Страница 25 из 25
Цезарь внимательно слушал. Арсиноя зачастила опять:
— И она ведет себя как единственная дочь нашего великого отца, как единственная наследница и царица Египта, а меня постоянно отодвигает в тень, на вторые роли! Она сама принимает все решения! А почему? В отместку. В отместку за то, что боги не дали ей моей красоты. Это же ясно. Но разве это — моя вина? — Темп речи опять замедлился, Арсиноя сделала вдох и немного успокоилась. — Я узнала, что ты вошел в Александрию, и сразу же решила припасть к твоим ногам! — Арсиноя вдруг мило покраснела, а потом сказала весело и заговорщицки: — У меня есть верные люди. Очень верные и искусные. Они могут отравить и Ахиллу, и Птолемея, и Потина. А их отрубленные головы мы можем послать в Рим, чтобы это выглядело, как твоя победа.
Цезарь умиленно улыбнулся ей, как ребенку, но внутренне похолодел.
— И почему же ты до сих пор не отравила свою сестру Клеопатру? — тихо спросил он.
Арсиноя посмотрела удивленно: лысый римский консул оказался не так глуп, как она полагала.
— О, я пыталась! Но она принимает какую-то настойку, которая делает бесполезными даже самые дорогие халдейские яды. А Потин и Птолемей ничего не подносят ко рту, пока это не испытает целая армия пробовалыциков! — Теперь она выглядела опечаленной. И вдруг сказала очень деловито: — Клеопатру оставь мне, Цезарь. — Арсиноя произносила его имя мягко, на греческий манер. — Я вынесу ей приговор сама. И хлебные галеры поплывут в Рим, и будут плыть всегда, пока на троне Египта буду я. Теперь ты видишь, как я верна Риму? И тебе…
— Что ж, замечательный, замечательный план, царевна Арсиноя! — оживленно сказал он, и она не почувствовала его иронии. — Скажи, почему армия Ахиллы так медленно продвигается к Александрии? По всем расчетам, она должна быть уже здесь.
— Не знаю. Может быть, Ахилла не в силах оторваться от Клеопатры…
— Есть в войске Ахиллы римляне?
Она задумалась.
— Кажется… нет. Среди полководцев — точно нет.
Он вздохнул с некоторым облегчением — возможно, эта отравительница говорила правду! Ему становилось все яснее, что события в Египте принимают все более зловещий оборот. По сути, здесь уже шла гражданская война, и в любой момент она могла прийти на улицы Александрии. А разразись здесь война — его легионам и Риму не видать хлеба! Политически это непоправимо усилит позиции его врагов, голодный Рим они с легкостью повернут против него! Он должен накормить Рим, накормить легионы любой ценой, иначе это — конец!
Цезарь смотрел на Арсиною с высоты трона Птолемеев и напряженно думал о своем.
Она сидела на курульном [84] кресле посреди зала.
— Цезарь, я должна быть царицей Египта, во мне — самая чистая кровь Александра![85]
Она вдруг встала, выпрямилась, втянула живот, коснулась пальцами застежек на плечах:
— Помотри на меня!
Ткань упала ей под ноги. Эта девица несомненно могла бы быть изваяна Праксителем! На ее «мраморном» теле не было волос, даже в естественных для взрослых женщин местах, словно их никогда и не было. Цезарь с любопытством отметил, что видел такую молочно-белую кожу среди рыжих женщин Галлии, но чтобы здесь, в Египте?! Воистину ожившая Афродита Книдская!
Он протянул ей с трона руку:
— Подойди ко мне! Сюда, ближе, ближе!
Она сделала шаг, но остановилась и посмотрела с ужасом, разгадав его намерения.
— Нет-нет, Цезарь! Я сяду на этот трон только в полном облачении царицы Египта. Это священный трон, и ты можешь меня убить, но я не оскверню трон моего отца и моих предков.
— Как угодно. Похвально, — согласился Цезарь неожиданным тоном греческого ментора. И, вздохнув, сошел к ней сам.
Обнаженная Арсиноя вдруг красиво опустилась перед ним на колени и взмолилась со слезами в голосе, которые казались абсолютно искренними:
— Цезарь, помоги мне! Я так устала добиваться того, что должно быть моим по закону… богов. Я — дочь Птолемея. Восстанови же справедливость! Даже отец всегда был несправедлив ко мне. Я не виновата, что отец любил мать Клеопатры, рабыню, больше, чем мою мать, свою законную жену и единоутробную сестру чистой крови. Я устала всегда быть только тенью, быть никем…
Грудь ее была особенно дивной. Маленькие соски — словно розовое нутро морской раковины.
