Большая скука

– Прошу извинить меня.

– Чего ради вас извинять? Мне это пришлось по душе. Вы одним махом поставили крест на ваших позах, на всех «истинах» и обнаружили в себе нечто человеческое…

– Да, да, но об этом потом… – уклоняется гость.

– Вы даже обнаружили мораль или какие-то остатки морали, и, по существу, ваш взрыв – это взрыв той попранной морали, которая взбунтовалась оттого, что вы выказали готовность стать палачом человека, которого называете другом.

– Вы слишком далеко зашли в своем снисхождении, – отвечает Сеймур, не поворачивая головы. – Мне просто показалось, что моя миссия провалилась, – видимо, от этого я и взорвался.

Да, он, как видно, совсем уже овладел собой, и ему, должно быть, стыдно теперь оттого, что он на минуту предстал передо мной во всей своей наготе.

– Уже прошло два раза по две минуты, Майкл. Я жду, что вы скажете!

– Что я могу сказать, кроме того, что ваша комбинация задумана просто потрясающе. Значит, вы передали Грейс по телефону не приглашение прийти сюда, а приказ относительно дальнейших действий?

– Я вообще не связывался с Грейс, а поднимал на ноги команду.

– Да, комбинация и впрямь задумана потрясающе.

– В силу необходимости.

– И все-таки вы допустили небольшую ошибку. Маленькую неточность, какие и у меня случаются.

– Что за неточность?

– Воспользовались неточным адресом. Жилище, где мы сейчас находимся, совсем не та квартира, которую знают Грейс и ваши люди.

У этого человека опасно быстрый рефлекс, но, к счастью, я об этом знаю. Так что в тот момент, когда его рука устремляется к заднему карману, я уже стреляю прямо в лицо ему. Стреляю трижды, потому что не люблю скупиться, особенно когда дело касается «друга». Впрочем, мои пули не смертоносные, от них даже кровь не льется. Это всего лишь жидкий газ, но его парализующее действие очевидно. Сеймур невольно вскидывает руку ко рту и тут же расслабляется, как бы погружаясь в глубокий сон. Видя, что он сползает со стула, я вовремя подхватываю его, чтобы не набил лишних синяков. Потом достаю из-под кушетки заранее приготовленную веревку, чтобы, привязав гостя к спинке стула, придать ему большую устойчивость. Но в ходе этой операции меняю решение. Неудобно, чтобы спящий человек сидел привязанным к стулу. Стул может опрокинуться вместе с ним и наделать шуму. Взяв спящего под мышки, я тащу его на кушетку и понадежней привязываю к ней. Потом засовываю ему в рот носовой платок, совершенно чистый – Сеймур, как вы знаете, человек брезгливый. А после этого хватаю пиджак и покидаю эту душную мансарду.

9

Сны, которые я вижу в эту ночь, довольно-таки студеные. Но я нахожусь в том необычном состоянии, когда во время сна вполне ясно сознаешь, что ты видишь сон. Так что, пока дрожу в объятиях глубоких снежных сугробов или тону в ледяной воде какой-то черной речки, я поддерживаю свой героизм смутной мыслью, что это всего лишь сон, что я просто забыл закрыть окно.

Мысль, что я забыл закрыть окно, сверлит меня так настойчиво, что я просыпаюсь. В первую минуту я не могу сообразить, где находится это окно и где нахожусь я сам. Как будто я запутался в каких-то сетях из темных и светлых нитей. В паутине этих мокрых и холодных сетей меня бьет лихорадка. Наконец смутно видимые сети проступают четче, застывают в фокусе и до моего сознания доходит, что я лежу в мокром кустарнике, в котором так причудливо преломляются лучи солнца.

«Теперь можешь спокойно закрыть окно», – бормочу я, с трудом поднимая скованное холодом тело, чтобы сесть. Сунув руку в карман, я, к своему удивлению, обнаруживаю кроме спичек раздавленную полупустую коробку «Кента». Сигарета отсырела и горчит, но завтрак все же заменяет.

Пока я вдыхаю порции горького дыма, первая мысль, которая приходит мне в голову, – необходимо выбраться из этого кустарника, найти место более подходящее, по возможности сухое, и дождаться там, когда наступит время отправляться на аэродром, где меня уже ждет билет на будапештский рейс. Вторая мысль убеждает меня, что нечего предаваться глупым мечтаниям. Аэродром сегодня закрыт. Во всяком случае, для меня.

