Колымское эхо

Только до обеда с десятком жалоб обрати­лись. И все друг на друга. Как же они сами тут работали, эти взрослые люди.

Человек вернулся в редакцию выпить стакан чаю. И тут же набился полный кабинет сотруд­ников.

—  

Уходите! Дайте побыть самому! — не вы­держал человек и вскоре понял, как хорошо по­сидеть в тишине, когда никто не виснет на уши.

—  

А с чего я так сегодня завелся с самого утра? Что передернуло, испортило настроение, что всего перевернуло,— начинает вспоминать человек. И вспомнил:

—  

Конечно, Мишка! Дай ему велосипед, хоть лопни, именно сейчас, такой, какой он хочет. И чтобы с багажником, с фарой, со всеми со­временными причиндалами. Такая игрушка стоит прилично.

—  

Нет! Это вовсе не велосипед,— это слова Игоря, сказанные на прощание. Он, будто знал и напророчил:

—  

Сегодня ты меня гонишь. Не устраиваю тебя, выпиваю. Но, погоди, Сашка, недолог тот день, когда искать меня будешь. Но не найдешь. А если и сыщешь, не вернешь. Я тоже имею свое имя и достоинство. Я перед тобою на коле­ни не встану. И знай, сам ты с газетой не спра­вишься. Тебе ее поручили, как мне прокуратуру, а душа к ней не лежит. Нет ничего хуже зани­маться не своим, нелюбимым делом. Скоро ты это поймешь. Я был маленьким винтиком в тво­ем большом колесе. Но без меня развалится все.

И повалилось... При Бондареве никогда не было ошибок в газете. Макеты не были столь неудачными, а клише откровенно безобразным. Никто не брал номер в руки с таким отвращени­ем. И сам Иванов понимал, что лучшей газеты он не сделает.

В этот вечер он пропыхтел над номером до полуночи. Но и он получился корявым.

—  

Почему-то первополосная информация вышла на второй полосе, клише оказалось перевернутым кверху ногами, а подпись редак­тора вообще отсутствовала.

—  

Да что за черт! — выругался Сашка злобно.

И третий номер готовил целиком сам.

Нет, ошибок не было. Но газета смотрелась жалкой, вымученной. Не было здесь юмора.

А такую, переполненную официальщиной, кто читать будет.

Но Евменыч доволен, ни одного замечания не поступило. Может, и не понравился номер, но промолчали. Не к чему было придраться.

—   

Эдак если каждый раз до утра стану про­сиживать над нею, надолго ли меня хватит? — посетовал Александр Евменыч, сунув очеред­ной номер в папку.

А тут машинистка пришла, домой отпраши­вается, жалуется на простуду. Из носа и глаз льет. Но кто будет материалы печатать. Евме­ныч накричал на нее, отправил работать, та со слезами вышла из кабинета. Сам за корвалол схватился. Нет, не прет работа, хоть лопни. Сколько сил в нее не вкладывай, все в пустую. Нужно найти Игоря.

—   

Но что я ему скажу? Не справился, не получилось? Засмеет черт лысый. Так и скажет:

—  

Я тебя предупреждал.

—   

И что ему отвечу? Ведь ехать за ним при­дется на Колыму. Это не ближний свет. А что если дать телеграмму, чтобы срочно позвонил в редакцию. Он поймет, в чем дело, и конечно позвонит.

Утром Игорь Павлович и впрямь позвонил Иванову. Узнав в чем дело, хрипло рассмеялся.

—  

Да кто тебя знает, сегодня зовешь, а зав­тра опять увольнение предложишь?

—   

Игорь! Приезжай без торга, все будет нор­мально. Кто старое вспомнит, тому глаз вон. Ко­роче, говори, когда тебя ждать?

Бондарев не промедлил. Он прилетел на третий день и сразу с пожитками пришел в ре­дакцию.

Корректоры и типография, увидев человека, сразу обрадовались, как подарку. Только сам Игорь Павлович не выглядел довольным. Он как- то осунулся, похудел. В этот день у них с Ива­новым состоялся в редакции свой мужской раз­говор:

—  

Игорь, вызвал тебя из-за производствен­ной необходимости. В газете ты разбираешься лучше других. Но пьешь без меры. Так не пой­дет. Выбери что-то одно.

