Диктатор

Она мысленно перебрала сверстников, с которыми училась в школе. На одной парте в первом ряду, прямо у учительского стола, с ней рядом сидела Лида Некрасова. Она была верной, но слегка легкомысленной подругой, слабо реагировавшей на сложности и тонкости жизни и чисто по-детски не умеющей хранить сокровенные тайны. Правда, Женя была ей очень благодарна за то, что она с удовольствием, проистекавшим, видимо, от неуемного любопытства, играла для нее роль «почтальона»: передавала ей заложенные в учебники записки от влюбленного в Женю одноклассника, сидевшего на последней парте, Славика Маркова. Где он сейчас, Славик Марков, мечтательный и слишком уж застенчивый мальчик, самой судьбой предназначенный не для бытовых забот, а для высоких философских изысков? Когда Женю уводили из дома, чтобы отправить в ссылку, Славик не знал об этом и не смог прийти к ней проститься, так как с первых дней каникул уехал в пионерский лагерь под Звенигород, где он был вожатым: родители Славика были сильно стеснены в средствах и эта работа его здорово выручала.

Любила ли она Славика? Ей трудно было ответить на этот вопрос: настоящая любовь, видимо, к ней еще не пришла, просто Славик очень нравился Жене, с ним было легко и интересно дружить, в нем ее привлекала надежность и неумение кривить душой; он всегда мог убедить ее в том, что с грустью и тоской жить на свете нельзя, даже позорно, ибо человек рождается для того, чтобы в любых условиях и в самых трагических ситуациях преодолевать себя, чтобы вновь и вновь устремляться к счастью. Кроме того, Славик, не понимавший, как это человек способен хотя бы один день прожить без книги, пристрастил к чтению и ее, Женю, причем к самому беспорядочному и бессистемному. Вдвоем они доводили бедную школьную библиотекаршу до состояния полного изнеможения: она уже не знала, где найти книгу, которую страсть как хотелось им прочитать, и иногда ей казалось, что такой книги вообще не существует на свете и еще не родился писатель, способный ее написать. Женя таким и запомнила Славика — высокого узкоплечего юношу с волнистыми дымчатыми волосами, мечтательными глазами, в круглых очках в черепаховой оправе и с неизменной книгой в руке.

Может быть, ей следует навестить Славика? А вдруг он уже женат, обременен семьей и, увидев будто с небес свалившуюся Женю, не сможет скрыть неприятие ее персоны, естественное после столь долгого ее отсутствия. Или просто побоится общаться с бывшей ссыльной. И Женя решила, что идти к Славику на Арбат было бы по меньшей мере смешно и даже глупо.

Кого она еще хорошо помнила из своих одноклассников? Пожалуй, почти всех, впрочем, она тут же поправила себя, что конечно же не всех, ведь учиться приходилось в разных школах.

Из подруг ей в одно время ближе других девчат была Люся Краснопевцева, которая, в отличие от тоненькой, как тростинка, Жени, уже в девятом классе являла собой вполне сложившуюся, с пышными формами, девушку. Люся была чистый законченный меланхолик и своим характером, видимо, уравновешивала эмоциональное буйство Жени. Однако с тех пор как Люся неожиданно влюбилась в Жору Летунова, сидевшего за партой как раз позади нее, она как-то заметно отделилась от Жени, ревнуя ее к своему избраннику, особенно проявив эту ревность после того, как любивший всласть потрепаться Жора опрометчиво признался Люсе, что питает особое влечение к брюнеткам. Люся же была ярко выраженной блондинкой. Она так и не выпустила слабовольного Жору из своих пухлых, но оказавшихся весьма цепкими рук и впоследствии вышла за него замуж.

Когда Люся ненароком проведала, что у Жени арестована мама, она и вовсе перестала замечать свою подругу, будто ее не существовало вовсе. Впрочем, предательство Люси Женя переживала недолго, оказалось, что система не могла допустить, чтобы дети репрессированных родителей продолжали учиться в своей школе, тем более что она считалась привилегированной. Женю тут же выдворили из школы, не допустив к выпускным экзаменам.

Тимофей Евлампиевич ринулся к самому Сталину, но тот, прежде сам приглашавший его к себе, теперь снизошел лишь до того, чтобы согласиться выслушать его по телефону. Он терпеливо ждал, когда Тимофей Евлампиевич наконец завершит свой сбивчивый рассказ и изложит просьбу, но так и не дождался и потому прервал собеседника.