Вовсе не исключено, что человек, даже надежно привязанный к кушетке, найдет способ привлечь внимание окружающих, особенно если это Сеймур. Не менее вероятно и другое. «Команда», состоящая из таких удальцов, блокировав прежнюю квартиру, очень скоро сообразила, в чем дело, и быстро установила действительное место разыгравшейся драмы. Ведь это очень опытные люди, к их услугам все подручные средства, в том числе местная полиция. Так что напрасны мои надежды на сколько нибудь продолжительную отсрочку. Нет, аэродром сегодня определенно закрыт. Во всяком случае, для меня.

Поднявшись на ноги, я пытаюсь, насколько это возможно, привести в порядок костюм, порядочно измятый. Затем подбираю «Таймс», на котором лежал, осматриваю свою берлогу, не выпало ли что из карманов, и ухожу. Кустарник Фелед-парка очень густой и находится далеко от аллей, но днем он все равно не может служить надежным убежищем. После ночного дождя небо прояснилось, и, так как время приближается к девяти, есть все основания предполагать, что скоро парк будет перенаселен мамашами, нянями и детскими колясками.

Оставив позади зеленую поляну, я выхожу на тропинку. Прежде чем что-то предпринимать, необходимо выяснить обстановку. А пока она будет выясняться, мне лучше находиться подальше от центра, в местах достаточно людных, чтобы не привлекать внимания.

Пропетляв какое-то время по незнакомым и малознакомым улочкам, я очутился на большом базаре близ Нереброгаде. Тут есть все необходимые условия для более или менее продолжительного пребывания, в том числе несколько не очень чистых, всегда переполненных народом кофеен. Войдя в самое оживленное из этих заведений, выпиваю у стойки чашку горячего кофе. У меня мелькнула мысль расплатиться крупным банкнотом, чтобы запастись мелочью. Но, не успев сунуть руку во внутренний карман пиджака, я тут же передумал. Если человек выкладывает пятьсот крон, чтобы расплатиться за чашку кофе, такое запоминается, а мне это совсем ни к чему. Однако, прежде чем я изменил свое решение, моя рука все же достигает кармана и делает немаловажное открытие: в кармане бумажника нет. Достав несколько монеток, бросаю одну из них на стойку и ухожу.

Двигаясь в толпе, мимо лотков, я снова и снова проверяю свое имущество. В кармане, приделанном к внутренней стороне жилета, я храню паспорт и проездные билеты. Они на месте, но боюсь, что эти документы меня теперь не выручат. В маленьком кармашке пиджака, куда я кладу деньги помельче, обнаруживаю две бумажки: сложенные вчетверо пятьдесят крон и двадцать крон. В брючном кармане насчитываю до десяти крон мелочи. Это почти все, если не считать носового платка, перочинного ножа да ключей от двух квартир, теперь для меня недоступных.

Тонкого светло-коричневого бумажника нет. В нем было всего десять банкнотов, но десять банкнотов по пятьсот крон – сумма солидная. Первое, что я подумал, не вывалился ли он из кармана в Фелед-парке. Но это исключается. То место я внимательно осмотрел, к тому же цвет бумажника такой, что его сразу заметишь, не напрягая зрения. Скорее всего, другое – Сеймур вытащил у меня деньги, пока я ходил на кухню за водой и стаканами. «Еще одна небольшая ошибка с вашей стороны, Майкл!» – сказал бы американец. Ошибка налицо. Я совершенно спокойно оставил пиджак на стуле, зная, что ничего интересного в его карманах нет, и потом, хорошо зная, что собой представляет Сеймур, я никогда бы не подумал, что он еще и карманник. Надо же, стащил у меня деньги! Дело, видимо, не в деньгах, он позарился на бумажник, полагая, что в нем есть какие-нибудь вещи, заслуживающие внимания, и что по крайней мере там он найдет мой паспорт.

Итак, все мое состояние не превышает восьмидесяти крон плюс просроченные проездные билеты да паспорт, не удобный для предъявления. Мой последний шанс, впрочем весьма проблематичный, сесть под вечер на самолет и очутиться в Будапеште.