Только для мужчин

– Эту корреспонденцию – «Безответственность» – ты пустил?

Я подтвердил.

– Значит, безответственность вдвойне, – мрачно кивает он. – С одной стороны – корреспондента, а с другой – твоя.

Я молчал. В подобных случаях всегда лучше промолчать.

– Этот материал я лично задержал, – сказал Главный, свирепо подчеркнув слово «лично».

– Этого мне не сказали. Материал был набран.

– Внизу, в типографии, лежит целый вагон набранных материалов! И наших, и иностранных – кулинарные рецепты, советы по опрыскиванию винограда… Ну что тебе стоило пустить какой-нибудь кулинарный рецепт. В кулинарных рецептах по крайней мере не бывает клеветы.

Я снова промолчал.

– Тебе неизвестно, что давать такой материал без моего разрешения ты не имеешь права?

– Вы были на пленуме…

– А ты что, новичок в редакции? Не знаешь, какие материалы пускать с легким сердцем, а какие требуют осторожного обращения? Почему ты ухватился именно за эту корреспонденцию?

Наступил подходящий момент объяснить, что я за нее «ухватился» по указанию заместителя Главного. Но зачем это было делать? Получится, что я кляузничаю, чтобы оправдаться. Пусть ему об этом скажет сам заместитель.

– В самом деле, почему именно эта корреспонденция тебе приглянулась? – повторил шеф, едва сдерживая ярость. И, поскольку я продолжал молчать, добавил: – Сказать почему? Ты действовал по принципу: шила в мешке не утаишь. Тебя ведь так и тянет к скандалам, к сенсациям… А у нас печать не сенсационная! И для тех, кто падок на сенсацию, в ней не место.

Наступила пауза. Ему надо было успокоиться. Врач, наверное, внушал ему: не курить, не нервничать. Курить он недавно бросил, а вот с нервами пока не справляется.

– Ты свободен.

Уволят меня или обойдется? – размышлял я. На всякий случай решил заглянуть к заместителю. Его не оказалось на месте. Может, он и в самом деле был болен, как утверждала секретарша, а может, сказался больным на то время, покуда шеф не придет в себя?

Уволят меня или все постепенно уляжется? – размышлял я, все больше надеясь на второе. Ведь на меня ложилась лишь часть вины, самая малая. Больше был повинен в случившемся этот зануда Янков, допустивший, чтобы гранки сомнительной статьи лежали среди материалов, готовых к печати. Но больше всех виноват был заместитель Главного – я действовал сообразно его указанию. Пусти «это», пусти «то»!… Я и пустил «то». В соответствии с указанием и безо всякого умысла произвести сенсацию (хотя, честно говоря, всегда предпочитаю сенсацию банальности).

Уволить меня не уволили, но в тот же день был издан приказ о моем понижении. Правда, развенчание прошло тихо – ни барабанной дроби не было, ни погоны срывать не стали. Мне пришлось тут же освободить отдельный кабинет, который я занимал как заведующий отделом культуры, и перебраться в отдел писем, где когда-то начиналась моя карьера. Только тут я уже не заведовал отделом: заведующим был Янков.

Без лишних слов я сменил рабочее место. Заместитель продолжал болеть. Этот трус так и будет молчать, думал я. Ну и пусть молчит. Я тоже не собираюсь говорить. Главный защищает этих двоих, а они оберегают его. С какой стати я должен ловить их за руку? Учинили мерзость – значит, так тому и быть. Одной иллюзией у меня стало меньше – одной из тех иллюзий, которые мне так упорно внушал отец. Без иллюзий куда как проще.

Так кончилась эта история. Если не считать небольшого продолжения, которое ничего не изменило.

Несколько дней спустя меня снова вызвали к Главному. Теперь он не был взбешен, на его круглом лице даже проступала тень неловкости. Говоря между нами, это выражение неловкости никак ему не подходило. Римский император не может испытывать неловкость. А наш Главный (с его полными бритыми щеками, с мешками под глазами и с двойным подбородком) несколько напоминал толстых римских императоров, которые нам знакомы по учебникам истории.

– Как же это ты не сказал мне, что пустил материал с разрешения Калева?…

Не «с разрешения», а «по указанию», поправил я его про себя. А вслух тихо сказал:

– Я думал, он сам вам скажет.

