Страница 14 из 47
— Знает ли мистер Даусон, — спросила она, отвернувшись от него и опустив коричневатые веки, — знает ли он… живя вот так, на юру… что герань переносит ветер лучше, чем пеларгонии?
Даусон шевельнулся и, казалось, застонал — правда, еле слышно.
Неста Сосен выдохнула дым через нос.
— Пеларгонии чересчур хрупкие, — сказала она.
Но Ивлин положила этому конец. Каждый должен оставаться верен себе. Сама она играла свою роль виртуозно, и в подобных случаях Хэролд невольно восхищался женой.
— Какие изысканные цветы в Доломитах… — вспоминая, она закрыла глаза, словно от изысканного страдания, — мы любовались ими, когда приехали туда в отпуск из Египта. Такая жалость, что невозможно увезти, пересадить эти яркие, чистейшей окраски россыпи. Египет для них губителен. Сидней был бы не многим лучше. В Сиднее почти все альпийские цветы иссушает жара. — Стоило это признать, и все показалось еще ужасней. — Мистер Даусон, — сказала Ивлин, — я не стану вам навязывать, но просто предлагаю еще кусочек кекса, он тает во рту. Я, конечно, не бог весть как стряпаю. — При этих словах она взглянула на Несту. — Но иной раз он мне удается. И я знаю, чем угодить мужчине. Разве что Хэролд слишком великодушен. Или обманщик.
Даусон сегодня приоделся, но костюм — явно лучший в его гардеробе — словно был с чужого плеча. В нем он казался сплошь оранжевым, только глаза, не будь они такие бесхитростные, могли бы обжечь.
Такие они были ярко-синие, наверно, это и мешало Несте в них посмотреть.
Ее уговорили снять шляпу, и из-за блуждающего дыма сигареты, которую она столь прихотливо держала в руке, казалось, будто темные папоротниковые завитки и переплетения волос и нависающие замшевые веки существуют отдельно от нее. Сегодня она была в сером. К удовольствию Ивлин. Серое вполне уместно.
Но Хэролду и без огурцов было бы не по себе. Хотелось остаться в одиночестве, как это умел Клем Даусон.
Даусон сидел сцепив толстые пальцы, и на них видна была кустистая оранжевая поросль.
Потом Ивлин Фезэкерли, опустив уголки губ, спросила:
— Чем же вы в последнее время занимаетесь, мистер Даусон?
Потому что ощутила — нить вечера провисает.
Даусон выпрямился и ответил:
— Сказать по правде, я варю апельсиновый джем.
Вдруг Неста заерзала, да, заерзала на оставшемся от матери Хэролда стуле розового дерева, которому по-прежнему оказывала предпочтение, хотя едва помещалась на нем.
— Неужели апельсиновый? — резко спросила она.
Ивлин забыла, какие у Несты глаза. А они — цвета топаза, блестящие, даже сверкающие.
— У меня он никак не получается, — выдохнула Неста.
Тут Фезэкерли осознали, что Неста Сосен и Клем Даусон обращаются друг к другу прямо и открыто.
— Он почти всегда подгорает, — призналась Неста.
— Не подгорит, если бросить туда три монетки по два шиллинга.
— Пф-ф! — она выдохнула дым. — Надо еще про это не забывать. Моя тетушка, Милдред Тодхантер, учила меня этой хитрости с монетками.
Несколько минут эти двое сидели и смотрели друг на друга. Потом осознали, что на них смотрят, и оба стряхнули с себя воображаемые пылинки. Сигаретный пинцетик Несты разжался и выпустил потухший окурок. Даусон обвел комнату рассеянным, невидящим взглядом.
Напитанный влажной духотой день вовсе уж неожиданно пронизало холодом.
— Из всего, во что верят эти проклятые египтяне, самое непостижимое — погружение храмов под воду.
Ивлин умышленно выждала несколько недель и лишь тогда села за письмо, которое сочиняла чуть не все это время. Оно начиналось так:
Дорогой мистер Даусон,
мне кажется, мы, кто достиг определенного возраста, очень зависим от своих друзей и нам следовало бы чаще собираться под одной крышей…
Она помедлила, полюбовалась написанным…
…то у одного, то у другого. В сущности, я пишу, чтобы пригласить вас на дружеский, без затей завтрак…
Те, кто пугал ее и восхищал, написали бы «ленч», но, поразмыслив, она отказалась от этого слова из соображений психологических…
…если перспектива покинуть Ваш любимый дом и нарушить заведенный распорядок дня не кажется Вам чересчур скучной…
— Ивлин, ты что делаешь? — спросил Хэролд.
