за то, что он будет делать игрушки на китайской фабрике? Нужно же реально подходить.

— Однако доллар в день — это где хочешь гроши, — возражаю я. — И в любом случае, чего хорошего, если люди на этих фабриках регулярно лишаются рук и ног? Видимо, они чувствуют, что не могут там не работать. Наверняка у них нет выбора.

— Выбор всегда есть, — говорит Дэн. — Люди всегда могут решить не работать на этих фабриках.

И что дальше? Лишиться крова, лишиться единственного источника дохода? Всегда легко сказать, что кто-то должен бросить свою работу, пока не задумаешься — а сам бы ты бросил? Я думаю про Дэна, его ипотечный кредит, его членство в спортклубе и его автомобиль. Легко ему будет от них отказаться? Добавьте к картине беременную жену, повышение процентов за кредит, и у вас вдруг образуется ситуация, когда потерять работу означает потерять все. Представьте, каково сказать беременной жене — мол, нам придется съехать из нашего личного дома на юге Лондона, где мы вместе с тобою выложили паркет, и арендовать взамен какое-нибудь дешевое жилье, с ужасными коврами и слащавым хозяином, который каждые полгода заявляется, чтобы осмотреть помещение, и может вышвырнуть нас, предупредив всего за два месяца?

Но люди не ставят себя на место работников китайских фабрик. Я помню, один из моих любимых писателей сказал: порою мы смотрим на старые надгробные камни и понимаем, что вот этот младенец умер в полгода, а этот — в девять месяцев, — иногда по несколько детей в одной семье! — и думаем, что эти потери причиняли родителям не такую уж сильную боль, потому что случались часто, да и не у нас, в конце концов, и притом вон как давно. Мы думаем, что эти далекие для нас люди были «привычны к этому», им было не так больно потерять ребенка, как было бы нам. Но тем самым мы дегуманизируем этих людей. Конечно, боль точно такая же. Представляя трудяг-китайцев странными существами, которые, возможно, живут по пять-шесть человек в комнате, едят в основном рис и довольствуются теми ошметками, что швыряют им компании, эксплуатирующие их труд… представляя их такими и думая, что даже эти воображаемые, экзотические карикатуры довольны тем, что имеют… Ну, это ведь та же дегуманизация, разве нет?

И вдруг я вспоминаю кое-что еще. Поговорку. Откуда она всплыла? По-моему, давным-давно ее любил повторять отец моего экс-бойфренда. Он говорил: «Берегись дешевизны. Покупая дешевое, ты крадешь чей-то труд».

Я смотрю на тинейджерские журналы, которые Дэн листает, и вдруг мне приходит мысль: наверное, 90 процентов всех шмоток, кошельков и сумок, там разрекламированных, были произведены или сшиты на потогонных фабриках. Наверное, 95 процентов косметических средств были испытаны на животных. Сколько реальной крови, боли, рабства, страданий уходит на создание всего этого барахла, о котором нам говорят, что оно, дескать, такое фривольное, такое прикольное? Людям вроде нас платят огромные суммы, чтобы мы придумали концепцию, а потом реальные товары производятся и испытываются… Но где? В каком-то невидимом месте. Которое не имеет значения. Потому что очень, очень далеко. Разумеется, мы знаем, что реальные предметы больше не играют роли. Значение имеют только логотип, идея, стиль жизни, бренд. Компаниям нынче приходится тратить миллионы долларов, чтобы запустить тот или иной бренд, чтобы заплатить спортивным звездам и актрисам за его раскрутку, а гуру маркетинга — за подсказку, как превратить бренд в «заразный вирус» и так далее. А как иначе компаниям конкурировать? Может быть, платить реально больше не за что. Может, именно поэтому люди, производящие товары, живут в нищете, материалы не соответствуют стандартам качества, а засохший клей виден даже на самых понтовых кроссовках. Компании платят только за создание марки — и ни за что больше.