Кража

Амберстрит еще больше сморщился и кивнул.

– Понимаю, – сказал он и обернулся к напарнику. – Рулетка при тебе, Рэймонд?

Юбэнк извлек из кармана грязный носовой платок, а затем узкую рулетку, очень техничную с виду – хирург, выписавший себе из Токио для редкостной операции инструменты, которым еще и названия-то по-английски не подобрали. При виде рулетки у меня яйца съежились.

– Измерь довесок, – потребовал Амберстрит – таким подлым словом он окрестил прямоугольник с единственным словом «БОГ», на котором серый гусиный помет и фталовая зелень сливались, двигались, боролись с упрямым «О».

Я следил, как Юбэнк проводит замеры – так водитель видит последние секунды движения навстречу катастрофе.

– Тридцать на двадцать один с половиной дюймов, – провозгласил он.

Амберстрит улыбнулся мне ангельской улыбкой.

– Ах, Майкл! – сказал он, потуже затягивая на поясе ремень. И вдруг я понял, как же страшен этот маленький говнюк.

– Что?

– Тридцать на двадцать один с половиной, – повторил он. – Ах, Майкл!

– Да что?

– Ничего не напоминает?

– Нет.

– Точный размер Лейбовица мистера Бойлана.

Чем они заняты? – гадал я. – Каббалой? Нумерологией?

– Майкл, вы же умный человек. Размеры нам известны. Они значатся в каталоге.

– Допустим, размеры совпали. Что дальше?

– Вот что дальше, – произнес Амберстрит. – Как вам известно, мистера Бойлана ограбили, картина Жака Лейбовица похищена.

– Чушь! Когда?

Вместо комментария Юбэнк затянулся сильнее прежнего, и черные брови скрылись под волосами.

– О! – недоверчиво усмехнулся Амберстрит. – А вы и не знали?

– Не хрен иронизировать. Откуда я мог узнать?

– Откуда вам знать, что Джон Леннон [25]мертв, – проворчал Юбэнк.

– Заглянули бы в газету, – предложил Амберстрит. – Или радио послушали.

– Джон Леннон жив, блядь.

– Не увиливайте, Майкл. Мы расследуем кражу со взломом.

И только тут, стоя над своей картиной (мы все еще дружно рассматривали ее), я понял, во что вляпался.

– У него украли Лейбовица?

– Три недели назад, Майкл. Кроме вас, никто не знал об этой картине.

– Мне он ее не показывал. Спросите его, – отбивался я. Мне припомнилось, как Дози с ненавистью глянул в мою сторону, когда мы разминулись в тумане.

– Но вам было о ней известно. И вы знали, что он уехал на день в Сидней.

– Он то и дело ездил в Сидней. Вы что, думаете, я приклеил к своему холсту картину ценой в два миллиона баксов и замазал ее краской? Так вы считаете? Сразу видно, что вы ничего не смыслите в искусстве.

– Мы не утверждаем, что картина здесь. Но мы должны забрать эту вещь и сделать рентген и спектральный анализ.

– К черту. Вы просто хотите, блядь, отобрать мою вещь.

– Спокойнее, приятель, – заговорил Юбэнк. – Мы дадим вам расписку честь по чести. Сами внесете описание картины.

– А когда мне ее вернут?

Брови старшего копа вновь тревожно подскочили.

– В зависимости от… – начал Амберстрит.

– От чего?

– Не придется ли хранить ее до суда.

Я плохо соображал, что происходит. Толи они хотят ограбить меня, то ли я и впрямь попал в переплет. И я не знал, какой расклад выбрать, а в итоге, после того, как три часа провозился, мастеря ящик для картины, а они пока что фотографировали мою монтировку и прочие инструменты, после того, как я собственноручно помог им загрузить ящик в машину, они показали мне кучу газетных вырезок о Лейбовице. Я прочел заголовки передовиц при свете их фар, так ничего и не выяснил насчет Джона Леннона, но хотя бы убедился (с некоторым облегчением), что это не грабители, а копы.

10

Конечно, наш щегол Майкл Войн понятия не имеет о том, что не идет на пользу лично ему, и вомбата он совершенно несправедливо называет ТУПОГОЛОВЫМ, это годится разве для книги, «тупоголовый вомбат», а наделе неправда, вомбат умница, он может, благослови его Бог, задом наперед развернуться в своем тесном туннеле, да еще за ушами почесать, и распластаться, как тесто под скалкой, а знаю я все это потому, ЧТО ВИДЕЛ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ. Конечно, брату я ничего об этом не скажу, он и знать не знает, как я готовился к появлению полиции, потому что с того момента, как я сломал мизинец Эвану Гатри, я в любую минуту ждал – «Уи-Уи-Уи», синяя мигалка крутится, точно ГНЕВ ЗАКОНА, и трудно рассчитывать, что Мясник Бойн спасет меня. Сколько раз он грозился Поместить меня в Интернат, и пусть там сдирают налет с моих зубищ.

