Страница 3 из 91
Глава вторая
16 июня ближе к вечеру Вася Одиноков стоял в тамбуре вагона со своим новым другом, Мироном Семёновым. Познакомились они несколькими днями раньше при посадке в поезд, а точнее — в вагон с табличкой «Москва — Барнаул». По пути наговорились всласть, поскольку никто не мешал: они ехали в четырёхместном купе вдвоём. Ещё два места были оплачены Наркоматом просвещения для доставки в Барнаул практикантов Сонина и Вяльева, но Сонин уже маршировал на сборах, а Вяльев, о чём Вася не преминул поведать Мирону, оказался ловчилой и хамом. Проводник, правда, на второй день поездки сообразил, что к чему, и стал подсаживать к ним в купе всяких-разных попутчиков, но все они ехали на небольшие расстояния.
А в Челябинске к ним подселили попа! Настоящего: громадного, громкоголосого, в бороде, рясе и с крестом. Их обуял такой смех, что они сбежали в тамбур. Теперь стояли здесь и, посмеиваясь, курили. Вернее, курил Мирон, Вася курить никогда и не пробовал.
— У нас на Алтае, — говорил Мирон, — с мракобесием давно покончили. Ни одного попа не осталось. Я даже удивляюсь, зачем он к нам едет.
Мирон был на несколько лет старше Васи, уже отслужил в армии, окончил вуз, успел жениться и даже имел ребёнка. Работал журналистом, в Москве повышал квалификацию. Хвастался, что скоро станет не просто журналистом, а главным редактором газеты, и его красавице-жене Анисье это будет лестно. Васин рассказ о подлом Гарике ему очень понравился, он захотел написать о Гарике очерк и первый день поездки изводил попутчика вопросами о жизни геофака, делая заметки в своём блокноте. Заодно выяснил, кто Васины родители. Узнав, что его матушка работает в метро, ходит там по перрону в красной шапке и с жезлом, пришёл в полный восторг и, бросив статью «Подлый Гарик», перекинулся на тему «Простые герои социалистического метро»:
— Ты мне расскажи, как там у них под землёй всё устроено, какие бывают случаи, а я твой рассказ литературно обработаю и опубликую в газете.
— Не знаю я никаких случаев, — отбивался Василий. — Метро работает с шести часов утра. Мать на работу уходит затемно, я сплю ещё. Чего она там делает, не спрашивал…
Теперь у них появилось новое развлечение: настоящий поп.
— А ведь билетов на эти два свободных места не продают? — осенило Мирона. — Их оплатил Наркомпрос.
— Не продают, — согласился Василий, отшатываясь от окна, в которое влетел изрядный клуб паровозного дыма.
— А проводник попа подсадил?
— Подсадил.
— Вот! Мы его сейчас выведем на чистую воду.
— Кого? Проводника?
— Попа!
Они, предвкушая развлечение, вернулись в купе. Поп уже расположился, распаковал свой саквояж и пил чай с сушками.
— Приятного аппетита, батюшка, — елейным тоном проблеял Мирон. — Можно вас так звать?
— Спасибо на добром слове, отрок. Звать меня можно отцом Анатолием. А вас как?
Ребята представились, причём Мирон со значением добавил:
— Я журналист.
Отец Анатолий благодушно покивал.
— Вам, отец Анатолий, можно разговаривать с журналистами?
— Мне, Мирон, сын мой, можно разговаривать с кем угодно.
— Тогда разрешите спросить?
— Спрашивай.
— Вот вы священник. Проповедуете правильные вещи. Вроде «не укради», «не возжелай» и прочее.
— По мере сил, сын мой, — ответил отец Анатолий, отхлёбывая чайку.
— Но вот вы едете в поезде, как мы понимаем, дав проводнику взятку, чтобы он посадил вас в вагон без билета.
— Так билетов-то нет, — удивился поп. — А ехать надо.
— Но ведь взятка?
— Где взятка? Я Николаю, проводнику нашему, ничего не предлагал и не давал. Он меня сам, по доброте душевной, пригласил. Бесплатно.
— Хитро. Ой, хитро! — закричал Мирон. Тут уже вмешался Василий:
— Но всё равно получается воровство, ведь государство с вас денежку не получило.
— Правильно, сын мой. С меня — не получило. Но Николай сообщил мне, что место всё равно оплачено.