Цезарь поднял ее с колен, приложил палец к ее губам, чтобы она замолчала, потом обнял за плечи и повел к постели…
…Что-то разбудило его, какой-то шум за окном, как будто скреблась кошка, но, открыв глаза, он никого не увидел и ничего не услышал. Арсиноя тихо спала рядом, неслышно дыша. В этой девушке, даже спящей, не было ни единого изъяна. Даже спящая, она напоминала изваяние из теплого мрамора. Только груди ее, исцелованные им, рдели сейчас уже более глубоким, темным оттенком розового. От благовоний, растворенных в воде ванны, и чада светильников и факелов даже под такими высокими сводами было душновато.
…Хотелось на воздух. Цезарь встал, подошел к столу, отпил из кувшина (его до появления Арсинои попробовали на яд). Вино было отличное. Отпил еще. Осушил чашу. Набросил на голое тело тунику. Открыл огромные двери.
Легионеры отсалютовали ему. Бодрствовало не менее десяти. Остальные спали в смежном зале до своей смены. Из еще одного смежного зала появились, как привидения, дворцовые рабы-египтяне и склонились, готовые к услугам. Цезарь прошел мимо них. Легионеры сделали движение сопровождать его, но он остановил их движением руки. Двери, больше похожие по размерам на городские ворота, вели на огромную террасу. Крышу террасы поддерживала колоннада, в которой красно-оранжевым тревожным пламенем горели факелы. На террасе росла целая пальмовая роща, где-то журчала невидимая вода. Здесь открывался потрясающий вид на ночную Александрию.
Цезарь подошел к балюстраде. Еще с галеры, при входе в порт, он заметил, что проходы в Большую гавань и гавань Евностос очень узки, и тот, у кого в руках остров Фарос с маяком, может держать под контролем весь александрийский порт. Он быстро представил себе возможную стратегию. Фаросский маяк, одно из чудес света, ярко и ритмично пульсировал в кромешной тьме над морем. Цезарь знал, что вокруг этого негасимого огня невиданная машина постоянно вращает огромную, как стена, и при этом очень тонкую эбонитовую пластину. Так и получалось загадочное «мигание» Фароса, самого известного в мире маяка. Все это было придумано и построено учеными Александрийского Музей-она.
Ночной город внизу не спал. По улицам сновали крошечные огни факелов и продолжалась какая-то муравьиная жизнь, но никакие звуки оттуда не доносились. Только резко кричали встревоженные чайки и тихонько, обвевая колонны, присвистывал ночной ветер с моря.
Вдруг под его ногами, у края террасы, послышалась какая-то возня, и голос откуда-то снизу сказал:
— Ну что же ты, дай мне руку, я же сейчас упаду!
Снизу тянулась чья-то маленькая, по виду детская рука.
Не совсем сознавая, что делает, Цезарь подал руку, и… Через мгновение на террасу, как ловкая кошка, вскарабкалась невысокая гибкая девчонка.
— Salve[86], Цезарь, приветствую тебя, — начала она по-латыни, отчаянно пытаясь принять царственную позу. — Я — Клеопатра, царица Верхнего и Нижнего Египта…
Юная, быстрая, маленькая, тонкий большой нос с горбинкой и нервными ноздрями, смазавшиеся подведенные глаза, копна нечесаных волос, обветренные припухлые губы, трогательная нежная шея в обрамлении ворота грубой, разорванной на груди туники — это все, что выхватил для него свет факелов на террасе.
Он замер, а потом вдруг громко расхохотался и не мог остановиться.
— Тише, Цезарь! Пожалуйста! Тише! — громко прошептала она уже по-гречески, озираясь, словно уличный воришка.
Он снова засмеялся — так заразительно, что и она тоже заулыбалась.
— Нет, молю, продолжай по-латыни, — попросил он. — Кто бы ты ни была, у тебя очень милый, но совершенно варварский выговор.
— Я знаю. Ваше произношение почему-то дается мне с трудом, — разочарованно сказала она на латыни, как он и просил. И бегло продолжила: — Но грамматику я знаю так же хорошо, как и ваш Цицерон. Я изучала ваш язык по его речам!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.