Слезы на лепестках роз

А может, оно и к лучшему.

Слишком уж он жесткий, непреклонный. Если он останется, безмятежная жизнь Джорданы наверняка омрачится, без боли не бывает любви. Но есть боль, которую стоит перенести. Вещественным доказательством этого Рэнди считала дочку.

Джордане в жизни нужно больше, чем только работа или друзья. Ей нужен мужчина. Такой, как Патрик.

Жесткий, непреклонный, властный. Способный одолеть ее тягу к затворничеству. В последние месяцы Джордана, несмотря на всю свою отвагу, медленно, но упорно отстранялась от жизни, так и не познав ее.

Я должна это остановить, подумала Рэнди с обновленной упрямой решимостью. Раз уж сложилась такая драматическая ситуация, раз уж Патрик здесь, она так легко не сдастся.

– Ты встретил женщину, и что-то в ней тронуло тебя. Да так сильно, что ты перевернул небо и землю, чтобы ее разыскать. Она же не изменилась. Та самая женщина, ради которой ты прилетел с другого конца света. – Рэнди потянулась к рюмке, оказавшейся пустой. Поставив ее на стол, она изо всех сил пыталась придать голосу твердость. – Слепота не делает ее менее прекрасной. Или менее желанной.

– Делает, – проговорила от двери Джордана. – Перестань его уговаривать, Патрик крутанулся на стуле, локтем задев рюмку.

Рэнди успела ее подхватить, но, даже если бы рюмка разбилась вдребезги, Патрик вряд ли это заметил бы.

Он впился глазами в Джордану, охватил ее взглядом с головы до ног.

Да, небольшое отличие было, теперь он это видел лишь потому, что знал.

Но оно не делало ее ни менее прекрасной, ни менее желанной. Она переоделась из белого платьица в алый сарафан, подхваченный тесемкой на шее и оставлявший плечи открытыми. Копна волос откинута за спину, но там и тут золотисто-платиновые влажные локоны выбивались, падали на лицо и на плечи. Кожа отливала на солнце нежным блеском.

Воплощенное целомудрие в девственно-белом наряде исчезло, уступив место соблазнительной, теплой женщине. Лицо без следов косметики, платье, небрежная прическа создавали образ не детской невинности, но женщины, которую хочется обнимать. Которую хочется прижать к себе, чтобы зарыться лицом в водопад волос, освободить тесемки сарафана и обнаружить под ним все ее дивные тайны.

Тайны, которых ему никогда не открыть.

Скрипнув зубами, Патрик оторвал от Джорданы взгляд и посмотрел ей за спину, ожидая увидеть Конроя на шаг позади нее. Жаждавшая выхода ярость вспыхнула с новой силой. Копрой обязан был бы находиться рядом. Хотя, с отвращением подумал он, защитник из этого фотографа никудышный. Разве можно доверять ему такое беспомощное существо?

– Где твой дружок? – прорычал он. – Который гоняет тебя взад-вперед по лугу в нескольких дюймах от озера?

– При чем тут "гоняет"? Он выполнял свою работу, – возразила Джордана.

– Его работа. Твоя жизнь. – Если бы не душивший его гнев, Патрика восхитила бы ее доверчивость. Сам он не доверял никому, кроме Рейфа.

– Филипп мой давнишний друг. Он меня никогда не обидит.

– Ну, и где же он сейчас, твой друг? – В данный момент ему меньше всего хотелось увидеть физиономию Конроя, и все же он злился, что того здесь нет.

Как злился на Рэнди за ее безжалостность. На Джордану – за то, что она все равно желанна. На себя самого – за то, что по-прежнему хочет ее…

Воспоминание о том, как его наглый натиск заставил ее ринуться навстречу смертельной опасности, только подливало масла в огонь. Привыкший смотреть фактам прямо в лицо, сейчас, в необычном для себя помрачении, он возлагал всю вину на Конроя.

– Сколько недель он упорно противился всем моим попыткам тебя разыскать – и вдруг смылся, бросив тебя на мое попечение. Где же твой доблестный рыцарь? – Патрик буквально исходил ядом. – Боится?

– Чего ему бояться? Я дома – и в безопасности.

Патрик подавил горький смешок, гадая, верит ли она сама в то, что говорит. В безопасности? После того поцелуя на лугу? Даже самое невинное создание не может быть до такой степени наивным.

