Страница 49 из 81
«Культурная программа» Моэма и Хэкстона древними дворцами, пагодами и руинами не ограничивается. Перед отъездом с Самоа, в самом начале 1917 года, писатель посещает могилу Стивенсона, а по приезде в Новую Зеландию в январе того же года осматривает Веллингтон и даже испытывает не свойственную ему ностальгию по родине. «Новая Зеландия забавна, — записывает Моэм, — но в основном из-за их чудн о го английского языка. Я-то думал, что Веллингтон похож на американский город где-нибудь в западных штатах, а он, скорее, смахивает на наш Бристоль или Плимут… Признаться, даже домой вдруг захотелось».
Примерно такие же — иронически-трогательные — нотки звучат и в изображении Австралии, и здесь самое ходкое слово в описании местных нравов — «забавный». «В Австралии я проводил время самым забавным и удивительным образом, — пишет Моэм своему приятелю Ноблоку. — Вы знаете, конечно же, что Каир — это рай для людей пожилых и никому не нужных. Так вот, Сидней — это Мекка для дряхлого, немощного автора. Последнего писателя, которого они видели, был Роберт Луис Стивенсон, и говорят они о нем по сей день. Когда я приехал, приняли меня с исключительным радушием и энтузиазмом, хотя в их распоряжении не было ничего, кроме духового оркестра и парового катка».
Сочетается культурная программа Моэма и с программой творческой. С февраля по март 1917 года Моэм, задумавший роман про художника, живет вместе с Хэкстоном на Таити в отеле «Тиаре», где писатель и его секретарь прилежно изучают таитянские жизнь и творчество Поля Гогена, приехавшего сюда четверть века назад, в 1890 году, в возрасте тридцати девяти лет. Изучает, собственно, не столько Моэм, сколько Хэкстон — своего спутника и секретаря писатель, точно ищейку, посылает «по следу» художника. Джералд бродит по барам, кафе и частным домам, заводит беседы с местными жителями, общавшимися с Гогеном, после чего сводит их с Моэмом. Местный торговец жемчугом Эмиль Леви, хорошо знавший Гогена, рассказывает Моэму, что художник не ладил с местным населением, вел себя вызывающе, делал долги и вводил себе морфий. Капитан Брандер по кличке «Везунчик» был на борту шхуны, на которой Гоген в 1901 году уплыл с Таити на Маркизские острова, — он и рассказал писателю, как художник умер. Вдова местного царька, награжденного за заслуги перед французским протекторатом орденом Почетного легиона, толстая, седовласая матрона, любившая сидеть на полу и курить одну за другой крепчайшие местные сигареты, по секрету сообщила Моэму, что в доме по соседству есть росписи Гогена. Вот откуда в кабинете писателя в «Мавританке» появилась расписанная Гогеном балконная дверь. Расписал ее Гоген в благодарность местным жителям, приютившим художника, когда тот тяжело заболел. Купил Моэм эту дверь всего за 200 франков (хозяин, собственно, просил вдвое меньше, да и то, чтобы было на что купить и навесить новую дверь), а в 1962 году на аукционе «Сотби» продал ее почти за 40 тысяч долларов.
И все же главный трофей, вывозимый Моэмом из своих многочисленных «заграничных турне», — это человеческий материал, соотечественники, живущие за границей, будь то, как новозеландец из Апии, представители местной администрации или же предприниматели, плантаторы, констебли, полицейские, судьи, моряки, искатели приключений; они-то и становятся главными героями романов и рассказов писателя.
