Борис Пастернак

Обеспокоенный последствиями того, что он сделал, Пастернак с тревогой ожидал возвращения Серджо д’Анджело, между тем как этот посланец итальянского издателя уже передал рукопись «Доктора Живаго» Фельтринелли. Борис понимал, в какой он попал переплет, и нервы его были уже на пределе. Книга, которой он так дорожил, превратилась за несколько недель в подобие бомбы замедленного действия, которая в любой момент могла взорваться прямо у него под ногами. И взрыва было не избежать — слишком поздно!

В середине июня 1957 года появился наконец Серджо д’Анджело, и вид у него был самый что ни на есть радостный: он привез составленный по всем правилам авторский договор, подписанный Фельтринелли. Согласно условиям этого договора, Пастернак передавал издателю права на перевод «Доктора Живаго» и издание романа на итальянском языке сроком на два года. Бориса такие классические условия вполне устраивали, но Ольга Ивинская встревожилась еще сильнее. Она боялась, как бы не было неприятностей из-за того, что Пастернак сам подписал договор с итальянцем, ведь в стране, где все издательства принадлежат государству, только государство и имеет право обсуждать права на перевод с иностранцами. Ольга боялась, что сейчас на ее друга посыплются упреки в том, что он проявил недопустимую инициативу и взял на себя обязательства, не посоветовавшись в высших кругах, но сам Пастернак теперь уже отнюдь не сожалел о том, что сделал. «Люди нравственно разборчивые никогда не бывают довольны собой, о многом сожалеют, во многом раскаиваются, — сообщает он 20 августа 1957 года [119]Дмитрию Поликарпову, заведовавшему тогда Отделом культуры ЦК КПСС. — Единственный повод, по которому мне не в чем раскаиваться в жизни, — это роман. Я написал то, что думаю, и по сей день остаюсь при этих мыслях. Уверяю Вас, я бы его скрыл, если бы он был написан слабее. Но он оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и, таким образом, дальнейшая его судьба не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое» [120].

Когда Пастернак сочинял это вызывающее письмо, он еще не знал о существовании адресованной членам президиума ЦК КПСС, кандидатам в члены президиума ЦК КПСС и секретарям ЦК КПСС записке «о передаче рукописи романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» за границу», автором которой был министр иностранных дел Д. Шепилов. Записка эта была направлена в ЦК 31 августа 1956 года, и говорилось в ней, что автор «Доктора Живаго» разрешил нелегальную публикацию своей книги в разных европейских странах, между тем как «роман Б. Пастернака — злобный пасквиль на СССР».

Справка Отдела культуры ЦК КПСС, приложенная к вышеупомянутой записке, уточняет, что «Роман Б. Пастернака — враждебное выступление против идеологии марксизма и практики революционной борьбы, злобный пасквиль на деятелей и участников революции. Весь период нашей истории за последние полвека изображается в романе с чуждых позиций злобствующего буржуазного индивидуалиста, для которого революция — бессмысленный и жестокий бунт, хаос и всеобщее одичание». Далее следует длинное, весьма тенденциозное изложение романа и подводится итог: «Роман Б. Пастернака является злостной клеветой на нашу революцию и на всю нашу жизнь. Это не только идейно порочное, но и антисоветское произведение, которое, безусловно, не может быть допущено к печати. В связи с тем, что Б. Пастернак передал свое произведение в итальянское издательство, Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание за рубежом этой клеветнической книги» [121]. Подписи: Д. Поликарпов, И. Черноуцан.

Давление со стороны советских властей было таким сильным, что генеральный секретарь коммунистической партии Италии Пальмиро Тольятти, стремясь помешать дискредитации единственного в мире режима, работающего ради спасения народа, решил вмешаться и сам провел переговоры с издателем Фельтринелли. А Отдел культуры ЦК КПСС, чтобы связать руки Пастернаку, приказал ему отправить Фельтринелли такую телеграмму: «В процессе дальнейшей работы над рукописью романа «Доктор Живаго» я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением. Находящийся у Вас экземпляр рукописи этого романа рассматриваю как нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения. Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные сочинения. Соблаговолите распорядиться о возвращении по моему московскому адресу в возможно кратчайшие сроки рукописи романа «Доктор Живаго», крайне необходимой мне для работы» [122].

Во все издательские дома Европы тогда же пришли аналогичные телеграммы и письма. Но Фельтринелли оказался тверд в своих намерениях. «Русского товарища» Суркова [123]отправили в Италию для встречи с непокорным издателем. Следовало убедить его отказаться от решения публиковать роман. Не вышло, посланный вернулся несолоно хлебавши: по поводу писем и телеграмм автора «Доктора Живаго», отзывавшего свою рукопись, Фельтринелли презрительно бросил: «Я отлично знаю, как делаются такие письма!»