Копы тянулись, КАК ДОЖДЛИВАЯ НЕДЕЛЯ, так что я успел расширить один конец прорытого вомбатом туннеля. Впервые я вошел в его лабиринт в тот день, когда похоронил щенка, я прихватил с собой кирку, и фонарь, и крышку от четырехгаллонной канистры патоки, чтобы прикрыться, как щитом, хотя с вомбатами у меня никогда не было неприятностей, я сразу научился при встрече дружелюбно ворчать, как они. Младшего я назвал ПАРЕНЬ, благослови его Бог. Иногда он нюхал мне волосы, но не в тот день, когда полиция явилась, наконец, когда я лежал у входа в нору, башмаки чуть ли не во рту, носом уткнулся в темноту, ничем не воняло, земля и корни, а если приходилось пукнуть, я готов был извиниться. Я вздремнул, потом вылез наружу – небо стало черным с примесью ультрамарина, четко выписывался силуэт лавра, сильный луч желтого света бил из сарая – я разглядел Мясника Война, возившегося с пилой, длинные сосновые доски лежали перед ним на козлах. Господи ж Боже, я решил, это мне гроб сколачивают.

Мясник большой специалист вину перекладывать, так и пойдет косить глазами налево и направо. Это, можно сказать, его ПРОФЕССИЯ – выяснять, кто провинился. Когда полиция убралась, и я обнаружил свое присутствие, меня удивило, что ОБВИНЯЮЩИЙ ПЕРСТ не тычет в меня.

– Сука, ебаная сука! – вопил Майкл, и я порадовался, ведь я никак не сука. Вскоре я сообразил, что речь идет о Марлене, любителе «Волшебного пудинга». Поначалу он распалился из-за нее, а теперь стал объяснять, что она СТОИТ ЗА ВСЕМ ЭТИМ, и выходит, она и есть ВСЕЙ КРОВИ ЗАВОДЧИК. По опыту мне известно, что обвинения Мясника – лучший признак невиновности, и что на этот раз, как и прежде, он быстренько – и без извинений – сменит мелодию. Главное, никто не придирался ко мне, и я с облегчением узнал, что не буду распевать песни как узник в одинокой темнице, хотя меня беспокоило, что вместо меня схватят ни в чем не повинную женщину. Что поделать? Крошечные девчачьи ушки моего брата заросли воском, и он десять минут сряду орал на меня за испачканную новую рубашку, а потом позвонил Дози Бойлану похвастаться, что РАСКРЫЛ ДЕЛО.

Дози ответил: еще раз позвонишь мне, и я приеду и пушу пулю тебе в зад.

После такой отповеди Мясник уселся за стол и долго молчал, а взгляд его так и блуждал по балкам, так что я подумал, не сходит ли он с ума, и предложил выпить чаю. Он не ответил, но я все-таки заварил чай, четыре ложечки сахара положил, как он любит. Без всяких там «спасибо» – кто бы ждал от него – он обхватил испачканными смолой руками старую треснутую кружку, из которой, когда-то пила наша бедная матушка, УТРОМ ГОВОРИ СЕБЕ, ЧТО И ТЫ МОЖЕШЬ НЕ ДОЖИТЬ ДО ВЕЧЕРА, бедная наша старая матушка, благослови ее Бог. Затылок у меня превратился в ВУЛКАН, и я не выдержал: «Что же теперь делать, Мясник?» Если б он разошелся и разорался и обругал меня, я бы оказался в НАДЕЖНОЙ ГАВАНИ, а он глянул на меня С БЛЕКЛОЙ УЛЫБКОЙ, весь воздух вышел из него, и он оставил меня одного на кухне, заполз под одеяло не раздеваясь. Что мне делать? Прикасаться к выключателям и электроприборам запрещено, в моей комнате ночь напролет горел свет, словно я бройлерная курица, и мне снилось лето в Бахус – Блате, мы с пони почему-то заблудились на Лердердерг-стрит, потом нас схватили католики – вот ужас-то. Наутро я проснулся от громкого воя. и выбежал прямо в пижаме посмотреть, какое еще ЗЛОСЧАСТЬЕ приключилось с Мясником Бойном. Я застал его в той же одежде, что накануне, в руках он держал дрель, с ее винта сочился мерзостный алый ализарин.

25

Джон Леннон (1940–1980) – английский рок-музыкант, участник группы «Битлз», был застрелен 8 декабря 1980 г.