Сомерсет Моэм

До женитьбы, впрочем, было еще далеко. Сначала был Париж, где Моэм жил с Сайри в ее квартире на знаменитой набережной Д’Орсе. Потом, весной того же 1914 года, — Биарриц, куда они отправились вместе на ее машине; Моэм с легкостью пользовался благами бывшей супруги миллионера. Впрочем, не бывшей. Официального развода с Генри Уэллкамом Сайри тогда еще не получила. Потом была столь милая сердцу Моэма Испания и Бордо на обратном пути в Париж. Вот тогда в Бордо Сайри впервые и заговорила с Моэмом о том, что очень хочет от него ребенка.

А потом было возвращение в Лондон, где лучезарные отношения между любовниками несколько потускнели. По причине, тривиальнее которой не бывает. Сайри своего добилась: она сказала Моэму, что беременна и собирается ребенка оставить. А чтобы не было в связи с рождением ребенка скандала, Сайри придумала, что отдаст его на воспитание своему младшему брату. Брат с женой недавно приехали из Канады, объяснила она Моэму, они бездетны, детей же очень любят. «А мы, — подытожила она, — могли бы навещать нашего младенца, когда только нам заблагорассудится». Моэма идея стать отцом не воодушевила. «Я питал смутную надежду, — вспоминал он впоследствии, — что, хотя ей и нравилась собственная решимость, когда дойдет до дела, она испугается и откажется от этой затеи».

«До дела дошло» довольно скоро: спустя несколько недель Сайри вызвала к себе Моэма телефонным звонком, сообщила, что у нее случился выкидыш, и предложила на этом отношения прекратить. Моэм был привязан к Сайри и готов был бы со временемна ней жениться. Спустя несколько лет, когда у них уже родилась дочь, во время одного из участившихся семейных скандалов Сайри в сердцах бросит супругу: «Мужем-то ты быть хотел. Мужем — но никак не отцом!»

Пользуясь тем, что пока он еще не муж и не отец, Моэм продолжает вести жизнь холостяка-гетеросексуала. На лето оставляет Сайри с ее одиннадцатилетним сыном в деревне, сам же в компании Джералда Келли отправляется на Капри. По утрам плавает, играет в пикет и в теннис, поднимается на Монте Соларо, слушает переводы из Эредиа и игру на фортепиано своего старинного приятеля, некогда наставника Эллингема Брукса и общается с многочисленными представителями обосновавшегося на Капри англо-американского литературного (и по большей части гомосексуального) сообщества, в который, понятное дело, отлично вписывается. Гомосексуально-литературную идиллию, которую Моэм делит с такими довольно известными в то время писателями, как Эдвард Бенсон, Норман Дуглас, Комптон Маккензи, нарушают Первая мировая война, начавшаяся 4 августа, и Сайри, которая в тот же день шлет Моэму из Рима телеграмму с двумя — одна хуже другой — новостями. Во-первых, она опять беременна, а во-вторых, в ближайшие дни выезжает к нему на Капри…

Если б не внезапно разразившаяся война, не состоялась бы вторая столь существенная в жизни Моэма встреча.

Вернувшись в августе в Лондон, он первым делом пишет письмо Уинстону Черчиллю — хочет быть полезным отечеству. Подобное патриотическое рвение Моэму вообще свойственно. Спустя двенадцать лет, в 1926 году, во время общей забастовки в Англии, Моэм идет добровольно и бесплатно работать в Скотленд-Ярд, где помогает разыскивать зачинщиков стачки. Спустя еще тринадцать лет, в первые же дни Второй мировой, обращается в министерство информации — готов послужить королю если не винтовкой (ему уже шестьдесят пять), то хотя бы пером.

Моэм просит друга «использовать его в нуждах родины» и в октябре — впрочем, скорее всего, по собственной инициативе, без всякого содействия со стороны первого лорда Адмиралтейства, — записывается переводчиком в Красный Крест и отбывает в Булонь, а оттуда на фронт в составе автосанитарной части «Перевозка раненых на колесах». Находясь в нескольких милях от передовой, он вывозит на «фордах» (а заодно и перевязывает — дипломированный врач как-никак) тяжело раненных после кровопролитных боев под Ипром, Дюнкерком, Монтидье, о чем пишет в письме Вайолет Хант: «В Красном Кресте чувствую себя лучше некуда: делаешь, что тебе говорят, и не ощущаешь никакой ответственности за происходящее. В этом, думаю, и состоит прелесть монашеской жизни. Сделал дело — и весь день свободен».