Ребята засмеялись:
— Это ещё хитрее! Выходит, Наркомат просвещения оплатил проезд священника?
Отец Анатолий развёл руками, улыбнулся в бороду:
— В том и есть суть справедливости. Добро делать надо! Ибо сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». — И спросил в свою очередь: — Не желаете ли чаю, дети мои?
— Чая здесь ждать два часа, — скривился Мирон. — И то принесут без сахара. Никак не желают возлюбить ближнего. Надо бы про такие порядки написать фельетон.
Священник встал, выглянул в коридор, крикнул зычно:
— Николай!
Появился пожилой проводник:
— Чего желаете, батюшка?
— Чаю нам подай на всех, будь добр.
Проводник склонил голову в поклоне:
— Сей момент принесу, батюшка, отец Анатолий, — и мгновенно убежал.
— Вот это да! — изумился Мирон. — С нами он иначе себя вёл. А тут, смотрите, забегал!
— Уважает, верующий человек, — пояснил отец Анатолий.
— Это какой-то парадокс, — заметил Вася. — Ведь с религией в стране покончено?
— Не соглашусь я с тобою, Василий, ибо неверна сама посылка твоего тезиса: с религией вовсе не покончено. Созданы некоторые условия для её исчезновения, а многие храмы закрыты — это верно, да только не исчезла церковь наша православная. Тысячи священников продолжают окормлять верующих.
— И вы теперь, что же, в состоянии войны с Советской властью?
— Опять не так. Православие ни с какой властью не воюет, ибо, по мнению церкви нашей, любая власть от Бога. А поле деятельности Иисуса Христа — вне мира земного.
— А вот у нас на Алтае многие священники агитировали против Советской власти, — Мирон никак не мог удержаться, чтоб не ввернуть словечка про свой Алтай.
— Да, сын мой. Было такое, знаю. И не только на Алтае. Навлекли те священники большие беды и на себя самих, и на церковь.
— А вы, стало быть, правильный поп? Дружите с властью?
Отец Анатолий негромко засмеялся, посверкивая глазками:
— Дружите, не дружите… Даже в седую старину святые отцы не разрывали отношения с языческой властью, с уважением обращались ко властителям, кои гнали церковь! В конце концов пришло время — и те самые властители уверовали, крестились. Это нам пример. Церковь не уходит от диалога с властью, и не должна этого делать.
— Ничего не понимаю… Я давно не видел попов. Храмы у нас на Алтае все уже закрыты. А у вас, оказывается, диалог?!
— Молиться надо за вразумление гонителей веры, и Господь поможет.
— Вы молились?
— Да.
— Господь помог?
— Конечно. Вот смотрите: после революции гонения были жестокие. Не по закону, а по произволу закрывали храмы. В 1937–1938 годах особенно сильно разгулялись бесы, посадили в тюрьмы и даже убили многих священников. Стенали мы, и сильна была молитва наша, и вот товарищ Сталин покончил с бесами, которые давили веру. Он их самих вверг в узилище, а безвинно ими замурованных освободил.
— Как это?
Священник удивлённо воздел брови:
— Не знаете разве? В 1939 году больше миллиона человек вышли на свободу, если считать со ссыльными.
— Сколько?!
Отец Анатолий начал что-то говорить, но протяжный паровозный гудок заглушил его слова. Открылась дверь, проводник внёс стаканы с чаем, в подстаканниках, и сахар.
— Пейте на здоровье, батюшка, — умильно улыбаясь, сказал он. — И вы откушайте, ребятишки. Путь далёкий, за чайком и время пробежит быстрее.
— Спасибо, Николай, — благодушно проговорил священник.
— Спаси, Господи, — и Николай вышел.
Всё время, пока проводник был в купе, пока расставлял он стаканы, Василий сидел как на иголках. С уходом проводника его пробило:
— Вы что же, хотите сказать, в тюрьмах и ссылках содержался миллион священников?!
— Что ты, что ты! Священников не так много. Но, говорят, по просьбе самого Сталина первыми освободили именно нас.
— Вы тоже сидели?
— Я был в ссылке. Потом обретался в Оренбурге. Теперь еду в Томск. В Томской области храмы закрыты, епархия Томско-Алтайская перестала существовать. По решению патриаршего местоблюстителя буду вести переговоры с областным руководством, а местоблюститель, митрополит Сергий — с центральным.