Страница 4 из 20
― Чувак. ― Голос Марко. ― Дай поспать, а?
Обычно это марковское «чувак», со смешным итальянским акцентом, поднимает мне настроение на весь день. Однако то, что меня застукали за разговором с невидимой подружкой, сводит на нет весь юмор.
― Прости, дружище, ― смущенно говорю я, злясь на Первую за то, что вынудила меня повысить голос.
Я по-прежнему жду, что в любую секунду Первая выскочит из коридора или шкафа и обсмеет меня за то, что я засветился на болтовне с самим собой.
Но она так и не появляется.
Предпринимаю попытку уснуть, ворочаясь с боку на бок. Остальные рабочие один за другим тоже потихоньку укладываются спать. Но ко мне сон не идет.
Исчезновения Первой ― норма, но с тех пор, как я вышел из комы, ни разу не было такого, чтобы в течение дня она хоть раз не появилась. Так или иначе, Первая всегда была рядом.
В конце концов, сдаюсь в попытках уснуть. Сую ноги в сандалии и полуголый шаркаю к выходу из хижины. Снаружи неожиданно холодно, обнимаю себя за плечи для тепла. Вокруг темень, немного света идет лишь от луны да тусклой лампочки у туалета. Глазам требуется минута, чтобы привыкнуть.
Вот тогда я вижу ее ― едва различимую фигуру, скрючившуюся под баобабом в центре лагерного двора.
Медленно подхожу.
― Первая?
Она поднимает голову. Не могу понять, то ли это игра лунного света, то ли еще что-то, но Первая выглядит как-то странно: она как будто светится изнутри, но вместе с тем слишком темная, чтобы можно было разглядеть.
Первая молчит. Замираю на месте.
― Прекрати. Не смешно.
― Ха, ― горько усмехается Первая. ― Полностью с тобой согласна. Ни капельки не смешно. ― Судя по голосу, она плакала. ― Мне не хотелось, чтобы ты меня такой видел, ― выдает она.
Вот теперь мне страшно.
― В смысле «такой»?
Приблизившись, понимаю, о чем речь. Кожа Первой ― нет, она вся целиком ― неестественно молочноватая, почти прозрачная. Я могу видеть сквозь нее.
― Я исчезаю, ― говорит Первая. ― В последнее время у меня все силы уходят лишь на то, чтобы вообще оставаться видимой.
Молчу, боюсь что-либо говорить. А еще страшнее ― слушать, страшно, что еще она может сказать.
Первая поворачивается ко мне и заглядывает прямо в глаза.
― Помнишь, как я говорила, что попадаю в «никуда», когда ухожу от тебя?
― Помню, ― киваю я. ― Я думал, ты просто таинственности напускаешь…
Первая отрицательно качает головой, ее глаза становятся влажными от слез.
― На самом деле, я говорила чистую правду. Я действительно ухожу в никуда. Исчезаю полностью. ― Теперь Первая плачет по-настоящему. ― С каждым днем я все слабее и слабее. Я исчезаю из реальности. Медленно, но верно. Мне еще удается сопротивляться, но все труднее и труднее. Мне кажется, будто я опять умираю.
Первая закрывает глаза и тут же начинает мерцать, то становясь прозрачной, то снова видимой. В эти моменты я вижу сквозь нее кору баобаба.
― Что ж, ― произносит Первая, опять открывая глаза. ― Доктор Ану и не обещал, что это на всю жизнь.
― Первая… ― начинаю я. ― О чем ты? ― спрашиваю я, хотя часть меня ― та часть, которая является Первой ― уже знает ответ.
― Мое существование… мы… это… ― Первая указывает на пространство между нами. ― Адам, ты меня забываешь.
― Невозможно! Первая, я тебя никогда не забуду!
Первая печально улыбается.
― Я знаю, что ты будешь помнить меня всегда. Я не об этом. А о том, что одно дело помнить о моем существовании, и совсем другое ― поддерживать свою жизнь внутри тебя.
Трясу головой и отворачиваюсь ― бред, слышать ничего не хочу.
― Ану связал нас очень давно. Слишком давно, наверное. Я исчезаю. Наша связь, наш способ общения, твоя возможность меня видеть, мое ощущение того, что я жива, хотя я мертва уже несколько лет. Возможно «забываешь» и не самое правильное слово. Но как ты это ни назови, все равно то, что между нами, не планировалось на века. Что бы это ни было, оно разрушается.