—  

А ты мне условий не ставь. Ни я тебя, а ты меня звал. Так что кончай диктовать. Мы теперь с тобой в равном положении. Мне есть куда уехать без возврата. Я прибыл выручить тебя, а не выслушивать твою ерунду. А потому заглохни, давай вместе исправлять твою срань,— ответил заносчиво.

Целых два месяца работали мужики без сбо­ев. Выпустили не один десяток газет, мотались в командировки, уставали, ночевали прямо на подшивках газет. А утром, глотнув по стакану чаю, снова мчались в путь или садились за ма­териалы. О поездке на Колыму никто не вспо­минал. Случай не выдавался. Мужчины работа­ли сутками. В эту газету никто не хотел ехать работать, все знали, что оклады здесь самые низкие, условия самые дрянные. Коллектив не­подъемный, одни старики. Их в командировку силой не выгонишь.

Вот и тянулись эти двое за всех разом. Писа­ли с утра и до ночи. Сами печатали, вычитыва­ли, макетировали, а далеко за полночь шли до­мой, угадывая улицу по домам.

—  

Слушай, Сашка, здесь все как на Колыме. Одного не хватает — волков. Да еще магазинов нет, где в позднее время можно купить кусок хлеба. Вот жизнь дурацки устроена. Когда хлеб есть, жрать неохота, и наоборот.

—   

Слушай, Игорь, пошли ко мне домой. Пусть не ахти что сыщем в такое время, но по стакану чаю выпьем, хоть согреемся малость. Раскладушку тебе дома найдем,— впервые при­гласил Иванов Бондарева домой. Тот категори­чески отказался, сославшись на то, что сильно храпит ночами и никому не даст уснуть.

Иванов для виду посетовал, но про себя об­радовался отказу. Решив, что беспокоить домаш­них в такое время не стоит.

Оба разошлись по своим домам. Евменыч уже через полчаса спал крепким сном, а Бонда­рев снова писал материал для газеты. Уснул он, когда стало светать.

Игорь Павлович молчал Евменовичу, что все это время он переписывается с Варей и Асланом. Он предупредил их, что съехал с их дома, клю­чи и Султана отдал Федору, попросил не оби­жать волчонка и даже дал денег ему на кости.

Варя в ответ написала, что очень скучает по Колыме. И хотя новое место действительно пре­красно и живописно, все ж оно для нее чужое и не ложится теплом на душу.

—  

Аслан очень заботится обо мне. Но и его раздражает моя постоянная хандра. Все мне здесь не то и не так. Все тут есть, всякие фрук­ты и овощи, но нет нашего, северного. Нет на­ших просторов, чистого с морозом воздуха, сту­деной ключевой воды, нашего неба и моей избы, где все знакомо до мелочей. А самое главное, не хватает могилы моей матери. Мне не с кем поговорить, поделиться и посоветоваться. Я словно девчонка заблудилась в большом, дремучем лесу, где все люди говорят на разных языках, и мы совсем не понимаем друг друга.

—   

Игорь Павлович! Живя среди людей, я про­должаю оставаться одинокой. Я никогда не была такою сиротой на Колыме. Как это ужасно. Такое наказание не по мне. Чувствую, что я такое дол­го не выдержу Что делать? Каждая птица живет в своем гнезде и не меняет на другое. Я первая совершила глупость и теперь раскаиваюсь. Я по­нимаю, что мне надо уезжать, пока жива. Со мною происходит что-то непонятное. Мне не хватает того, что не понимают другие. Я схожу с ума по Колыме. А она так недосягаема и далека. Как объяснить все Аслану? Он, конечно, не поймет и назовет сдвинутой. Я попала в золотую клетку, какая жжет, но не греет душу. Я хочу быть счаст­ливой и не могу. Не хватает главного, то, без чего человек перестает быть человеком.

—   

Может, вы поймете меня, но я-то поняла, когда вы сказали, что среди людей можно ос­таться очень одиноким. Это я испытала на себе и никому такого не пожелаю. А у нас на Колыме теперь цветет весна. И даже погост весь в раз­ноцветье. А меня там нет. Хотя так хочется по­пасть туда и никуда не уезжать. Я слишком мало ценила то, что имела. Мое одиночество было радостью. А я послушала чужой щебет и улете­ла. Как это глупо. Но я вернусь к себе домой. И никогда не сменю свою Колыму, ее горы, реки, леса на любые красоты мира. Красот на земле много, а Колыма одна.