Понемногу оправляясь от усталости и горя в подмосковном доме отдыха «Узкое», Пастернак неотвязно думал о романе, представлял себе, как в итальянской типографии строчку за строчкой набирают его прозу на чужом языке в то самое время, как ей отказано в праве существовать на своем в родной стране.

Несмотря на протесты Советского Союза, направленные в министерства иностранных дел европейских стран, перевод «Доктора Живаго» на итальянский увидел свет в миланском издательстве Фельтринелли 22 ноября 1957 года. Фитиль был подожжен, огонь распространялся молниеносно. Пастернак — по легкомыслию или по небрежности — передал Фельтринелли международные права на издание романа в переводе на другие языки, и началось его стремительное движение по Европе. «Доктор Живаго» появился сначала в переводе на французский язык (в издательстве «Галлимар»), затем последовательно — на немецкий, английский, испанский, португальский, шведский, датский, норвежский, китайский, иврит, турецкий, персидский. Единственным языком, на котором было запрещено печатать «Доктора Живаго», оставался русский. Когда, волею счастливого случая, один из «получивших иностранное подданство» экземпляров романа попал в руки Бориса Пастернака, ему пришлось мысленно перевести несколько строк, чтобы убедиться: это действительно его произведение.

В то время как в России царило гробовое молчание по поводу первых шагов «Доктора Живаго», весь мир только о нем и говорил. Большинству иностранных журналистов и авторов критических статей в прессе казалось, что в этом грандиозном труде Пастернака соединились принципы фресковой живописи с утонченностью чувств, свойственной традициям великой русской литературы, проявленным прежде всего у Льва Толстого, что серьезное достоинство этих сотен страниц еще и в освещении некоторых малоизвестных аспектов «советской болезни». Кое-кто без всяких колебаний утверждал даже, будто автора можно причислить к самым выдающимся умам своей эпохи. И вот уже там и сям слышатся шепотки: у Пастернака есть шанс получить Нобелевскую премию по литературе…

Между тем Нобелевская премия еще с 1933 года, когда ее был удостоен великий русский писатель Иван Бунин, эмигрировавший во Францию, писатель, чьи творения дышали ностальгией по России былых времен, — эта Нобелевская премия была, так сказать, под подозрением и имела дурную славу в советской печати. Но если двадцать пять лет назад присуждение этой типично капиталистической награды романисту-традиционалисту было встречено презрением в стране, где он перестал быть своим, сейчас все выглядело по-другому. Советские руководители вроде как беспокоились о писателе-товарище, чей талант может быть использован во вред режиму, поскольку написано его произведение с явно двусмысленными целями. Мыслящие люди в Кремле были раздражены и возбуждены, и вполне обоснованно, потому что в это самое время в России жил другой прославленный писатель, Михаил Шолохов, и он тоже посвятил роман под названием «Тихий Дон» именно революции и гражданской войне. Но тут скромное происхождение этого конкурента Пастернака и его левые политические убеждения гарантировали верность делу пролетариата.

119

Приведенный фрагмент процитирован в письме Нине Табидзе от 21 августа 1957 года, но само письмо Поликарпову было написано Пастернаком и отправлено раньше: на следующий день после секретного расширенного заседания секретариата президиума ССП по поводу «Доктора Живаго», которое проходило 16 августа, то есть 17-го утром (Прим. перев.)

120

См. упомянутое выше письмо Н. Табидзе. ПСС. Т. X. С. 250.

121

Цит. по опубликованным в Интернете электронным копиям архивных документов из Архива Президента РФ: Ф. 3. Оп. 34. Д. 269. Л. 1. и АП РФ. Ф. 3. Оп. 34. Д. 269. Л. 2–7, http://www.idf.ru/11/18.shtml — Международный фонд «Демократия» (Фонд А. Н. Яковлева).

122

Телеграмма Б. Л. Пастернака Дж. Фельтринелли от 21 августа 1957 года цит по: РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д. 37. Л. 19. http://www.idf.ru/ll/5.shtml — Международный фонд «Демократия» (Фонд А. Н. Яковлева).

123

Имеется в виду А. А. Сурков (1899–1983) — поэт, общественный деятель, в 1954–1959 гг. секретарь правления Союза писателей СССР, в 1956–1966 гг. кандидат в члены ЦК КПСС. См.: Из записки Отдела культуры ЦК КПСС о подготовке выступлений «прессы друзей» за рубежом в связи с предстоящим выходом романа «Доктор Живаго» от 16 ноября 1957 года: «Тов. Сурков А. А., бывший в октябре с. г. в Италии, встретился с издателем Фельтринелли. Последний категорически заявил, что намерен в ноябре выпустить книгу Пастернака. <…> В газете «Корреспонденца сочиалиста», издаваемой ренегатом Реалса, была напечатана крикливая статья о «русском давлении на Фельтринелли», в которой во враждебных тонах рассказывалось о встрече Суркова с Фельтринелли. Очевидно, эта статья была инспирирована Фельтринелли». Там же. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д. 37. Л. 21. (Прим. перев.)