Страница 11 из 14
Слава богу, вмешались бравые милиционеры, и дальнейшего бурного разгула страстей удалось не допустить. По пути из аэропорта в гостиницу встречавший парижских гостей молодой человек из оргкомитета, сам чрезвычайно взволнованный и этим rendez-vous — свиданием, и близостью к той, о которой позволительно было только мечтать, и своими особыми полномочиями и ответственностью, радостно лепетал о фантастическом успехе «Колдуньи» в Советском Союзе и о грандиозной славе madame Vlady: «Фильм посмотрели миллионы наших зрителей. В газетах писали о вашем русском происхождении… Вас у нас все знают, Марина Владимировна!»
Последнее — обращение, чисто русское, по имени-отчеству — ее немножко смутило, но она снисходительно кивнула: будем привыкать. Робер сидел рядом, внимательно наблюдая за пролетавшими мимо подмосковными пейзажами, и не произносил ни слова: он был еще более, чем обычно, угрюм и сумрачен. Она попыталась расшевелить мужа: «Ну, как тебе наша родина?» — «Wonderful», — почему-то по-английски отозвался он.
«Два дня я ходила по улицам, вокруг меня неизменно была толпа, меня без конца фотографировали, — пополнялся московский дневник Марины восторженными записями. — И в музеях тоже, а мне же хотелось все посмотреть… Это был шок… Мне присылали письма, в которых было вложено по пятьдесят использованных билетов. Люди писали, что они столько раз ходили на фильм с моим участием. И посылали билеты в качестве вещественных доказательств… Все российские бабы были колдуньями…»
Вчера еще чопорные, как монашки, застегнутые на все крючочки-застежки, наглухо запакованные в строгого кроя форменные платья и костюмы, окостеневшие в кольчугах-лифчиках, внезапно осмелели и уже щеголяли в легкомысленных платьицах, издалека напоминавших те, в которых Марина бегала по скандинавским чащам. Искусительница Влади, сама того не ведая, моментально соблазнила мужскую половину населения Советского Союза, одновременно раскрепостив, дав вольную, другой половине, женской.
Переполненная впечатлениями о Москве и москвичах, Марина по секрету, на ушко сообщала маме и сестрам: «Мой успех был необычайным, и Робер не мог этого вынести. Он не покидал гостиничный номер, а я одна разъезжала по приемам, пресс-конференциям. Все, что бы я там ни говорила, вызывало бурный восторг, аплодисменты…»
Так впервые Москва вмешалась в судьбу Влади, став «лобным местом», на котором схлестнулись характеры вчерашних пылких влюбленных. Позже этот город еще не однажды сыграет роковую роль в жизни Марины Поляковой-Байдаровой.
Впрочем, Оссейн объяснял разрыв не жестким состязанием амбиций, а более прозаичными причинами: «Огромное семейное гнездо Поляковых в Maisons-Laffitte… вечно полное людьми, шумом и застольем… Как в забытой русской сказке, слезы перемежались радостью, праздник — ностальгией… Но был ли этот уютный дом с властной, волевой тещей моим? Было ли в нем место для меня? Едва я спрашивал Марину: „Ты меня любишь?“, не дослушав моего вопроса, она на сто ладов отвечала: „Да, да, да!“ Когда я почувствовал, что играю роль любящего главы семьи, которой у меня нет, я решил прервать этот спектакль, как неудачно поставленный самой жизнью… Нельзя строить отношения, когда лишь один человек готов на все ради другого, а второй… Я искренне и беззаветно любил Марину. А что она испытывала ко мне, так и осталось для меня загадкой… Мне кажется, она так и не смогла расстаться со своим детством, мамой и домом, ничего не хотела менять в своей размеренной жизни ради меня. По этой причине мы не сумели свить общее гнездо».
