Кирилл Лавров

Есть вера глубинная, непоказная. Как правило, она отягощена острыми, болезненными размышлениями о том, как могут люди, настолько близкие к Богу, вести себя часто неподобающим образом. Эти мысли порой разрушают не веру, конечно, а стремление к церкви — своего рода толстовское настроение овладевает человеком и заставляет его лишь в глубине души сосредоточить свои помыслы и чувствования…

После 80-летнего юбилея Кирилла Юрьевича, который, можно без преувеличения сказать, отмечался всенародно, он понемногу начал сдавать. По-прежнему играл на сцене, снимался в кино, руководил Большим драматическим театром им. Г. А. Товстоногова, много сил и энергии отдавал работе в Международной конфедерации театральных союзов, участвовал в различных мероприятиях, но сил оставалось все меньше. Будучи всегда стройным, подтянутым, Кирилл Юрьевич как-то истончился, приобрел хрупкость. Нет, он по-прежнему оставался очень привлекательным и обаятельным мужчиной, его глаза, его улыбка были такими же яркими и магнетическими, но какая-то «нездешность» уже сквозила в его облике. Он был серьезно болен.

Вскоре после тяжелой операции по пересадке костного мозга Кирилл Юрьевич вновь вернулся на сцену — он чувствовал себя гораздо лучше, был полон планов, идей…

Но в марте 2007 года случилась беда — умер Михаил Александрович Ульянов.

Двадцать девятого марта Кирилл Юрьевич прилетел из Питера в Москву на похороны. Очевидцы уверяют, что он чудом не потерял сознание рядом с гробом старого друга, стоял бледный, с дрожащими руками, опущенными углами рта, остановившимся, заледеневшим взглядом. У гроба он произнес: «Низкий поклон тебе, дорогой мой брат! Пока мы ходим по этой грешной земле, я буду тебя помнить…» Братьями Ульянов и Лавров называли друг друга с той поры, когда Иван Александрович Пырьев снимал свой знаменитый фильм, который им довелось вместе завершать. И это было не просто ласковое, шутливое прозвище — в слове «брат» таилось для них нечто большее: высокое духовное родство людей, одинаково болеющих за свое дело, за свою страну…

И еще одна, какая-то мистическая связь была между Ульяновым и Лавровым. Ведь в фильме Юрия Кары «Мастер и Маргарита», снятом в 1994 году и так и не вышедшем на экраны, роль Понтия Пилата играл Михаил Александрович Ульянов. Для него эта роль была отнюдь не последней, но чрезвычайно важной и значительной. Потому что — повторим! — одинаково умели они болеть за свое дело, за свою страну, за меняющийся вновь ход истории России…

Но, разумеется, скорбь Лаврова не остановила журналистов, кинувшихся к нему за комментариями.

«Когда дела были плохи, я ему звонил: „Миш, надо встретиться!“ — через силу говорил Кирилл Юрьевич. — Мы встречались и в течение пяти минут решали все вопросы. А кому мне звонить теперь? Словно полмира пропало… Мы с Мишей — артисты той когорты второй половины прошлого столетия, которая уходит. Нас, считай, уже почти нет… Хоть бы запомнили».

Почему для Лаврова в последние годы было так важно, чтобы запомнили? Он говорил об этом во многих интервью, но, как я убеждена, в словах Кирилла Юрьевича не было стремления непременно остаться в памяти народной. Здесь речь шла о другом.

Уходили не просто артисты «той когорты» — уходили личности, исчезло понимание ответственности, такие понятия, как общественный темперамент, полноценное, деятельное участие в жизни своей страны. И самые дорогие и священные для Лаврова понятия — долга, чести, совести. Не только в артистической среде — едва ли не в первую очередь, в структурах власти, а самое страшное — среди молодежи, которая росла без идеалов, без «чувств добрых», без любви к своей родине и необходимости служения ей. Кирилл Лавров видел все это и сильно переживал; и Георгий Александрович Товстоногов, и Михаил Александрович Ульянов, и Олег Николаевич Ефремов, и сам он были служителями не только искусства, но своей страны. Для них существовали идеалы и совершенно неприемлемые поступки. Да, этой страны уже давно не было, но другая, возникшая на ее обломках, может быть, еще больше нуждалась в служении!.. Только об этом как-то разом забыли, стараясь урвать побольше для себя. Сознание дворян-интеллигентов, к которым принадлежал по рождению и по воспитанию Кирилл Юрьевич Лавров, заменилось энергией глубоко неинтеллигентных временщиков, «образованцев»: хоть час — но мой… И это по-настоящему ранило Лаврова, вызывая мысли грустные и горькие. «Хоть бы запомнили» — фраза, относящаяся в первую очередь именно к этому восприятию времени; «хоть бы запомнили», как и чем жили предшествующие поколения, во что верили, за что бились…