Что-то не верится, что Моэм, вытаскивавший из-под огня окровавленных солдат, не чувствовал никакой ответственности за происходящее. Рисуется он и когда пишет: сделал дело и весь день свободен. День переводчика, водителя кареты «скорой помощи» и одновременно санитара вряд ли отличался особой «свободой», особенно во Фландрии, куда, в Стеенворде и Попперинг, писатель попадает в самом конце первого года войны и где идут тяжелые бои с переменным успехом. Приведем запись, сделанную Моэмом поздней осенью 1914 года; судя по этому фрагменту, едва ли он чувствует себя в Красном Кресте «лучше некуда»:

«Все утро я работал в школе, превращенной в госпиталь. Туда свезли двести, а то и триста раненых. Здание насквозь пропиталось гнойным смрадом, окна все до единого закрыты… повсюду грязь и запустение. Работали в этом госпитале, сколько я мог понять, всего двое врачей; им помогали две хирургические сестры и несколько женщин из этого городка, не имевших никакого понятия об уходе за больными… Вскоре я понял, что могу не хуже других выполнять то немногое, что от меня требовалось: промывать раны, прижигать их йодом, делать перевязки. Никогда прежде не видел я таких увечий… раздробленные кости, все залито гноем, вонь жуткая, зияющие отверстия в спине, сквозные пулевые ранения легких, разможженные ступни…» [44]

Однажды — это, впрочем, было еще в Ипре — и сам Моэм тоже чудом остался жив: на главной площади города снаряд угодил в стену, возле которой писатель стоял за минуту до этого, а потом отошел поглядеть с другой стороны на разрушенный дом цеха суконщиков. «Сам не знаю, почему мы не остались у той стены, где оставили машину, а прошли вдоль длинного фасада здания до дальней стены, — вспоминал потом Моэм. — Это чистейшая случайность… Задержись мы у дальней стены минут на пять дольше, нас бы убило на месте». Он был до такой степени потрясен случившимся, что ему, пишет он в книге «Подводя итоги», «было не до наблюдений над самим собой» [45]. Впрочем, во Фландрии Моэм регулярно ведет дневник, где «наблюдает за самим собой» весьма пристально.

Во Фландрии Моэм и встретил такого же, как и он, водителя и санитара Красного Креста Джералда Хэкстона, служившего в одной с ним автосанитарной части и ставшего его многолетним сожителем, близким — самым близким — другом, секретарем и спутником в многочисленных путешествиях.

Сын американца и англичанки, выходец из Сан-Франциско, воспитывавшийся матерью после развода с отцом в Англии, Хэкстон был моложе Моэма почти вдвое, в год их знакомства ему было чуть больше двадцати. Это был человек среднего роста, с усиками, зачесанными назад темно-каштановыми волосами и миловидным, правда, рябым лицом, которое он гримировал, чтобы не видно было оспин. Робину Моэму, как, впрочем, и всем близким родственникам писателя, Хэкстон, по понятным причинам, не пришелся по душе. «Среди черт его лица, — вспоминает Робин, создавший довольно точный, хотя и предвзятый (сплошные „но“) портрет друга его знаменитого дядюшки, — не было ни одной, которую можно было бы назвать правильной. Зубы у него были белые, но неровные, цвет лица свежий, но кожа нечистая, волосы густые, но какого-то блеклого цвета — не брюнет и не блондин, что-то среднее. Глаза большие, но какие-то тусклые, не живые. Что-то в выражении его лица, в его манере держаться было прожженное, разгульное, и люди, которым он не нравился, говорили, что он изворотлив и не надежен».

Те же, кто испытывал к нему симпатию, в том числе и Моэм, всегда многое ему прощавший, видели в Хэкстоне не изворотливость, разгульность и ненадежность, а обаяние, жизнелюбие и здоровый авантюризм, а также природную одаренность, бесстрашие, кипучую жизнеспособность, решительность. В книге «Вглядываясь в прошлое» Моэм пишет о Хэкстоне по понятным причинам очень мало, однако отмечает: «…меня привлекли в нем огромное жизнелюбие и авантюрный дух» [46]. Чем-чем, а отсутствием «авантюрного духа» Хэкстон и в самом деле не страдал. Моэм, человек суховатый, даже чопорный, сдержанный до застенчивости, еще со школьных лет очень ценил в людях те качества, которыми не мог похвастаться сам. Его всегда тянуло к личностям компанейским, общительным, умевшим быть душой любого общества. Этими качествами и завоевали его расположение оба Джералда — Келли и Хэкстон. «Я плохо схожусь с незнакомыми людьми, — признается Моэм в книге „Подводя итоги“, — но мне повезло: в моих странствиях меня сопровождал человек, который владел неоценимым даром общения. Благодаря приветливости и доброжелательности он мгновенно сходился с людьми на пароходах, в клубах, барах и отелях, и с его помощью я с легкостью завязывал отношения с огромным числом всех тех, с кем в противном случае разве что раскланивался» [47].

44

Перевод И. Стам.

45

Перевод М. Лорие.

46

Перевод Ю. С. и И. З. под редакцией Э. Кузьминой.

47

Перевод М. Лорие.