— Так вы говорите, что мать вашей внучки арестована уже давно, внучка продолжала учиться в своей школе, а теперь, когда пришла пора выпускных экзаменов, ее отчисляют? — переспросил Сталин с таким напряженным любопытством, словно он и впрямь был не только удивлен таким оборотом дела, но и не мог воспринять его как дело справедливое.

Тимофей Евлампиевич вновь повторил свой взволнованный рассказ.

— Не надо отчаиваться, товарищ Грач.— Голос Сталина прямо-таки обволакивал Тимофея Евлампиевича своим участием.— Я понимаю ваше желание оставить ее в той школе, где она училась, тем более в период сдачи выпускных экзаменов.— Он умолк, а Тимофей Евлампиевич воспрял духом.— И все же наиболее правильным решением будет решение о переводе вашей внучки в другую школу,— неожиданно сказал Сталин.— Такая мера необходима, чтобы вокруг вашей внучки не возникла некая полоса отчуждения. Это может ее травмировать.

— И все же я очень прошу вас, Иосиф Виссарионович…

— А вам никогда не приходило в голову, товарищ Грач, что ваша внучка уже не ребенок, она достигла совершеннолетия и в одно прекрасное время вознамерится отомстить за свою мать?

Этот внезапный вопрос Сталина обескуражил Тимофея Евлампиевича, и он не нашелся сразу, что ему ответить.

— Вот видите, не задумывались,— укоризненно произнес Сталин.— А товарищу Сталину приходится задумываться и над такими вопросами.

— Мне можно надеяться на визит к вам? — трепетно спросил Тимофей Евлампиевич.— При личной встрече я вам все объясню…

— Я позвоню вам в Старую Рузу,— прервал его Сталин, не уточняя, однако, когда можно будет ожидать его звонка.

— Сейчас я живу с внучкой в Лялином переулке,— сказал Тимофей Евлампиевич. — Внучка осталась без родителей… Оставлять ее одну было бы не совсем осмотрительно.

В ответ Сталин громко хмыкнул:

— Это в восемнадцать-то лет? Вполне зрелый и самостоятельный возраст. Вряд ли ваша внучка нуждается в такой обременительной для нее опеке. Впрочем, я уже вторгаюсь в ваши личные дела, вам самому виднее. Итак, я вам позвоню в ваш Лялин переулок.

— Мы живем в коммунальной квартире, Иосиф Виссарионович. Может быть…

— Такие уважаемые люди за все годы советской власти не заслужили отдельной квартиры? — Голос Сталина выразил искреннее удивление.— Странный парадокс! Наши партийные и советские чинуши несколько обюрократились, что перестали ценить людей и заботиться об их нуждах. Хотите, я распоряжусь насчет квартиры?

— Лучше помогите моей внучке! — взмолился Тимофей Евлампиевич.

— Это уже похоже на торг, товарищ Грач,— Тимофей Евлампиевич почувствовал, что Сталин всерьез рассердился за то, что ему не дали сыграть роль благодетеля.— Торг здесь неуместен. Я вам позвоню,— и он повесил трубку.

Всю неделю Тимофей Евлампиевич не выходил из квартиры, ожидая звонка. Порой ему казалось, что он сходит с ума. Но он брал себя в руки, чтобы не волновать Женю, усердно готовившуюся к экзаменам. Теперь, когда он потерял сына и сноху, вся его жизнь замкнулась на судьбе внучки.

И вдруг в субботу, уже поздно вечером, зазвонил телефон. Тимофей Евлампиевич опрометью бросился к нему.

— Товарищ Грач, вы слушаете? — осведомились на другом конце провода.

— Да, да, я слушаю! — дребезжаще ответил Тимофей Евлампиевич.

— С вами будет говорить товарищ Сталин.

— Я слушаю! — не зная, радоваться ли ему или корчиться в муках, воскликнул Тимофей Евлампиевич.

— Товарищ Грач? — послышался в трубке знакомый голос — глухой, с хрипотцой.— Говорит Сталин. Ничего, что побеспокоил так поздно? Должен вам сказать, что органы народного образования настаивали на том, чтобы перевести вашу внучку в другую школу. Но мне удалось, хотя и с трудом, их переубедить. Пусть сдает экзамены в своей школе. Желаю вам всего доброго.