А насколько невинно это создание? Любой мужчина способен выложить цену журнала, купить ее снимок и погрузиться в очарование золотой грезы. А вдруг какому-нибудь счастливцу удалось превратить эти надежды в реальность и погрузиться в очарование живой женщины? Скольким это удалось? Недостойные подозрения. Раньше он даже не думал, сколь болезненны могут быть уколы ревности.

Против ревности у Патрика защиты не было – она была абсолютно чужда его натуре. А теперь вдруг взялась откуда-то, затаилась глубоко внутри, как гадюка отравляя все его мысли. До Джорданы ни одна женщина не значила для него так много, чтобы злиться при мысли о прикосновении к ней другого мужчины.

– Ты зря сердишься на Филиппа. Считаешь, что он меня предал, но это вовсе не так. Он хотел остаться, но я сама попросила его уехать. – Прежде чем Патрик сумел придумать очередной резкий выпад, она обернулась к негритянке, наблюдавшей за ними, как мамальвица за своим выводком. – Рэнди? – Как и тогда, на лугу, с Филиппом, Джордана протянула руку, ожидая, пока Рэнди возьмет ее. – Ты нас не оставишь? Мне надо поговорить с мистером Маккэлемом. Это не долго.

Рэнди обхватила обеими ладонями ладонь Джорданы, всматриваясь в спокойное лицо подруги.

– Ты уверена, что надо поговорить?

– Уверена.

Рэнди еще на миг задержала пальцы на ладони Джорданы и ушла, бросив Патрику предупреждающий взгляд. Ее шаги постепенно стихли, и в кухне повисла тишина. Патрик хотел, чтобы Джордана сама нарушила молчание, но понимал, что она не сделает этого. Первый шаг был за ним.

Она стояла так близко, что до него доносился аромат ее духов. Солнце, цветы и Джордана. Неотделимы друг от друга, он знал, что для него они навсегда останутся одним целым.

– После спектакля на лугу ты имеешь полное право ненавидеть меня.

– В спектакле на лугу виноваты мы оба. Мне не за что тебя ненавидеть.

Она, разумеется, деликатничала, но Патрик не стал спорить.

– Ты меня боишься, Джордана?

– Нет. – Потом, покачав головой, добавила: Впрочем, иногда ты меня пугаешь. Но не сейчас. Она дотронулась до его руки, задержала ладонь на локте и улыбнулась чуть задумчиво. – Пойдем посидим в саду. Рэнди говорит, что это самое чудесное время дня.

Чувствуя ее пальцы на своем локте, Патрик вышел вместе с ней в сад и, слегка поддерживая ее, направился к садовому столику, за который они уселись.

Когда Джордана взглянула на него через стол, он не мог отделаться от жуткого ощущения, что эти незрячие глаза видят под внешней оболочкой настоящего, спрятанного от всего мира Патрика.

– Ты что-нибудь можешь видеть? – Голос его бестактным, назойливым скрежетом нарушил безмятежность сада.

– Свет, тьму. Неясные тени – когда условия хорошие. – Она была бесстрастна до такой степени, как будто вела разговор о погоде.

– А сейчас хорошие условия? Ты видишь меня?

– Нет, Патрик, – сказала она почти нежно, словно понимала, что ее слова доставляют ему боль. – То, в чем мне отказывает зрение, компенсируют другие чувства. Ты сейчас сидишь. Голос звучит со мной на одном уровне. Если бы ты стоял, он доносился бы сверху. – Джордана легонько хмыкнула. – Здравый смысл подсказывает, что ты сидишь напротив меня, поскольку я слышала скрип стула о гравий и еще потому, что больше здесь сесть некуда.

– Тогда, в ресторане, я мог бы поклясться…

– Ты был всего лишь голосом. Я не могла увидеть тебя. И никогда не увижу.

Он вспомнил, как лежала на руке Конроя ее рука, как она пробиралась между крошечными столиками.

Уверенная, спокойная. Изящные пальцы, скользящие по креслу, осторожно изучающие, узнающие. Пустой бокал в ее поднятой руке, а потом, наполненный, аккуратно опустившийся на стол. Ее удивление при появлении незнакомца. Смущение, робость, колебание не знакомый ли?

Реакции, действия, превратившиеся в инстинкты.

Укоренившиеся настолько, что справлялись с любой неожиданностью. Привычки, воспитанные годами.

Патрик вдруг понял, что сжимает край стола, и заставил себя расслабиться.