Капитан

— Я не знал, что Ортог исполняет обряды тимбри, — заметил Отто.

— Это влияние Гуты, жрицы тимбри, — недовольно ответил Хендрикс. — Это она своими предсказаниями убедила Ортога стать королем, а не принцем, и вбила ему в голову, что он должен основать собственное племя.

— Но ведь и ты, и Гундлихт — дризриаки, — напомнил Отто, — как и сам Ортог. Почему же вы последовали за ним?

— Мы получили от него кольца, — объяснил Гундлихт. — Мы готовы умереть за своего господина.

Следует упомянуть о том, что верность среди варварских народов была редким явлением. В отличие от более цивилизованных народов, у них же она не опиралась на такие отвлеченные понятия, как закон или государство. Скорее, верность подкрепляли кровь и долг, и в конечном итоге долг вождям переходил из рода в род. Из таких примитивных представлений возник обычай брать дань, поэтому верность обычно рассматривалась как долг перед господином, кормильцем и защитником.

Внезапно от жертвенника донесся жалобный вопль, и показалась дрожащая, вырывающаяся фигура, почти полностью обмотанная веревками.

— Ортог! Ортог! — кричал пленник. — Пощади! Не убивай меня, не надо! Мы ведь играли вместе еще детьми, мы сражались плечом к плечу! Пощади! Смилуйся!

Ортог взмахнул рукой, и вновь зазвенели цимбалы. Рот мужчины беззвучно открывался в крике, слезы струились по его лицу, но теперь в шуме его никто не слышал.

Двое мужчин подняли его над жертвенником и укрепили веревку на перекладине так, что горло и голова пленника оказались подставленными жрице.

Хендрикс зашептал, приблизив губы к уху Отто, которому пришлось наклониться:

— Это Андракс, главарь заговорщиков. Его оставили последним, чтобы показать, какая судьба ждет его шайку.

Отто кивнул.

Мужчина продолжал что-то кричать, раскрывая рот, и было неясно, то ли все звуки заглушил звон металла, то ли пленнику просто отказали голосовые связки, и ему не осталось ничего другого, как отчаянно, биться в страхе , с дикими глазами и искаженным лицом.

Четверо женщин крепко держали его, но, видимо, едва справлялись. Двое принесли котел — тот, который прежде опустошили над кадкой, стоящей на грубой волокуше неподалеку от жертвенника. Котел установили на жертвенник. Женщины держали пленника; ему приподняли голову и снова опустили так, что теперь она почти упиралась в дно котла. Жрица вновь набросила на голову капюшон.

Цимбалы взорвались яростным звоном. Человек задергался на веревке. Больше уже не казалось странным то, что он не издает ни звука.

— Он умирает недостойно, — процедил Хендрикс.

— Да, тут нечем гордиться, — кивнул Отто.

— Даже несмотря на то, что он из нашего народа.

— Он не наш, — поправил Гундлихт, — он предатель.

— Верно, — подтвердил Хендрикс.

— Разве все вы не предатели? — спросил Отто.

— Мы следуем за Ортогом, нашим господином, — возразил Хендрикс.

— И мы из народа алеманнов, — добавил Гундлихт.

— Но не дризриаков, — уточнил Отто.

— Да, не дризриаков.

— Вы не одобряете обычаи тимбри, — продолжал Отто.

— Да, но исполняем волю Ортога, нашего господина, — ответил Хендрикс.

— А что бы предпочли вы?

— Старую казнь, — пожал плечами Хендрикс, — плаху и тесло.

Жрица уже откинула капюшон. У нее были длинные смоляные волосы и высокие скулы.

— Это Гута, верховная жрица? — спросил Отто.

— Да, — кивнул Хендрикс.

Все женщины, кроме Гуты, снова запели.

— Все закончено, — вздохнул Хендрикс.

— Жарко, — пробормотал Гундлихт.

— Интересно, что будет дальше, — задумался Хендрикс.

Высокий человек в золотом шлеме, стоящий на помосте, заметил знакомую нам группу. Стоящий рядом с ним воин поднял руку.

— Мы можем подойти, — объяснил Хендрикс. — Ортог, король Ортунгена, желает встретиться с вами.

— Я не вижу на помосте Геруну, сестру Ортога, — сказал Отто.

Хендрикс напрягся.

— Она в шатре, с женщинами, — пояснил Гундлихт.

— Оставайся позади, — сказал Отто Юлиану. — Пока Ортог не вспомнит тебя по «Аларии».

Юлиан кивнул.

Маловероятным, однако, казалось то, чтобы кто-нибудь из присутствующих на «Аларии» узнал в босоногом, оборванном спутнике Отто, вождя вольфангов, молодого офицера с блестящей выправкой, в новеньком мундире с тремя пурпурными шнурами у левого плеча. Его могли принять за последнего из слуг и даже за раба, которого запирают в клетку на ночь и весь день заставляют гнуть спину в поле.

— Идем, — позвал Хендрикс. — Ортог желает вас видеть.

