Корпорация «Попс»

— А мы думали, что просто вам не нравимся, — искренне говорит Рэйчел.

И мы начинаем болтать без умолку.

Мы только что стали подружками Хэрриет! После акции протеста она приглашает нас на нашу первую вечеринку. Мы звоним предкам и говорим, что акция продлится всю ночь и что из-за наших политических убеждений нам кажется, что мы обязаны остаться. Когда дедушка говорит в ответ, что гордится мной, ведь я отстаиваю свои взгляды, мне слегка плохеет. Но потом я рассуждаю так: на вечеринку соберутся все участники акции, так что это, считай, ее продолжение. Я не совсем наврала.

Когда Рэйчел звонит своим родителям, они говорят:

— Просто держись рядом с Алисой, она соображает, что к чему.

Вечеринка происходит в сквоте, в огромном особняке неподалеку от Милл-роуд. Ничего замечательнее этого места мы в жизни не видели! Они тут так наладили связь, что в каждой комнате есть секондхэндовский или ворованный телефон, все подключены к единой сети, и, скажем, девчонка, живущая на втором этаже, может звякнуть в гостиную на первый, чтобы ей принесли нормальный косяк. Все здешние обитатели гоняют на великах, половина из коих — ворованные. Они ведут такой же антимейнстримовый образ жизни, какой мы видели в фильмах и журналах!

Вечеринка оказывается не их тех, где только пляшут, бухают и жрут. Вместо этого все зависают в огромной пыльной гостиной или на грязной тесной кухне, передавая по кругу косяки и разговаривая о политике, музыке или маршах протеста, в которых участвовали. Рэйчел и я должны быть дома лишь утром, так что определенно никуда не пойдем. Мы пьем сидр с водкой и курим первые в нашей жизни косяки. Тушь на веках размазывается по лицу, изо рта перегар. Животы урчат. Со вчерашнего ланча мы ничего не ели. Со мной завязывает разговор студент по имени Тоби, тогда как его друг, музыкант Гэри, треплется с Рэйчел. В ту ночь мы обе лишаемся девственности, в противоположных углах гостиной, причем обе думаем, что другая в этот момент дрыхнет. Когда приходит моя очередь, на старой, полуживой магнитоле играет «Вудуистский луч». [108]

В ближайшие месяцы разнообразные аксессуары и бутафория наших хаотических самоидентификаций накапливаются в углах наших спален, словно мы обе проводим нескончаемые благотворительные распродажи. Поломанные «Уокмены», наручные часики, которые никто уже не считает клевыми («клевый» — это новое слово для всего хорошего), романы французских экзистенциалистов, купленные однажды в субботу в книжной лавке вдогон к нашим французским сигаретам, красивенькие записные книжицы, наполовину исписанные стишатами и перечнями того, что нам в тот момент казалось «четким» или «отстойным», зажигалки «Зиппо» (фирменные спички из интересных клубов будут покруче, решили мы), шелковые шарфы, беретки, пропитанные ментолом бумажки для самокруток, духи, дезодоранты, помада, черный лак для ногтей, «инди»-альбомы (теперь мы угораем за хаус) и постеры с демонстраций, проходивших в то время, когда мы зависали в сквоте. Где-то на дне этой груды валяется даже мой старый почерневший кулон и изрядно потрепанный теперь экземпляр «Женщины на обрыве времени».

Сколько жизни мы обе можем упихать в крошечное пространство? Мы выжимаем наши редкие приключения, как апельсины, и говорим новым друзьям, какие мы вечно замотанные и как постоянно занимаемся сексом. Я заявляю, что бзикнулась из-за того, что папа меня бросил, а Рэйчел ради анекдотов и жарких споров превращает свой интернат в школу для трудных подростков. Мы утверждаем, что видели крутейшие телепередачи, которые сняли с эфира, когда нам было по десять, и это несмотря на то, что Рэйчел тогда жила в пансионате, а у меня никогда не было телевизора. Мы даже друг другу врем. «Да, однажды я чуточку нюхнула кокса, — говорит Рэйчел. — Кто-то его в школу притащил». «Да, я тоже. Та же история», — говорю я. Будто кто-то осмелился бы принести в школу наркотики. Вдруг выясняется, что ничего (кокс, кислоту, спиды) нельзя пробовать даже в первый раз, потому что пробовать что-то в первый раз — слишком неклево. Мы даже не признаемся друг другу, что на самом деле мы — ничего еще в жизни не видавшие шестнадцатилетки. Мы едем до дома на попутках, последний автобус давно ушел. Мы читаем «феминистские» романы про изнасилованных проституток и думаем: какая глубина мысли. Они нас даже приятно возбуждают, о чем мы не стесняемся друг другу поведать. Мы до сих пор думаем, что погибнем, если Саддам Хусейн запустит в нас ядерную ракету. Мы стусовываемся с другой компанией в другом сквоте, и Тоби становится Майком, а Гэри — Дэйвом. У Дэйва уже есть девушка, к тому же беременная, но Рэйчел наплевать. Она младше, смазливее, капризнее. Да и в любом случае, мы теперь взрослые и делаем взрослые дела, точно как в книжках, которые читаем. Без катастроф не обойдется, это уж наверняка. Но это — не наша проблема.