И неужели все это было зря?..

И вновь вспоминается Понтий Пилат, его слова, обращенные к Иешуа Га Ноцри: «Ты не забудь, помяни меня, не забудь…»

«Хоть бы запомнили…»

В интервью Андрею Морозову накануне своего 80-летия Лавров признавался: «Мне было интереснее тогда. Пусть это звучит парадоксально, но это так. В те времена была цензура: „Это слово выкиньте! И это нельзя!“ Мы старались передурить друг друга — мы цензуру, а она нас. Она ловила нас на чем-то, а мы старались обвести ее вокруг пальца и все равно выйти к зрительному залу с тем, что мы хотели сказать. Вот в такой изощренной иезуитской борьбе часто рождались очень хорошие произведения. Поэтому я прихожу к мысли, что, когда все разрешено и все „пожалуйста!“, для театра это плохо — как для артистов, так и для режиссера. В такой свободе надо иметь очень мощного внутреннего цензора… Из служения искусству нельзя делать кормушку. Все-таки — не побоюсь этого слова — это сфера высокой духовности. Если ты служишь ей, и при этом тебе платят миллион, то — слава Богу! Но никогда на первое место нельзя ставить этот миллион».

Как показало время и продолжает показывать все больше с каждым годом, «мощный внутренний цензор» для подавляющего большинства деятелей искусства давно уже умер, похоронен и благополучно забыт. Как и понятие высокой духовности. Кирилла Лаврова как личность, привыкшую к Служению в самом высоком смысле этого слова, не могли не угнетать эти печальные наблюдения — ведь он привык мыслить не только как большой артист, но и как общественный деятель крупного масштаба, но и как художественный руководитель прославленного театра. А безжалостное время продолжало убивать, истреблять все то, чем он привык жить на протяжении восьми десятилетий…

Хотя Кирилл Юрьевич был очень болен, плохо выглядел и плохо себя чувствовал, жить он продолжал так, как жил всю жизнь — деятельно, ответственно, думая о будущем товстоноговского театра, о труппе. 20 апреля он проводил собрание коллектива, на котором обсуждались ближайшие планы театра — новые постановки, гастроли. А уже 25 апреля был срочно госпитализирован, и спустя два дня Кирилла Юрьевича Лаврова не стало.

Буквально за несколько дней до своего ухода Кирилл Юрьевич подарил храму Иоанна Богослова Леушинского подворья икону преподобного Сергия Радонежского, купленную им в Троице-Сергиевой лавре. Этим даром он не только хотел оставить память о себе как прихожанине, это был и своеобразный знак благодарности за давнее событие — именно здесь его крестили в младенчестве и незадолго до смерти восстановили свидетельство о крещении.

В день отпевания артиста подаренная им храму икона была поставлена рядом с гробом…

Прощаться с Кириллом Юрьевичем пришло, по приведенным в Интернете данным, около десяти тысяч петербуржцев. Накануне похорон целый день в церковь Иоанна Богослова шли и шли люди — разных поколений, разных воззрений, разных жизненных принципов. Их объединила скорбь по выдающемуся артисту и поистине необыкновенному, светлому и очень надежному человеку, Почетному гражданину города Санкт-Петербурга не по каким-то формальным признакам — по сути. Когда знаешь, что такие люди живут рядом, сама жизнь воспринимается более оптимистично, словно чувствуешь себя под надежной защитой и знаешь, что тебя не дадут в обиду, если где-то близко, в городе на Неве, живет человек, отвечающий за все, остро чувствующий несправедливость и фальшь, не умеющий прощать предательство.