Заметив насколько я подавлен, Первая пожимает плечами, делая вид, будто все это в порядке вещей.
― Придется нам с тобой смириться с тем, что мое время подходит к концу.
― Нет, ― говорю я, отказываясь верить.
Но когда я снова поворачиваюсь к Первой, она уже исчезла.
После бессонной ночи, проведенной в поисках Первой и закончившейся тем, что я вернулся в хижину один, я едва выползаю из кровати. Чищу зубы, одеваюсь, выполняю утренние дела и еду в деревню батрачить под палящим солнцем.
А разве у меня есть выбор? Не просить же мне у Марко отгул. «Слушай, Марко, несколько месяцев назад я вышел из трехлетней комы, в течение которой я жил в воспоминаниях мертвой инопланетянки, и с тех пор она мой постоянный спутник. Но сейчас она умирает, на этот раз окончательно… Сможешь сегодня подменить меня на колодце?» Подозреваю, это вряд ли прокатит. Поэтому, стиснув зубы, я продолжаю работать.
Сегодня Первая выглядит более цельной, чем вчера. Я видел ее мимолетом, правда сразу после подъема и издалека. Зато, вернувшись из деревни, застаю ее сидящей возле вчерашнего дерева.
― Нет-нет, ― заявляет Первая, когда я подхожу к ней. ― Только без этих щенячьих глаз, пожалуйста.
― Первая… ― начинаю я.
― Я в порядке, ― перебивает она. ― Просто вчера был хреновый день. Будь спок, еще несколько недель у меня есть.
Не могу ничего вымолвить, сердце болит от горя.
― Кстати, тебе пора стряпать ужин.
Мне послышалось? Ужин? Да кому сдался этот ужин, когда время с ней почти на исходе?
― Думаю, тебе лучше пойти, а то Элсвит уже косо поглядывает на твою болтовню с деревом. ― Первая ржет, прогоняя меня рукой. ― Топай давай.
Отправляюсь в сторону кухни. Во время готовки Элсвит травит байки о своих злоключениях времен богатенького детства, то есть еще до того, как он одумался и посвятил себя помощи близким. Обычно истории Элсвита меня развлекают, но сейчас мысли то и дело возвращаются к сидящей под деревом Первой.
Лагерь, деревня… последние несколько месяцев это место было моим убежищем, так легко представить здесь мое счастливое будущее. Но бросив взгляд через лагерь, я вижу утомленно привалившуюся к баобабу мерцающую Первую, и задаюсь вопросом: как она сама относится к этому месту?
Пока далеко отсюда ее народ сражается за выживание, она вынужденно проводит свои последние часы здесь лишь из-за того, что я нашел себе тут теплое, безопасное местечко.
«Для Первой это место не дом», ― понимаю я. ― «А могила».
Глава 4
Реактивный самолет рокочет, пролетая где-то над Атлантикой. Откинувшись на спинку кресла, разглядываю свой паспорт. Там значится: АДАМ САТТОН. На фотке я широко улыбаюсь; выбитый во время драки с Иваном зуб темнеет небольшой щелью. Глядя на улыбающееся лицо Адама Саттона, вряд ли кто-то заподозрит, как мне на самом деле страшно, на какой безумный риск я отважился.
Элсвит сидит рядом и с воткнутыми наушниками смотрит на своем планшете какой-то свеженький блокбастер, дрыгая при этом коленками. Это дрыганье жутко раздражает, но я не в том положении, чтобы жаловаться: Элсвит и так оказал мне неоценимую помощь.
Мне даже не пришлось сочинять громоздкую ложь. Я просто рассказал ему, что у меня в семье возникли проблемы, и мне надо срочно попасть в Штаты. Элсвит ответил, что больше ему ничего объяснять не нужно, и отвез меня в Американское посольство в Найроби, заплатил за оформление моего нового паспорта и договорился, чтобы я мог лететь вместе с ним в частном самолете его отца, который уже был заказан для доставки Элсвита в Северную Калифорнию по поводу отцовского дня рождения.
Если б я уже не являлся гражданином США, ничего из этого бы не получилось. Но к счастью мой отец, «Эндрю Саттон», так и не заявил о моей пропаже. Любопытно, зафиксировали ли в могадорском штабе перевыпуск моего паспорта? Хотя без разницы. Когда я заявлюсь в Эшвуд-эстейтс, меня либо убьют, либо нет. Даже если они заранее будут знать о моем приезде, ничего не изменится.