Однако лето, как всегда, все ставит с ног на голову. Я что, всерьез считала, что мне это сойдет с рук? Что у меня получится быть клевой, популярной и в то же время — самой собой? Глупость какая. Все кончено — бац, бац, бац, бац — ни с того ни с сего, легко и просто. Бац! Мои результаты экзаменов плачевны, а Рэйчел вообще провалилась. Бац! Рэйчел залетела и не может сказать родителям. Бац! У ее мамы обнаружили рак груди. Бац! Моя бабушка попадает в больницу — у нее первый из многочисленных инсультов. Моя жизнь — словно только что отполыхавший праздничный фейерверк; повсюду валяются холодные жирные обертки от хот-догов и обугленные останки радости. За несколько месяцев я едва словом перекинулась со стариками. Я понимаю: теперь я просто обязана сидеть дома. Я должна быть достойной внучкой своего дедушки. Я хочу снова работать с ним вместе, как в детстве, до того, как вокруг меня вспыхнули эти красивенькие бессмысленные огоньки. Но, как ни горько, даже об этом можно забыть. Разумеется, мне еще нужно повсюду таскаться с Рэйчел, договариваться насчет аборта, пытаясь убедить врачей, что она действительно никак не может признаться родителям.

Когда все заканчивается, моя спальня вновь прибрана, кулон снова на шее, у волос отросли неокрашенные корни. Из жизни вроде как ушло легкомыслие. Рэйчел заново сдает экзамены, возвращается к своей науке, а я собираюсь с духом и отправляюсь на второй курс. Уезжая в университет, я беру с собой рецепт рагу из корнеплодов, склеенные скотчем очки и кучу книжек для работы над «Манускриптом Войнича». Каждую неделю пишу старикам длинные письма на хорошей бумаге. Гляжу на первокурсников, которые курят свои первые косяки, носятся кругами из-за первого секса и пытаются сочинить «логотип» для каждого общества, которое себе выдумывают, и понимаю, что с меня этих радостей хватит.

Мои снадобья прибывают во вторник утром, в небольшом коричневом пухлом конверте. Это меня слегка приободряет. Люблю получать снадобья по почте. Коричневые флакончики с крохотными белами таблетками, на каждой — ярлык с латинским названием снадобья и дозировкой. Я принимаю карбонат калия, таблетку в 200 микрограммов, и забираюсь обратно в постель. Я совсем не выспалась, а снадобье меня окончательно вырубает. Весь завтрак я дрыхну.

Одиннадцать часов. Сажусь в кровати, включаю телик и тут же выключаю. Иду в ванную, умываюсь. Вернувшись в комнату, смотрю на свои вчерашние наброски. Ну и дерьма лопата. Впервые за долгие годы я вспоминаю собственное тинейджерство. Думаю о том, как все мы конструировали себя, словно искусственный интеллект или онлайновые аватары, как будто личность, самоидентификацию можно собрать, только если купишь сперва нужные детали. Однако в мои подростковые годы мы хотя бы могли самостоятельно думать. По крайней мере, должны были проявлять изобретательность, отыскивая детали и придумывая, как их скомбинировать. С тех пор девушки-тинейджеры не слишком изменились, но теперь они могут купить гораздо больше. Нынче есть люди, только и жаждущие запихать стайку девиц в фокус-группу и сказать им: «Значит так, красотки. Вот вам помада — опишите, что, по-вашему, она должна делать». Я вдруг вспоминаю свой вопрос насчет луны. Если бы я была ученым и придумала, как прилепить на луну ярлык, как высвечивать на ней логотипы, чтобы все люди на земле могли их увидеть (стопроцентный охват — ну, за исключением слепых), продала бы я кому-нибудь свою идею? Продала бы луну за миллион… за миллиард? Нет уж, дудки. Никогда в жизни.

108

«Вудуистский луч» («Voodoo Ray») — выпущенный в 1988 г. в Великобритании ранний и ставший культовым сингл в стиле «эйсид-хаус» (самый успешный независимый сингл 1989 г.) Автор — Джеральд Симпсон, сингл выпущен якобы от лица «команды» под названием «А Guy Called Gerald» («Парень по имени Джеральд»).