— Пишу письмо.
Дальше он не спрашивал, и так понял.
Ответа на письмо Ивлин не получила, это противно, но ведь глупо было ждать простейшей вежливости от такого дикаря, говорила она себе.
И тут пришла записочка:
Уважаемая миссис Фезэкерли!
Я пишу вместо мистера Даусона, он хворает. Я хожу туда по вторникам гладить, и он просил меня написать это письмо. Он сильно хворает. Чего-то у него с сердцем. Говорят, он оклемается, и впрямь оклемается, потому как сам того желает. Пишу только потому как он просил и как вы для него человек уважаемый. Но он не велит вам или кому другому приезжать. Больно далеко ехать.
Искренне ваша
И. Перри (миссис).
— Даусон серьезно болен, — сказала Ивлин. — Сердце.
— Бедняга Клем, — сказал Хэролд, сгибая и разгибая пальцы. — Давай съездим к нему.
— Нет, — сказала Ивлин. — Такому человеку, когда он хворает, люди невмоготу. Но есть ему необходимо. Чтобы жить. Может, я могла бы что-нибудь ему отвезти.
Обоим представился Даусон, скрюченный на кровати в продуваемом всеми ветрами домишке. И Хэролд согласился. Ивлин как-никак женщина.
Она купила овощей, приготовила суп и налила в жестяной бидон, но в автобусе супом все-таки плеснуло на ее синюю юбку. И всю дорогу, когда каблуки подворачивались на камнях, она должна была напоминать себе, что страдает ради доброго дела.
Узкая дорожка сквозь ветер, вниз по склону скалы, над недвижными кактусами и дрожащими гибкими кустиками тимьяна привела наконец к безмолвному дому. В кухне капало из крана, и Ивлин пожалела, что нет с ней Хэролда. Неуместной скульптурностью бросилось в глаза приспособление для варки яиц.
И — Клем Даусон, лежащий на кровати. Он кинул на гостью мимолетный взгляд из-под рыжих бровей.
— Я никого не ждал, — сказал он.
Ветер с моря завывал среди альпийских розовато-лиловых цветов и трав.
Она наверняка страшно растрепанная.
— Не можем же мы бросить вас на произвол судьбы. Смотрите, я принесла вам хороший, питательный суп.
Но он не посмотрел. По-прежнему лежал с закрытыми глазами — похоже, он из тех мужчин, которые, заболев, впадают в мрачность и их надо умасливать.
— Разогреть вам немножко супу?
— Нет, — сказал Даусон.
— Ну что ж, — ее милосердие не желало гаснуть, — я поставлю его в холодильник, и вы сможете поесть, когда будет охота.
Ивлин вернулась в кухню, которая была уже ей знакома. Спальню, вот что ей хотелось рассмотреть. В тот первый раз хозяин не завел их туда.
Холодильник оказался не набит, но и не пуст. Ивлин вылила суп в кастрюлю и поставила ее так, чтоб была под рукой. Только теперь она заметила рыбный пудинг, на вид приготовленный весьма искусно, от него уже откромсала кусок, надо думать, неловкая рука больного.
— Рыбный пудинг выглядит очень даже аппетитно, — сказала Ивлин, когда, по-прежнему исполненная бодрости, вернулась в спальню. — Он выглядит таким легким, и такой нежный соус. Это, наверно, ваша миссис Перри готовила, которая нам написала, да?
Даусон фыркнул:
— Отродясь она не сготовила ничего съедобного. Судя по тому, что приносит мне пробовать.
Сказано это было с необычайной горячностью, Ивлин сразу засомневалась, так ли уж он серьезно болен.
— Нет. — Даусон запнулся, потом докончил: — Это мисс Сосен принесла.
— О-о? — выдохнула ошарашенная Ивлин.
Но ведь она сама их свела, теперь надо принять новость как должное.
— Я так рада, что у вас нашлось что-то общее, — сказала она, лишь бы не молчать. — Хотя бы еда. Что может быть важней! И Неста такой замечательный человек. Такой надежный.
Она сидела скованно, точно пришла в больницу навестить больного, смотрела на свои кольца, обручальное и венчальное, и сама себя слышала: говорит так, будто нахваливает товар в магазине.