Марина заочно возражала: «У меня были надежды иметь шестерых детей, организовать свой театр. А он стремился только делать кино. Детей иметь не хотел… Просто мы были очень молодые… Я надеялась, что нашла человека, похожего на моего отца: сильного главу семьи с твердой рукой. Робер же вне своей профессии уклонялся от принятия каких-либо решений, и я вынуждена была быть и его женой, и его доверенным лицом, и матерью, и правой рукой — одним словом, единственной хозяйкой в доме…»
Дети? О них Робер, разумеется, упоминал, но так, походя: «Постоянно выясняя, кто прав, кто виноват, мы прожили четыре года. Но были и победы — мы вместе снялись в девяти фильмах, сумели произвести на свет двух сыновей — Игоря и Петра…»
Окончательно они расстались в один вечер, после очередной затяжной и скверной ссоры. Потом он собрал свои вещи. Марина вызвалась проводить его до моста, где ждали друзья, согласившиеся дать ему временный приют. Шли молча. Кивнули друг другу на прощание. Робер медленно перешел мост. Обнялся с друзьями, потом обернулся — она так и стояла одна, как ему показалось, одинокая и растерянная…
Милица Евгеньевна, скорее всего, тайком торжествовала: сбылись ее печальные пророчества относительно непродолжительности замужества дочери. Сестры отнеслись к изменениям в супружеской жизни Марины по-разному. Ольга, например, ругала младшенькую, говорила, что она поступает поспешно и глупо. Елена была уверена, что лучшая партия Марину еще ждет впереди…
«Колдунья» сделала Марину звездой, трезво оценивал расстановку сил Оссейн, а я же продолжал отрабатывать в кино прочно закрепившийся за мной образ сомнительной личности, играл фашистских офицеров, бандитов, преступников и прочий сброд.
Правда, интерес ко всему русскому Робер отнюдь не утратил. Как-то, находясь в качестве гостя на Каннском кинофестивале, он с большим вниманием смотрел картину Станислава Ростоцкого «На семи ветрах». Фильм показался ему трогательным, чистым, война переплеталась с темой любви. А юная исполнительница роли главной героини вообще выглядела прелестно.
…После фестивальной премьеры Лариса Лужина чувствовала себя «на коне», почти Жанной д'Арк, помня при этом, что та стала народной героиней еще и потому, что оставалась Орлеанской девственницей. Но сидеть в гостиничном номере, конечно, не хотелось. Восторгаясь собственной смелостью, она спустилась в кафе. Заказала кофе. За соседним столиком сидел весьма импозантный мужчина. Быть не может, ведь это… как же его?.. Робер Оссейн, муж Марины Влади! Она же видела их в Москве! А сейчас он глядит на нее, что-то говорит, поднимает бокал. Но тут же, видимо, узнав, обращается к ней по-русски: «Мамочка, да ты же из Москвы! Из России, да?..» Он галантен, обходителен, хорош собой, осыпает удивительно красивыми комплиментами… И приглашает девушку осмотреть его апартаменты: «Тебе что — запрещено? Нельзя? А сколько ж тебе лет?» — «Двадцать один». — «Тогда можно, ты взрослая. Марина и в пятнадцать уже все умела. Пойдем?.. Не бойся, я не буду на тебя набрасываться и с ходу валить в кровать, только поцелую».
Но комсомолка Лужина категорически отказалась. Позже, возможно, жалела. Во всяком случае, Ростоцкий, узнав о несостоявшемся романе, отругал: «Эх ты, Оссейну отказала!..»
Друзья замечали, что расставание с Влади благотворно сказалось на творческой активности Оссейна. Ежегодно он выпускал как минимум по фильму — «Злодеи», «Вкус насилия», «Смерть убийцы», «Круги под глазами», «Вампир из Дюссельдорфа», не считая многочисленных ролей, сыгранных им в картинах других режиссеров.
«Если в начале пути у тебя ничего нет, ты упорно борешься за приобретение тех привилегий, которые, как думаешь, обеспечат тебе желанную свободу, — говорил Оссейн. — А когда такая свобода завоевана, понимаешь, что жизнь превращается в преумножение удобств. Личное благо не принесло мне сознания чистой совести… Жизнь похожа на механизм: дун-дун-дун… Мотор работает — и неожиданно: кряк! заело! Не остается ничего иного, как остановить мотор и разобраться, почему его ход стал холостым».
Хотя и тесен мир, но пересечений на съемочных площадках вчерашние супруги старательно избегали. Как, впрочем, и вне их. Последней картиной, в которой Влади и Оссейн работали вместе, стал триллер «Les Canailles» — «Канальи» («Сброд»). Впрочем, Робер старался не пропускать ни одного нового фильма с участием Марины, оправдывая свой интерес сугубо профессиональной необходимостью. «Золушка в витрине» показалась ему пустышкой, но вот «Ступени супружеской жизни» и особенно экранизацию чеховской «Степи», в которой Марина исполняла роль графини Драницкой, оценил очень высоко.