Глава 6

Она невероятно удивилась его появлению здесь, на пороге ее кабинета в библиотеке; он, такой рослый и красивый, неожиданно возник на пороге, и она не спрашивала, что ему угодно, ибо Знала это без вопросов, как знала и то, что именно за ней он пришел, угадав, что под судейской мантией, такой чинной и величественной, темной и строгой, были всего лишь полоски шелка, купленные на корабле «Алария» — белье, которое едва можно было отважиться надеть. Как могло случиться, что она надела его под строгий мундир — это ошибка! Она вскочила и бросилась к стене, но та растворилась на глазах, и она обнаружила себя на каменистом склоне холма, освещенном луной. В этом тоже было что-то странное — близ здания суда не было никаких холмов, но тем не менее она стояла на склоне и видела, как он возвышается там, где прежде были стены. Она в ужасе бросилась бежать от него по камням, между которыми там и тут росли колючие кустарники. Их длинные, темные ветви цеплялись за ее одежду, стараясь сорвать ее, оставляя дыры, а через них виднелось тело, расцарапанное до крови — ее запах могли учуять волки. На бегу она потеряла свою обувь — сначала левый сапожок, потом правый; странно, но на ней не оказалось чулок. Она спотыкалась и задыхалась, поминутно оглядывалась, отчаянно надеясь, что его уже нет сзади, что он отстал. Она обезумела от страха, ее босые ноги покрыли царапины и раны от острых камней, но она продолжала бежать так, что длинные судейские одежды развевались позади, пока, наконец, в изнеможении не остановилась.

Он по-прежнему был в нескольких шагах от нее!

Она вновь бросилась бежать, и вдруг ее одежда исчезла, а она осталась перед ним в одних узких шелковых лоскутках с «Аларии».

Неужели в этом диком, страшном, открытом всем ветрам, освещенном луной мире они остались только вдвоем?

Нет, она слышала где-то позади, за его спиной гром копыт множества коней, пение тысяч мужчин.

Обернувшись еще раз, она заметила вдалеке огни костров огромного лагеря.

Где же имперские корабли и легионы, способные защитить ее?

Она обернулась, чтобы бежать, но было уже поздно — вокруг ее тела обвился с тихим свистом и быстро затянулся черный плетеный ремень — он прихватил ее руки к бокам, впился в плоть, и при первом же движении она тяжело упала на левое плечо. Он оказался рядом — она не осмеливалась взглянуть на него — резко перевернул ее на живот, лицом в камни. Ремень, как коварная змея, охватил ее скрещенные лодыжки тремя тугими петлями так, чтобы она не могла подняться на ноги.

Плетеный ремень соскользнул с ее тела, и она почувствовала, как ее мучитель стоит рядом, разглядывает ее и о чем-то размышляет, сматывая ремень.

Он вновь нагнулся, сложил ей руки на затылке и крепко связал их длинными черными волосами — так, что даже если бы она вырвала себе волосы, ей все равно не удалось бы высвободить туго связанные запястья. Еще один жгут из волос, обернутый вокруг шеи, укрепил ее руки на месте, и вновь это было сделано настолько надежно, что даже лишившись волос, она не смогла бы избавиться от черной петли на шее. Она затихла, не в состоянии пошевелиться. Она чувствовала, как плоский холодный нож проскальзывает между телом и шелком, разрезая ткань и оставляя на коже тонкие полоски. Вскоре послышался звук, как будто нож убирали в чехол. Он поднялся. Она задрожала. Ногой он перевернул ее на спину, и клочки шелка соскользнули на землю. Она лежала у его ног. Он нагнулся и поднял ее изогнувшееся, как лук, тело с висящими руками и ногами — с диким криком радости, наслаждения и триумфа он поднял ее высоко, чуть не к самой луне. Затем поставил на колени на камни, взглянул ей в лицо и отвернулся. Она задрожала, чуть не упав. В стороне блеснули звериные глаза. Ее бедра, икры и руки были исцарапаны в кустарнике во время бегства. Он уходил. Разве мог он не знать, что через мгновение она жалобно закричит, умоляя его вернуться, не оставлять одну? Конечно, в зыбком свете луны он не мог разглядеть, как дрожат ее губы. Она хотела с вызовом и гордостью выпрямиться перед ним, но потом слегка склонилась, не желая испытывать наказание. Она не опустила голову, чтобы видеть его глаза. Она надеялась прочитать в них свою судьбу. Он изучал ее. Она попыталась встать на коленях прямее — не с гордостью и вызовом, а более кокетливо, соблазнительно и заманчиво. Конечно, она могла бы проявить снисхождение к верному подчиненному. Но он не имел права бросить ee! Он обязан заботиться о ней! Надо что-то предпринять. Неужели он не знает, что она видела его во сне тысячи раз — таким стройным и сильным, величественным, властным и решительным? Он подошел к ней и снял ремень с ее ног, позволяя встать. Она робко подняла голову, умоляя взглядом, чтобы он обвязал ее веревкой за шею и повел — тогда у нее не будет выбора, кроме как следовать за ним на привязи, беспомощной и отданной на его милость, всего лишь красивой, стройной самке, которая могла бы, пожалуй, заинтересовать кого-нибудь, и даже, как она надеялась, его самого. Но на его губах играла презрительная улыбка. Разве он не знал, что ее уже сдерживают узы прочнее любых цепей — те, которые были нужны ей, соответствовали ее состоянию и натуре, те, мечту о которых она хранила в самых недоступных тайниках своего сердца?