Страница 6 из 12
Чувствовалось, что сегодня Лауриа вовсе не настроен пить кофе. Сделав пару глотков, он отодвинул чашку.
— Как ни печально, миссис Вин, но мы зашли в тупик, — сказал следователь, и в его тоне я уловила упрек, адресованный нам с мамой. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов. Любая мелочь, какой бы тривиальной она ни казалась, может вывести следствие из упомянутого тупика. — Лауриа достал блокнот и ручку. — Скажите, в последние недели перед исчезновением вашего мужа вы не заметили каких-либо странностей в его поведении? Например, привычек, которых раньше не было. Может, в разговорах проскальзывали незнакомые имена?
— Вы меня уже спрашивали, — с нескрываемым раздражением ответила мама.
— Да. Но возможно, за это время вам удалось что-то припомнить. Так бывает. Повторяю, любая мелочь может оказаться очень важной для нас.
— Я говорила: муж стал чаще медитировать. Обычно он уделял медитации сорок пять минут по утрам. Но с какого-то времени стал медитировать и вечером, после ужина.
— Вы не замечали в его поведении повышенной напряженности или нервозности?
— Скорее наоборот.
— Он что же, стал более беззаботным? — изумился Лауриа.
— Мой отец не был беззаботным, — вмешалась я. — Он был спокойным, нередко совсем тихим. В последние дни перед исчезновением мне казалось, что отец чаще уходил в себя.
— В последние недели он беспрестанно слушал музыку, — добавила мама. — Особенно перед сном. По нескольку часов кряду. Я уже говорила вам, он очень мало спал. Ему хватало четырех-пяти часов.
— А какую именно музыку он слушал?
— Преимущественно свою любимую: Баха, Моцарта, Бетховена, оперы Пуччини. В особенности — «Богему».
Лауриа что-то черканул у себя в блокноте:
— Знаете, что меня особенно поразило? Сверхъестественная приверженность к порядку. Я это подметил не только в его офисе, но и здесь, когда осматривал кабинет и спальню. На столах чисто, вся корреспонденция рассортирована. Даже тумбочка возле кровати совершенно пуста. Никаких журналов или недочитанных книг.
Мама кивнула:
— Он всегда был таким.
— Каким?
— Аккуратным до педантизма, в высшей степени организованным, привыкшим все планировать заранее. Но чем это вам поможет?
Лауриа выдержал долгую паузу, затем сказал:
— Мы предполагаем, что причину загадочного исчезновения мистера Вина нужно искать в первых двадцати годах его жизни. Но нам нужна ваша поддержка, иначе мы и дальше будем ходить по кругу.
— Я рассказала вам все, что знаю, — перебила мама. — О том времени муж никогда не говорил ни со мной, ни с детьми, ни с кем-либо еще.
— Получается, что вы вышли замуж за человека, о котором ровным счетом ничего не знали?
Тон Лауриа изменился, став холодным и циничным.
— Я знала то, что мне нужно знать! — резко ответила мама. Чувствовалось, она хотела поскорее прекратить этот разговор. — Я любила мужа, и это было для меня главным.
Лауриа встал, убрал блокнот и ручку. Слова моей матери остались для него тайной за семью печатями. Он из тех людей, которым нужна предельная ясность во всем, будь то карьера или брак. И в этом они с мамой очень похожи. Но «проницательный» следователь так и не понял, до чего тяжело ей жилось со столь молчаливым человеком, как мой отец.
Лауриа хотел что-то сказать, затем передумал и направился к двери.
— Если будут новости, я вам позвоню, — пробормотал он.
— Благодарю, — холодно ответила мама.
Когда Лауриа ушел, мать опустилась на его стул, сидела молча. С каждой минутой тишина становилась все более гнетущей. Что мешало нам поговорить откровенно? Мама лгала следователю? Может, она все знала и была сообщницей отца? Молчание давило мне на плечи, опустошало. Руки начало покалывать, будто кто-то воткнул в них множество иголок, которых с каждой секундой становилось все больше, они поднимались к груди и плечам. Вот-вот доберутся до головы, и я потеряю сознание. Я хотела заговорить сама, но не смогла выдавить из себя ни звука.
Мама уберегла меня от обморока. Она встала, подошла и обняла за плечи. Ее глаза были полны слез.
— Твой отец бросил меня задолго до своего исчезновения.