Во время многомесячных странствий по Индокитаю, Малайе, Борнео, Таити, Карибам Моэму удается создать обширную галерею англичан (а также французов, американцев, немцев, скандинавов, голландцев) за границей. Их словесные и психологические портреты Моэм сначала, по горячим следам, набрасывает в записных книжках, а затем выводит в путевых очерках («На китайской ширме», «Джентльмен в гостиной»), в романах («Узорный покров», «Малый уголок»), в пьесе «К востоку от Суэца», «Записка» и, естественно, во многих рассказах. Описанный в «Записных книжках» «восемнадцатилетний юноша… весьма хорош собою: синие глаза и кудрявые каштановые волосы густой гривой падающие на плечи… прелестная улыбка… бесхитростен и наивен, в нем сочетаются энтузиазм молодости и повадки кавалерийского офицера», мог вполне стать прототипом чистосердечного, простого и непосредственного, сторонящегося женщин Нейла Макадама из одноименного рассказа. «Миниатюрненькая, полненькая женщина с остренькими, хитренькими глазками», которая ходит в ажурных блузках и обожает анекдоты, и ее муж «с длинными жидкими, волнистыми волосами» и «странно болтающимися руками и ногами» очень напоминают чету Саффари из рассказа «Край света». Пятидесятилетний высокий худощавый школьный учитель «с изборожденным морщинами лицом… густой гривой седых волос, седой щетиной и щербатыми, тусклыми зубами» — анахорета с Капри Томаса Уилсона из рассказа «Вкусивший нирваны». Гай Хейг, бывший американский моряк с Лонг-Бич, а ныне ученик и последователь индийского мудреца и святого, — Ларри Даррелла, героя романа «Острие бритвы». А высокий, худой мужчина средних лет, «руки и ноги длинные, словно развинченные, впалые щеки, большие, глубоко посаженные, темные глаза, полный, чувственный рот… слегка похож на мертвеца, но внутри — скрытое пламя» [78]— это конечно же прототип миссионера из «Дождя». Того самого, который не устоял перед чарами обаятельной шлюшки Сейди Томпсон.
Среди героев этой многолюдной и многокрасочной «человеческой комедии» (чаще, впрочем, — трагедии) — и английский колониальный чиновник, проживший в Китае двадцать лет, считающий себя — и не без оснований — «специалистом по местному населению» и пользующийся старым, многократно испытанным методом кнута и пряника. И местные плантаторы и сотрудники крупных, преуспевающих торговых фирм, которые держатся от «местных» подальше и, находясь от родины в десятке тысяч миль, пытаются воссоздать старую добрую Англию в тропиках. Они упрямо ведут английский образ жизни, общаются исключительно с соотечественниками, «лечатся» от ностальгии и жары стаканчиком-другим виски, на ужинах у губернатора носят фраки или белоснежные пиджаки, ежегодно вышагивают на парадах в день рождения короля. Регулярно ходят в местные охотничьи клубы — даже если охотиться не на кого и не с кем: охотничьи собаки жаркий климат переносят еще хуже, чем люди. Играют в гольф и теннис и читают английские газеты — не беда, что «Таймс» приходит с полуторамесячным опозданием…
И их антиподы — эти экс-англичане полностью «китаизировались» и «малаизировались», женятся на туземках, заводят от них детей-полукровок, иной жизни себе не представляют, и если и ездят в отпуск в Англию, то ненадолго и без особой охоты. На родину они не стремятся не только потому, что связь с ней за многие годы утеряна, но еще и потому, что жизнь в колониях более благоустроенна и дешева, чем в метрополии. В Китае или в Малайзии — не то что в Англии — почти каждая семья может себе позволить боя, повара, садовника, а то и шофера. Если же жизнь брачной четы становится слишком уж пресной и хочется «глотка цивилизации», то куда удобнее, а главное дешевле съездить не за тридевять земель в Лондон, а в Гонконг, в крайнем случае, — в Сидней. Одного такого «экс-англичанина» Моэм очень красочно и убедительно изобразил в «Записных книжках»: «Ему чуть за сорок, росту он среднего, худой, очень смуглый, с черными, начинающими плешиветь волосами и большими глазами навыкате. С виду похож не на англичанина, а скорее, на левантинца. Говорит монотонно, без модуляций. Столько лет прожил в глуши, что теперь на людях смущается и молчит. У него туземка-жена, которую он не любит, и четверо детей-полукровок, которых он отправил учиться в Сингапур, чтобы потом они поступили в Сараваке на службу в правительственные учреждения. Не имеет ни малейшего желания уехать в Англию, где чувствует себя чужаком. По-даякски и по-малайски говорит как коренной житель; он здесь родился, и склад ума туземцев ему ближе и понятнее английского» [79]. Таких «чужаков» можно встретить почти во всех «восточных» рассказах писателя.
78
Перевод И. Бернштейн.
79
Перевод И. Стам.