– Хм-м… Сказать-то он сказал, да вот только сегодня. Болел человек.

– Бывает, – так же тихо бросил я с ноткой участия.

– Ты же пришел объясняться! – заметил шеф, обозленный моим бормотанием. Я понимающе кивнул. – Это, естественно, уменьшает твою вину, – несколько неохотно признал Главный, однако тут же добавил: – Но не снимает ее. Калев не мог по заголовкам, в телефонном разговоре решить, какой материал можно пускать, а какой нельзя.

«Безответственность» – напомнил я ему, но только в уме. До чего безобидный заголовок!

– Между прочим, в этом замешан и Янков из отдела писем, – снова заговорил шеф.

Спасибо, что вспомнил, поощрил я его, опять же в уме.

– Но оказывается, что Янков тоже не виноват!

Оказывается, он распорядился ссыпать гранки, но паренек, его помощник, забыл об этом…

К чему мне эти подробности? Говорит, говорит, лишь бы не молчать. Несет чепуху, чтобы как-то оттянуть разговор по существу. Но никуда не денешься, допустил ошибку – придется исправлять.

– Мне кажется, нет надобности говорить о моем отношении к тебе. С твоим покойным отцом мы сдружились еще в тюрьме. Мне было не легко тебя наказывать. Но случившегося – по крайней мере сейчас – не изменить. На твое место уже принят новый человек. Так что временно тебе придется поработать в отделе писем. Я думаю, это тебе не повредит. Ближе к читателям – значит, ближе к земле. Как древний Антей.

– Вам лучше знать, – вставил я без восторга, но и без горечи.

– Знаю, знаю. Я все знаю. И то, что ты меня ругаешь в душе, тоже знаю. Но знал бы ты, как мне досталось в последние дни за этот ваш проклятый материал!…

Выходит, он оказался пострадавшим, а не я. По существу, я тоже не был пострадавшим. Я даже испытывал некоторую радость, точнее, злорадство, когда видел, каким он был жалким в своих попытках замазать этот случай. Замазать таким нехитрым способом, несправедливость – наглостью, и все в порядке. Друг моего отца. И мой, разумеется.

Я упивался злорадством, не отдавая себе отчета в том, что причина всего этого кроется во мне. Не потому, что я выпустил материал, а потому, что, когда следовало говорить, я молчал.

Позднее, несколько отрезвев, я хоть и неохотно, но признал, что справедливая, нет ли, но полученная оплеуха была не из легких… Оставим в стороне пост, который, хотя ты вроде бы и не особенно дорожишь им, всегда дает тебе определенную уверенность. Оставим в стороне и то соображение, что, будучи заведующим отделом культуры, ты пользовался известным авторитетом в учреждениях, где можно было размещать собственную литературную продукцию. Но ведь существовала еще Бистра. Бистра, которая обязательно закатит скандал… Она не стала устраивать скандала. Она даже соблаговолила сказать:

– Можно только удивляться, зачем ты вообще гробишь время в этой редакции. Деньги, которые тебе там платят, ты бы мог в три дня выступать на машинке, если бы у тебя хватало терпения.

– Человек работает не только ради денег…

Эту рискованную реплику моя жена тут же истолковала по-своему:

– Верно! Как же нам теперь быть?… Значит, теперь никаких больше приглашений на премьеры, кинопросмотры, выставки?…

В голосе ее улавливалось уныние, но только поначалу – просто ей надо было распеться. Уже через минуту в ее арии зазвучали нотки глубокого трагизма:

– И все это обрушилось на мою голову! Я должна из-за всего этого страдать!

Было бы неучтиво подсказывать ей сейчас, что эти слова произносить гораздо более уместно мне, чем ей.

– Ты и без того никуда меня не водишь, – продолжала Бистра. – Сижу в четырех стенах, точно монахиня. А теперь вдобавок поставлен крест на всех этих жалких приглашениях…

Голос ее постепенно обретал силу. Подошло время испаряться. Надо сказать, что Бистра мало чем отличается от моего шефа: взбеленится – надо просто выждать какое-то время, терпеливо выждать. Лучше, если выжидать где-нибудь подальше от нее.