4
Бывают ли в нашей жизни катастрофические поворотные моменты, способные в один миг уничтожить привычный мир и изменить нас самих до неузнаваемости? Что происходит с нами, когда любимый человек вдруг объявляет об уходе к другой женщине? Когда мы хороним кого-то из родителей или лучшего друга? Когда врач сообщает о злокачественной опухоли у нас в мозгу?
Но может, эти моменты всего лишь драматическое завершение процессов, начавшихся гораздо раньше, и мы могли бы предвидеть исход, если бы не отмахивались от знаков судьбы, а умели их читать? И действительно ли эти моменты кардинальным образом меняют нашу жизнь, или они всего лишь «черные полосы», временные периоды горя и потрясений? А потом мы возвращаемся к прежним привычкам, симпатиям и антипатиям, заботам и тревогам, наряжая часть из них в новые одежды.
Наконец, если эти поворотные моменты реальны, распознаем ли мы их сразу или замечаем только по прошествии времени?
Прежде я никогда не забивала себе голову подобными вопросами, считая их умозрительной чепухой. И исчезновение отца не стало для меня катастрофическим поворотным моментом. Я любила папу, скучала по нему, но вряд ли моя жизнь в эти четыре года сложилась бы по-иному, будь отец по-прежнему с нами. Его присутствие никак не повлияло бы ни на одно из моих серьезных решений. Возможно, я обращалась бы к нему за советом, но не более того.
Так мне казалось еще неделю назад…
В тот вечер я вернулась домой в девятом часу вечера. Попала под сильный ливень, насквозь промочила ноги и вдобавок промерзла, а потому единственным моим желанием было поскорее оказаться у себя в квартире. Я уже подходила к лифту, когда меня окликнул консьерж.
— Что еще? — недовольно спросила я.
— Вам пакет, — ответил он. — Сейчас принесу. — И скрылся в кладовой, а я осталась ждать.
Дождь хлестал по огромным окнам вестибюля. По мокрому асфальту скользили красные и оранжевые огни машин. Мне безумно хотелось встать под горячий душ, а затем выпить чашку обжигающего чая. Вернулся консьерж и подал мне пластиковый мешок, внутри которого лежал пакет, завернутый в коричневую бумагу и видом своим напоминающий обувную коробку. Я даже не спросила: от кого? Поблагодарив консьержа, прыгнула в лифт и понеслась на тридцать пятый этаж.
Квартира у меня небольшая: спальня, ванная и гостиная с открытой кухней. Мебели немного, зато подобрана со вкусом. В гостиной стоит длинный деревянный стол с четырьмя металлическими стульями. У окна — кресло, на полу — музыкальный центр. Белые стены украшают две картины моего любимого художника Баския. [3]Но главное достоинство квартиры — вид из больших, от пола до потолка, окон. В ясные дни я наслаждаюсь панорамой Манхэттена. Это настоящее произведение искусства, живописное полотно, постоянно меняющее цвета и формы.
Вечерами я любила выходить на балкон. Стояла и мечтала, глядя на Манхэттен и воображая себя его создательницей. Простирала руки, словно готовилась взмыть в небо, и чувствовала себя частью Нью-Йорка. Это был мой город.
Войдя к себе, я привычно проверила сообщения на автоответчике. Все восемь звонков были деловыми. На столе валялась пачка счетов и рекламной мешанины. В гостиной пахло чистящими средствами — домработница опять забыла открыть форточку. Чтобы побыстрее выветрить неприятный запах, я открыла дверь на балкон. Дождь продолжался. Облака висели так низко, что я почти не видела противоположного берега Ист-ривер. Внизу, по Второй авеню и мосту Квинсборо, тек бесконечный поток машин. Какофония из гудков, визга шин и рева моторов долетала и до тридцать пятого этажа.
Приняв душ, я достала пакет и развернула бумагу. Внутри действительно была старая коробка из-под обуви. На ней лежала записка, написанная маминой рукой. Иногда мама посылала мне поздравительные открытки и подборки газетных вырезок, которые, как ей казалось, могут меня заинтересовать. Она ненавидела автоответчики и, когда не могла дозвониться, оставляла записки. Но вот посылок я от нее не получала очень давно. Это было тем более странно, что мы договорились встретиться завтра за ланчем. Пожав плечами, я открыла коробку. Внутри лежали старые фотографии, документы и бумаги отца. Надеясь на разъяснения, я принялась читать мамину записку.